Посол спалился | Да здравствует посол
«После того как WikiLeaks начала выкладывать один за другим по полсотни в день американские дипломатические документы, посол США в России Джон Байерли выучил два новых русских слова: «пронесло» и «спалился». «Uf, proneslo», – теперь говорит он, когда очередная публикация на сайта Ассанжа не касается России или тайных помыслов самого Байерли. «Spalilsa», – вздыхает Байерли, когда в очередной выложенной на всеобщее обозрение депеше он находит свой тайный жар, свои мечты и прочие плоды сердечной полноты.
Байерли вздыхает весело. Он знает, что его почти наверняка скоро отзовут – до конца нынешнего 2011 года. И не его одного. Государственный департамент по всему миру готовит смену всех послов США, засветившихся на WikiLeaks. Ассанж вызвал самую большую кадровую перестановку в истории Госдепа. Сколько новых неожиданных карьерных взлетов приготовил американским дипломатам Ассанж, сколько карьерных надежд загубил».
Как я и предсказывал в процитированном выше пассаже из моей книжки про WikiLeaks, посол Байерли в этом году возвращается домой. Публикации американской дипломатической переписки на «Викиликсе» не стали политической катастрофой для Америки, ибо не вскрылось никакого вопиющего противоречия слова и дела, ничего такого, за что было бы мучительно стыдно. Но она стала технической катастрофой для американской дипломатии: спалились американские послы, посланники, главы политотделов.
Ни Байерли, ни других послов, конечно, не уволят. Их переведут на работу в Вашингтон, в коридоры Госдепа. Как послы они ничем не провинились. К их работе претензий нет. После публикаций WikiLeaks они просто не могут нормально выполнять работу послов.
Работа посла состоит в том, чтобы приобретать друзей для своей страны там, куда его направили. Чем больше и чем более высокопоставленных друзей – тем лучше. Для этого сам посол (да и любой дипломат) должен быть или стать в глазах местной элиты другом их страны. И это не всегда лицемерие. Дипломат очень часто становится лоббистом страны пребывания. Ведь он за эти отношения отвечает. Поэтому какой бы в стране пребывания ни был режим: императора Нерона, Навуходоносора, Калигулы с конем в сенате или царя Ирода – послу с ним приходится иметь дело и демонстрировать в своей столице, что и с таким в некоторых областях могут быть полезные отношения. И что, находясь с ним в добрых отношениях, можно, например, уговорить его не истреблять всех младенцев мужеского пола в Вифлееме и всех пределах его от двух лет и ниже. Отсюда, например, маленькая трагедия российского посла в Ливии Чамова, о которой здесь.
При этом посол и в стране своей родной не должен казаться девочкой чужой. Тем более, чужим мальчиком. Из его работы и документооборота должно быть видно, что интересы своей родины, ее ценности, ее политический курс ему ближе и важнее. Отсюда двуликость любого посла: в глаза он друг, а за глаза может быть недоверчив и критичен и вызывать улыбку дам в своей столице огнем нежданных эпиграмм про Путина и Робина. Кроме того, посол приводит иронические и даже резкие оценки своих собеседников, не предназначенные для посторонних. Нет, вы только послушайте, что Прохоров говорил мне про Медведева. После того как послы спалились и спалили своих собеседников на WikiLeaks, оставлять их в стране, чтобы они, краснея и потупя взор, раскланивались с героями и раскрытыми источникам своих эпиграмм, было бы и негуманно, и непрактично.
На место Джона Байерли, как стало известно на этой неделе, до конца года будет прислан новый человек – Майкл Макфол. Майкл Макфол – тоже не совсем чужой мне мальчик. Я общался с ним дважды: летом 2006 года в Вашингтоне, накануне единственного пока заседания «большой восьмерки» в России, в Петербурге, и потом зимой, после смерти Литвиненко.
