Это, конечно, случилось не сегодня. Это долгая и затянутая история. В ней была, например, веселая и теплая зима 2011/12, когда многим (ну, тоже как многим) людям одновременно показалось, что власти можно безнаказанно задавать вопросы и даже ставить ультиматумы. Именно – ультиматумы: если вы не покаетесь за сфальсифицированные выборы, мы, мы… А что – мы? Мы такой плакат нарисуем, что нам будет смешно, а вам стыдно.

И рисовали. И верили, что перемены где-то рядом, что если еще раз собраться, то… А что то? Стены рухнут, пели со сцены, и собравшихся очень воодушевляла перспектива жизни без стен.

Как будто не то, что с тобой же самим происходило совсем недавно, вспоминаешь, а при археологических раскопках присутствуешь: кто все эти люди? Почему они улыбаются?

Все ответы даны: они улыбаются, потому что пытаются на деньги американцев устроить государственный переворот. И напрасно они улыбаются, потому что с переворотом не выйдет ничего, а виновные будут наказаны. Не очень строго, страна ведь у нас гуманная. Но непременно будут. А некоторые – уже наказаны.

И человек, именующий себя писателем, выдает в стукаческой газете: «"Болотное дело" – там скоро наверняка всех выпустят по УДО, да и сажать нужно было не обманутых исполнителей, а заказчиков и организаторов. В любом случае десяток приговоров по три года общего режима – это еще не репрессии, а если репрессии, то точно такие же, как в Англии и Франции после бунтов предместий Лондона и Парижа».

Люди, по произволу схваченные после «беспорядков», в ходе которых одному полицейскому оторвали погон, а в другого кинули пустой пластиковой бутылкой, – участники бунта, такого же, как в предместьях Парижа, запомните.

Сегодня судили и осудили еще четырех человек по «болотному делу». Алексей Гаскаров – 3 года и 6 месяцев; Александр Марголин – 3 года и 6 месяцев; Илья Гущин – 2 года и 6 месяцев. Пенсионерка Елена Кохтарева – 3 года и 3 месяца условно.

Спецгруппа следователей, впрочем, продолжает работать и обещает выявить и покарать всех, кто имел отношение к «массовым беспорядкам» на Болотной площади 6 мая 2012 года.

Часто пишут, что общество (что означает это слово, сказать непросто, но им удобно пользоваться) потеряло интерес к жертвам «болотного дела». Для СМИ, даже тех, которые числятся в оппозиционных, это давно не тема номер один, на судебные заседания мало кто приходил, и даже сегодня, когда читали очередные приговоры, массового протеста не случилось. Хотя все-таки люди собрались, и даже задержали некоторых. Оштрафуют, наверное.

А мне кажется, все много хуже. За эти два с небольшим года общество, страна, – простите за незначащие слова, – люди, которые о происходящем вокруг хоть как-то задумывались, потеряли интерес к себе. К обществу, к людям, к стране. Жертвы Болотной – здесь просто частный случай. То, что происходит с нами, стало делом второстепенным. Бои у соседей или даже пармезан – актуальнее и ближе. Идиотские законы, запреты, невиданных масштабов вранье из телевизора, изредка даже аресты – все это глотается как неприятная, но сносная в общем пилюля. И ни у кого не возникает мысли о том, что с государством о происходящем можно поговорить. Спросить: почему это так и зачем?

Все это можно с нами делать, потому что «болотные» сидят. И «болотные» сидят, потому что с нами можно все это делать.

Теперь разговор с властью возможен только в формате последнего слова на суде, на который все равно никто не придет. Ну, или почти никто.

Себя предав, о других забыть уже не так сложно.

(На всякий случай: я о себе говорю тоже или в первую очередь, это дневниковая запись, ни в коем случае не «проповедь». Для проповедей есть другие авторы и другие издания.)

И вот теперь еще трое людей, виноватых только в том, что им, как и многим другим, казалось совсем недавно, что задавать власти вопросы – дело нормальное, отправятся отбывать свой срок. 

Стены не рухнули, наоборот. Сгустились, материализовались. Просто у одних отняли сыр, а у других свободу. Потому что сквозь годы полицейские пронесли воспоминания о том, как «испытали физическую боль». Или даже нравственные страдания, вызванные видом летящей в них пластиковой бутылки.

Пустой пластиковой бутылки.

Если честно, этот набор слов не что иное, как попытка заговорить собственное отчаяние. Сквозь отчаяние думать тяжело.