Еще до избрания мне было известно, что полномочия у муниципальных депутатов мизерные, декоративные, и охватывают они узкий круг, прямо скажем, не самых первостепенных задач, вроде установки спортивных площадок. Туда же входит опека и попечительство – вещь, казалось, настолько далекая от политики, насколько это вообще возможно. Придется, думала я, изредка иметь дело с неблагополучными семьями, с матерями-алкоголичками и отцами-наркоманами. И меньше всего я ожидала, что этот рычаг пригодится, чтобы спасать кого-то от политических репрессий.

Но так вышло, что Мария Баронова, бывший секретарь депутата Госдумы Ильи Пономарева, активная (по мнению властей – излишне активная) участница протестных митингов, из Южного Тушино. Накануне акции 12 июня квартиру на Нелидовской, где она живет с 5-летним сыном Сашей, перерыли следователи, – изъяли все электронные носители. Через неделю ее вызвали на допрос в Следственный Комитет и там сообщили, что она проходит подозреваемой по «Болотному делу», и дали подписку о невыезде. Тогда Маша публично говорила, что все равно не боится, и, видимо, это решено было исправить.

Исправили: в понедельник ей в дверь позвонили две женщины, назвались представителями органов опеки, и сказали, что они пришли проверить, в каких условиях живет ее сын. Сына после обысков от греха подальше отправили к отцу, с которым они разведены. Маша, не открывая двери, сообщила, что на всякий случай позвонит журналистам, тогда гости обиделись, пригрозили вызвать ОМОН и убежали. Маша позвонила в тушинские органы опеки и попечительства, – там ей подтвердили, что да, дескать, поступила анонимная жалоба, что сын Марии Бароновой содержится в ненадлежащих условиях, и специалисты выехали, чтобы проверить, и журналистами их пугать было ни к чему. Кто этот аноним, мне не известно, но есть у меня подозрения, что анонима зовут Алексей Окопный, – он подобными вещами уже занимался, и давил на активистов, в том числе угрожая отнять их детей. Маша сказала, что всегда готова показать им свою квартиру, и они могут возвращаться.

Они снова пришли, уже втроем, снова не представились, говорили с позиции силы, как это любят делать мелкие чиновники. Например, им не понравилось, что Саша ходит в большое количество кружков, – перенапрягается ребенок. Готова поспорить, если бы он не ходил ни в какие кружки, мать обвинили бы, что сын у нее не социализирован. Они ходили по квартире, что-то записывали, не показали протокола Маше, и каков результат проверки, можно теперь только гадать. Между прочим, принимать жалобу от анонимных людей они не имели права – как теперь выяснять, на кого подавать в суд за ложный донос?

На следующий день мы с Машей поехали в Тушинскую межрайонную прокуратуру (ул. Свободы, д. 19/1) и подали от моего имени запрос с просьбой проверить компетенцию и профпригодность людей, которые от имени органов опеки приходили к ней домой и, не представившись, ее запугивали. К депутатскому запросу мы приложили Машино заявление в РОВД, где она подробно описывает, что именно там происходило:

«...Сотрудники отдела опеки и попечительства р-на Южное Тушино сначала были настроены миролюбиво, но войдя в абсолютно чистую детскую комнату, начали агрессивно себя вести, угрожать, запугивать, обвинять во лжи, и обвиняли меня в том, что я плохой родитель, а у ребенка «даже нет отца», хотя в данный момент мой сын находится со своим отцом. При этом они что-то записывали в свои блокноты и отказывались показывать удостоверения. Никакого акта эти люди при мне не составляли и продолжали настаивать, что имеют право не представляться и приходить по анонимному заявлению неназванных соседей».

Молчаливый старший помощник прокурора с пониманием выслушал Машин эмоциональный рассказ, принял нашу жалобу и посоветовал время от времени узнавать в канцелярии, как продвигается дело. Мне еще советуют написать жалобу уполномоченному по делам ребенка Музыкантскому и сходить лично в органы опеки, чтобы понять, кто там этим занимается и чего от них ждать. Вероятность того, что кто-то намерен лишать Машу Баронову родительских прав, ничтожно мала: оснований просто нет, да и процедура крайне сложная. Просто еще раз решили попугать, – а ей пришлось еще раз демонстрировать, что не боится.

Когда Баронова ругалась с этими самыми органами, и в какой-то момент пошли взаимные обвинения, она им заявила, что все у них повязаны круговой порукой. «Нет, почему же, у нас есть независимый депутат Кичанова, она сама по себе. – ответили они ей. – Мы ей можем сейчас позвонить!» «Ну, нет, это я сейчас позвоню депутату Кичановой!» – сказала Маша и, правда, позвонила. Удивительное дело: ты еще практически ничего не натворил в качестве депутата, а твоим именем уже пугают друг друга активисты и чиновники.

Дальше было еще удивительнее: Машина соседка сообщила ей, что в их подъезде сняла квартиру какая-то женщина, которая ходит по квартирам и упрашивает соседей написать заявление о том, что якобы женщина на пятом этаже (то есть Баронова) бьет своего сына. В случае отказа эта дама намекала, что выяснит, как обращаются со своими детьми соседи. В тот же день Маше с неизвестного номера позвонила женщина – та самая – и пообещала сделать все, чтобы органы опеки отобрали у нее сына. А также «порвать пасть», «выколоть глаза», и что Маша из подъезда не выйдет.

Баронова пошла знакомиться с новой соседкой, вместе с журналистами. Женщина оказалась аккуратно одетой ухоженной брюнеткой лет сорока, и перед камерами она утверждала, что никаких звонков не делала, по квартирам не ходила и вообще не понимает, о чем речь. Голос и интонации совпадали с голосом угрожавшей по телефону. А после Бароновой приходит сообщение, что надо еще раз встретиться, но «не дай бог при встрече фокус выкинешь, с журналистами, там, придешь», и очередной угрозой.

Участкового второй день не удается застать на месте, но, как застанем, я предложу ему вместе сходить к Маше домой, осмотреть ее квартиру и составить акт о состоянии квартиры и пригодности ее для проживания ребенка. Если органы опеки опять всплывут, мы им обязательно этот документ покажем.