Главным сюжетом мировых СМИ все еще были «демократические революции в бывших советских республиках во главе с молодыми прозападными лидерами против постсоветских авторитарных лидеров, поддерживаемых Россией». Я же печалился, что русскую демократическую революцию 1991 года все забыли и рассуждают так, будто на месте России все еще какой-то Советский Союз. Макфол отчасти разделял эту печаль.
«Мир забыл российский 91-й год, – говорил он мне, – в Вашингтоне во время украинской революции я иногда слышал: «Да, здорово, вот в России такого не могло бы произойти». Мои критики – а у меня их много – говорят, что у меня слишком идеалистические представления о демократии. Но они такие, потому что они сформировались в России 1989–1991 годов. Поэтому для меня то, что происходит сейчас в России, – большая трагедия. Потому что на основании тогдашнего опыта я был уверен, что Россия может стать нормальным демократическим государством».
«Старые советологи, – продолжал Макфол, – которые не пережили в России 1989–1991 годы, стремятся понизить значение 1991 года. Они говорят: это была борьба элит, в которую втянули народ. Я принадлежу к тому очевидному меньшинству на Западе, которое считает, что это была демократическая революция. Я даже сейчас прямо-таки чувствую ту энергию. И опять же принадлежу к меньшинству, которое не считает то, что произошло в Киеве, революцией. В Москве это были не три дня, это были два года народной мобилизации. Ставка была намного выше [чем на Украине в 2004-м]: коммунизм или капитализм – сама природа экономики, природа государства. Поэтому в России это была революция. На Украине тоже была успешная народная мобилизация. Но это было движение в пользу того, чтобы подтвердить, вернуть уже выбранный строй».
Макфол – не какой-то там равноудаленный от партий карьерный дипломат, он совершеннейший демократ, и поэтому при правлении Буша был далек от власти и заседал в многочисленных think-tank (Аристофан назвал бы их «мыслильнями»). Одна мыслильня – институт Гувера в Вашингтоне, там Макфол возглавлял проект по демократизации Ирана, в находящемся неподалеку Фонде Карнеги он заведовал программой по российской внутренней политике, а в Стэнфорде, в родной Калифорнии, вел курс по революциям. Любимым местом в Москве он называл конференц-зал московского отделения Фонда Карнеги, где регулярно собираются Russia-watchers, специалисты по России: «Это наша tussovka».
Пять лет назад, даже сидя в оппозиционном демократическом окопе, он считал, что может влиять на власти. Я спросил его, что он считает более правильным: прагматизм реальной политики или идеализм и высота стандартов, приписываемые демократам. Макфола считают одним из двигателей российско-американской perezagruzka. Но это не значит, что он готов был полюбить Россию черненькой.
«Не будучи специалистом по России, я в последние десять лет написал в прессе больше слов о России, чем любой другой американский эксперт и публицист. И мне удавалось влиять. В 2000 г. я опять-таки представлял меньшинство тех, кто увидел уже у раннего Путина авторитарные тенденции. И я написал в марте 2000 г. об этом в «Вашингтон пост». Тогда большинство со мной не согласилось, представители большинства говорили: «Что там у России внутри – не так важно, она все равно слаба». Но теперь, после того как я написал сотни статей о Путине, люди постепенно пришли к пониманию, что да, теперь в России более авторитарный режим. Это полезный сдвиг.
Или я, например, опубликовал в «Вашингтон пост» статью о том, как от авторитарного режима в России страдают национальные интересы Америки. И я получил имейлы из Белого дома и от очень-очень высокопоставленных американских чиновников – я не могу их назвать, – которые обсуждали со мной эту статью. О том, как более авторитарный режим внутри России делает ее внешнюю политику менее благоприятной для США. Ведь много есть тех, кто говорит: «Неважно, что внутри, важно, как страна ведет себя на международной арене». Это неправильно.
Макфол говорил, что наезжает в Россию минимум два раза в год, а в период между 1989 и 2004 годами самое долгое его отсутствие в России длилось три месяца.
Бэкграунд у Макофла довольно типичный для демократического политолога. В молодости, как нормальный калифорнийский интеллигент он даже увлекался социализмом. «Я был студентом в СССР, учился в Ленинграде и Москве. Приехал впервые в 1983 г. и тогда еще любил социализм. И таким же уехал. Но в 1985 г. я столкнулся с проблемами социализма – очереди многочасовые, например. И впервые встретил диссидентов. И это сделало меня более критичным. Вообще-то диссертация у меня по ЮАР. Большинство Russia watchers – дипломаты, cпециалисты по безопасности, контролю над вооружениями. Или по русской культуре. Я – ни то и не другое. Я не могу процитировать Пушкина наизусть. Я специалист по демократии, антидиктаторским движениям, по революциям. И когда приехал в Союз в 1989 году, как раз оказался во времена такого движения. И пока жил в Москве в 1990–1991 годы, очень сблизился с российскими демократами. Это было, возможно, лучшее время моей жизни».
Я спросил Макфола, надо ли исключать Россию из большой восьмерки – тогда многие предлагали. «Ошибкой было, когда мы пригласили Россию, – ответил Макфол, – но сейчас выгнать ее оттуда будет второй ошибкой, еще худшей. Ошибкой было идти в Ирак, но выходить оттуда сейчас – еще хуже. Выгонять не надо, надо тыкать носом в условия членства в восьмерке».
Как раз в середине 2000-х заговорили о сильной имперской России, которая хочет вернуть себе утраченные земли. По поводу этих страхов Макфол ответил почти пророчески: «Для меня самое опасное, что Кремль может начать пересматривать границы. Потому что тогда будет война. Я не считаю, на самом деле, что Путин хочет воевать с Грузией за Осетию. Но это самое опасное. И у нас нет ответа. Мне кажется, что у администрации Буша нет возможности реагировать, кроме как демонстративно пригласить Саакашвили в Белый дом, или что-то в этом роде». Макфол, правда, не учел, что Саакашвили тоже может захотеть воевать с Путиным за Осетию. Поэтому до приглашения в Белый дом во время боевых действий не дошло.
Макфол считал, что у нас преувеличивают значимость России для Америки и, тем более, американское стремление во всем вредить российской политике: «Американцы, в основном, безразличны к России. И это большое отличие России от Америки. У американцев среди проблем, которые их всерьез волнуют, нет России. А для русского есть: русские видят так, будто американцы что-то все время и очень много делают против России. Америка для России — действующее лицо, а Россия для Америки – нет. Станет членом НАТО Украина или нет – для нас приоритет двадцать пятый, а у вас здесь кажется, что это чуть ли не главное в нашей политике. Я могу сказать про нашу администрацию: у них первые десять приоритетов: Ирак, потом где-то Иран, потом где-то немножко Северная Корея, а уж потом – что там с Украиной».
Собственно, наш разговор был об имидже России в мире перед встречей «восьмерки» в Санкт-Петербурге. Осенью того же года этот имидж ухудшился дальше некуда: произошли убийства Литвиненко и Политковской. По их поводу западное общественное мнение было весьма категорично. «Ты убивец, – произнес мещанин, еще раздельнее и внушительнее и как бы с улыбкой какого-то ненавистного торжества, и опять прямо глянул в бледное лицо Раскольникова и в его помертвевшие глаза». Я спросил Макфола, почему американское и вообще западное общественное мнение и СМИ так легко приписывают Литвиненко лично Путину.
«Потому что это не изолированный случай, – ответил мне имейлом Макфол, – миллиардеры арестованы и сосланы в Сибирь, журналисты погибают при таинственных обстоятельствах, президентский кандидат на Украине отравлен, и теперь это (плюс отравление Гайдара). И вспомните, что у большинства людей на Западе вполне четкий образ КГБ, и они ассоциируют Путина с этой организацией. Это всё методы, про которые мы с детства слышим: так КГБ поступает с «врагами государства». Это всё будто из фильма про Джеймса Бонда. Более того, собственные ответы Путина – особенно по поводу убийства Политковской – звучат так безразлично, что подогревают подозрения. Способ, которым был убит Литвиненко, словно бы сигнализирует, что убийцы хотели, чтоб люди поняли, кто они. Я хочу подчеркнуть, что у меня лично нет однозначного личного мнения относительно этого дела. Я отклонил множество просьб СМИ о комментариях (хотя не все), в частности, потому, что сейчас мы занимаемся спекуляциями. Но вы попросили меня объяснить механизм западного общественного мнения. Он таков.
И я бы добавил еще вот что, – продолжил Макфол, – в Кремле должны всерьез подумать над тем, чтобы нанять другую команду специалистов по пиару, если они действительно хотят работать с имиджем Путина на Западе. Насколько я могу судить, сейчас основная стратегия по исправлению имиджа Путина – это жалобы на «предвзятость» западной прессы. Это наивная, неэффективная и совковая стратегия, которая настолько непрофессиональна, что диву даешься, действительно ли те, кто нанимает таких пиарщиков, заботятся об имидже Путина на Западе».
Макфол хорошо говорит по-русски – в разговоре он периодически переходил на него, прилично – по-польски и по-португальски. Такое вот пристрастие к буквам P и R. В подробной биографии, которую он прислал мне перед разговором, множество книг. Среди них: «Между диктатурой и демократией: российские политические реформы после коммунизма». «Могущество и цель: американская внешняя политика в отношении России после холодной войны», «Выбор народа и управляемая демократия: российские выборы 1999 и 2000 годов». «Неоконченная русская революция: политические перемены от Горбачева до Путина».
В общем, такое вот известие. К нам едет специалист по антидиктаторским движениям, из Петербурга, с секретным предписанием, и не инкогнито, а совершенно открыто.
«После того как WikiLeaks начала выкладывать один за другим по полсотни в день американские дипломатические документы, посол США в России Джон Байерли выучил два новых русских слова: «пронесло» и «спалился». «Uf, proneslo», – теперь говорит он, когда очередная публикация на сайта Ассанжа не касается России или тайных помыслов самого Байерли. «Spalilsa», – вздыхает Байерли, когда в очередной выложенной на всеобщее обозрение депеше он находит свой тайный жар, свои мечты и прочие плоды сердечной полноты.
Байерли вздыхает весело. Он знает, что его почти наверняка скоро отзовут – до конца нынешнего 2011 года. И не его одного. Государственный департамент по всему миру готовит смену всех послов США, засветившихся на WikiLeaks. Ассанж вызвал самую большую кадровую перестановку в истории Госдепа. Сколько новых неожиданных карьерных взлетов приготовил американским дипломатам Ассанж, сколько карьерных надежд загубил».
ПОСОЛ СПАЛИЛСЯ
Как я и предсказывал в процитированном выше пассаже из моей книжки про WikiLeaks, посол Байерли в этом году возвращается домой. Публикации американской дипломатической переписки на «Викиликсе» не стали политической катастрофой для Америки, ибо не вскрылось никакого вопиющего противоречия слова и дела, ничего такого, за что было бы мучительно стыдно. Но она стала технической катастрофой для американской дипломатии: спалились американские послы, посланники, главы политотделов.
Ни Байерли, ни других послов, конечно, не уволят. Их переведут на работу в Вашингтон, в коридоры Госдепа. Как послы они ничем не провинились. К их работе претензий нет. После публикаций WikiLeaks они просто не могут нормально выполнять работу послов.
Работа посла состоит в том, чтобы приобретать друзей для своей страны там, куда его направили. Чем больше и чем более высокопоставленных друзей – тем лучше. Для этого сам посол (да и любой дипломат) должен быть или стать в глазах местной элиты другом их страны. И это не всегда лицемерие. Дипломат очень часто становится лоббистом страны пребывания. Ведь он за эти отношения отвечает. Поэтому какой бы в стране пребывания ни был режим: императора Нерона, Навуходоносора, Калигулы с конем в сенате или царя Ирода – послу с ним приходится иметь дело и демонстрировать в своей столице, что и с таким в некоторых областях могут быть полезные отношения. И что, находясь с ним в добрых отношениях, можно, например, уговорить его не истреблять всех младенцев мужеского пола в Вифлееме и всех пределах его от двух лет и ниже. Отсюда, например, маленькая трагедия российского посла в Ливии Чамова, о которой здесь.
При этом посол и в стране своей родной не должен казаться девочкой чужой. Тем более, чужим мальчиком. Из его работы и документооборота должно быть видно, что интересы своей родины, ее ценности, ее политический курс ему ближе и важнее. Отсюда двуликость любого посла: в глаза он друг, а за глаза может быть недоверчив и критичен и вызывать улыбку дам в своей столице огнем нежданных эпиграмм про Путина и Робина. Кроме того, посол приводит иронические и даже резкие оценки своих собеседников, не предназначенные для посторонних. Нет, вы только послушайте, что Прохоров говорил мне про Медведева. После того как послы спалились и спалили своих собеседников на WikiLeaks, оставлять их в стране, чтобы они, краснея и потупя взор, раскланивались с героями и раскрытыми источникам своих эпиграмм, было бы и негуманно, и непрактично.
ДА ЗДРАВСТВУЕТ ПОСОЛ
На место Джона Байерли, как стало известно на этой неделе, до конца года будет прислан новый человек – Майкл Макфол. Майкл Макфол – тоже не совсем чужой мне мальчик. Я общался с ним дважды: летом 2006 года в Вашингтоне, накануне единственного пока заседания «большой восьмерки» в России, в Петербурге, и потом зимой, после смерти Литвиненко.
Главным сюжетом мировых СМИ все еще были «демократические революции в бывших советских республиках во главе с молодыми прозападными лидерами против постсоветских авторитарных лидеров, поддерживаемых Россией». Я же печалился, что русскую демократическую революцию 1991 года все забыли и рассуждают так, будто на месте России все еще какой-то Советский Союз. Макфол отчасти разделял эту печаль.
«Мир забыл российский 91-й год, – говорил он мне, – в Вашингтоне во время украинской революции я иногда слышал: «Да, здорово, вот в России такого не могло бы произойти». Мои критики – а у меня их много – говорят, что у меня слишком идеалистические представления о демократии. Но они такие, потому что они сформировались в России 1989–1991 годов. Поэтому для меня то, что происходит сейчас в России, – большая трагедия. Потому что на основании тогдашнего опыта я был уверен, что Россия может стать нормальным демократическим государством».
«Старые советологи, – продолжал Макфол, – которые не пережили в России 1989–1991 годы, стремятся понизить значение 1991 года. Они говорят: это была борьба элит, в которую втянули народ. Я принадлежу к тому очевидному меньшинству на Западе, которое считает, что это была демократическая революция. Я даже сейчас прямо-таки чувствую ту энергию. И опять же принадлежу к меньшинству, которое не считает то, что произошло в Киеве, революцией. В Москве это были не три дня, это были два года народной мобилизации. Ставка была намного выше [чем на Украине в 2004-м]: коммунизм или капитализм – сама природа экономики, природа государства. Поэтому в России это была революция. На Украине тоже была успешная народная мобилизация. Но это было движение в пользу того, чтобы подтвердить, вернуть уже выбранный строй».
Макфол – не какой-то там равноудаленный от партий карьерный дипломат, он совершеннейший демократ, и поэтому при правлении Буша был далек от власти и заседал в многочисленных think-tank (Аристофан назвал бы их «мыслильнями»). Одна мыслильня – институт Гувера в Вашингтоне, там Макфол возглавлял проект по демократизации Ирана, в находящемся неподалеку Фонде Карнеги он заведовал программой по российской внутренней политике, а в Стэнфорде, в родной Калифорнии, вел курс по революциям. Любимым местом в Москве он называл конференц-зал московского отделения Фонда Карнеги, где регулярно собираются Russia-watchers, специалисты по России: «Это наша tussovka».
Пять лет назад, даже сидя в оппозиционном демократическом окопе, он считал, что может влиять на власти. Я спросил его, что он считает более правильным: прагматизм реальной политики или идеализм и высота стандартов, приписываемые демократам. Макфола считают одним из двигателей российско-американской perezagruzka. Но это не значит, что он готов был полюбить Россию черненькой.
«Не будучи специалистом по России, я в последние десять лет написал в прессе больше слов о России, чем любой другой американский эксперт и публицист. И мне удавалось влиять. В 2000 г. я опять-таки представлял меньшинство тех, кто увидел уже у раннего Путина авторитарные тенденции. И я написал в марте 2000 г. об этом в «Вашингтон пост». Тогда большинство со мной не согласилось, представители большинства говорили: «Что там у России внутри – не так важно, она все равно слаба». Но теперь, после того как я написал сотни статей о Путине, люди постепенно пришли к пониманию, что да, теперь в России более авторитарный режим. Это полезный сдвиг.
Или я, например, опубликовал в «Вашингтон пост» статью о том, как от авторитарного режима в России страдают национальные интересы Америки. И я получил имейлы из Белого дома и от очень-очень высокопоставленных американских чиновников – я не могу их назвать, – которые обсуждали со мной эту статью. О том, как более авторитарный режим внутри России делает ее внешнюю политику менее благоприятной для США. Ведь много есть тех, кто говорит: «Неважно, что внутри, важно, как страна ведет себя на международной арене». Это неправильно.
Макфол говорил, что наезжает в Россию минимум два раза в год, а в период между 1989 и 2004 годами самое долгое его отсутствие в России длилось три месяца.
Бэкграунд у Макофла довольно типичный для демократического политолога. В молодости, как нормальный калифорнийский интеллигент он даже увлекался социализмом. «Я был студентом в СССР, учился в Ленинграде и Москве. Приехал впервые в 1983 г. и тогда еще любил социализм. И таким же уехал. Но в 1985 г. я столкнулся с проблемами социализма – очереди многочасовые, например. И впервые встретил диссидентов. И это сделало меня более критичным. Вообще-то диссертация у меня по ЮАР. Большинство Russia watchers – дипломаты, cпециалисты по безопасности, контролю над вооружениями. Или по русской культуре. Я – ни то и не другое. Я не могу процитировать Пушкина наизусть. Я специалист по демократии, антидиктаторским движениям, по революциям. И когда приехал в Союз в 1989 году, как раз оказался во времена такого движения. И пока жил в Москве в 1990–1991 годы, очень сблизился с российскими демократами. Это было, возможно, лучшее время моей жизни».
Я спросил Макфола, надо ли исключать Россию из большой восьмерки – тогда многие предлагали. «Ошибкой было, когда мы пригласили Россию, – ответил Макфол, – но сейчас выгнать ее оттуда будет второй ошибкой, еще худшей. Ошибкой было идти в Ирак, но выходить оттуда сейчас – еще хуже. Выгонять не надо, надо тыкать носом в условия членства в восьмерке».
Как раз в середине 2000-х заговорили о сильной имперской России, которая хочет вернуть себе утраченные земли. По поводу этих страхов Макфол ответил почти пророчески: «Для меня самое опасное, что Кремль может начать пересматривать границы. Потому что тогда будет война. Я не считаю, на самом деле, что Путин хочет воевать с Грузией за Осетию. Но это самое опасное. И у нас нет ответа. Мне кажется, что у администрации Буша нет возможности реагировать, кроме как демонстративно пригласить Саакашвили в Белый дом, или что-то в этом роде». Макфол, правда, не учел, что Саакашвили тоже может захотеть воевать с Путиным за Осетию. Поэтому до приглашения в Белый дом во время боевых действий не дошло.
Макфол считал, что у нас преувеличивают значимость России для Америки и, тем более, американское стремление во всем вредить российской политике: «Американцы, в основном, безразличны к России. И это большое отличие России от Америки. У американцев среди проблем, которые их всерьез волнуют, нет России. А для русского есть: русские видят так, будто американцы что-то все время и очень много делают против России. Америка для России — действующее лицо, а Россия для Америки – нет. Станет членом НАТО Украина или нет – для нас приоритет двадцать пятый, а у вас здесь кажется, что это чуть ли не главное в нашей политике. Я могу сказать про нашу администрацию: у них первые десять приоритетов: Ирак, потом где-то Иран, потом где-то немножко Северная Корея, а уж потом – что там с Украиной».
Собственно, наш разговор был об имидже России в мире перед встречей «восьмерки» в Санкт-Петербурге. Осенью того же года этот имидж ухудшился дальше некуда: произошли убийства Литвиненко и Политковской. По их поводу западное общественное мнение было весьма категорично. «Ты убивец, – произнес мещанин, еще раздельнее и внушительнее и как бы с улыбкой какого-то ненавистного торжества, и опять прямо глянул в бледное лицо Раскольникова и в его помертвевшие глаза». Я спросил Макфола, почему американское и вообще западное общественное мнение и СМИ так легко приписывают Литвиненко лично Путину.
«Потому что это не изолированный случай, – ответил мне имейлом Макфол, – миллиардеры арестованы и сосланы в Сибирь, журналисты погибают при таинственных обстоятельствах, президентский кандидат на Украине отравлен, и теперь это (плюс отравление Гайдара). И вспомните, что у большинства людей на Западе вполне четкий образ КГБ, и они ассоциируют Путина с этой организацией. Это всё методы, про которые мы с детства слышим: так КГБ поступает с «врагами государства». Это всё будто из фильма про Джеймса Бонда. Более того, собственные ответы Путина – особенно по поводу убийства Политковской – звучат так безразлично, что подогревают подозрения. Способ, которым был убит Литвиненко, словно бы сигнализирует, что убийцы хотели, чтоб люди поняли, кто они. Я хочу подчеркнуть, что у меня лично нет однозначного личного мнения относительно этого дела. Я отклонил множество просьб СМИ о комментариях (хотя не все), в частности, потому, что сейчас мы занимаемся спекуляциями. Но вы попросили меня объяснить механизм западного общественного мнения. Он таков.
И я бы добавил еще вот что, – продолжил Макфол, – в Кремле должны всерьез подумать над тем, чтобы нанять другую команду специалистов по пиару, если они действительно хотят работать с имиджем Путина на Западе. Насколько я могу судить, сейчас основная стратегия по исправлению имиджа Путина – это жалобы на «предвзятость» западной прессы. Это наивная, неэффективная и совковая стратегия, которая настолько непрофессиональна, что диву даешься, действительно ли те, кто нанимает таких пиарщиков, заботятся об имидже Путина на Западе».
Макфол хорошо говорит по-русски – в разговоре он периодически переходил на него, прилично – по-польски и по-португальски. Такое вот пристрастие к буквам P и R. В подробной биографии, которую он прислал мне перед разговором, множество книг. Среди них: «Между диктатурой и демократией: российские политические реформы после коммунизма». «Могущество и цель: американская внешняя политика в отношении России после холодной войны», «Выбор народа и управляемая демократия: российские выборы 1999 и 2000 годов». «Неоконченная русская революция: политические перемены от Горбачева до Путина».
В общем, такое вот известие. К нам едет специалист по антидиктаторским движениям, из Петербурга, с секретным предписанием, и не инкогнито, а совершенно открыто.
