лекция в АНХ при правительстве РФ:
Несколько дней назад увидел я подписную рекламу «Московского комсомольца». На самом видном месте – портрет Сталина. Там написано еще, что газета выпускается с 1919 года, а на самом видном месте – из центра XX века – завлекает товарищ Сталин улыбающийся. И с лозунгами «С Новым годом, товарищи!» и «Сталинский год».
Второй документ – это реклама «Мегафона» «Тарифный план серии лайт». Лозунг тарифного плана – «Беспощадное общение». Это, конечно, ленинский термин, хоть он был воспринят Сталиным, наверное, через Троцкого, который об этом любимом ленинском слове «беспощадно» писал.
Мне бы хотелось понять две вещи: почему эти фрагменты вошли в сознание носителей русского языка, и не просто носителей, а тех, кто считает себя менеджерами? Я ни в коем случае не специалист по менеджменту, но вот вам фрагмент учебника по этой дисциплине (Орлов А.И.. Менеджмент. Учебник. М.: Издательство «Изумруд», 2003):
«Среди государственных деятелей первой половины ХХ в. было немало выдающихся правителей (согласно словарю – менеджеров). Среди них наиболее замечательных результатов добился Иосиф Виссарионович Сталин (1879 – 1953). Многолетний руководитель Великобритании Уинстон Черчилль (1874 – 1965) кратко, но емко описал результаты его деятельности: «Он принял Россию с сохой, а оставил оснащенной атомным оружием».

Тот же автор пишет далее в своей книге: «Управление персоналом – важнейшая часть менеджмента. Как говорил И.В.Сталин (а до него Наполеон Бонапарт, император Франции): «Кадры решают все».
Оставил с атомной бомбой, но без значительной части персонала. Это – замечательные результаты?
Неслучайно выражение «эффективный менеджер» оказалось связано с именем Сталина и в учебнике А.В. Филиппова. Тут, правда, получился скандал, потому что буквально этого выражения в учебнике нет, но мысль автора высказана другими словами, расхваливающими и оправдывающими преступления Сталина против человечества привычными идеологическими клише.
Эта дискуссия, которая в связи с учебником истории прошла, очень важна, потому что она говорит о нашем сознании. О том, в какой степени нашим сознанием руководит наш язык и язык наших дедушек и бабушек. Этого никакой лингвистический эксперимент не показал бы.
Да, сам Сталин менеджером не был, но если не он сам, то миф Сталина до сих пор является выдающимся менеджером. Потому что он управляет по-прежнему нашим сознанием – и тех, кто его ненавидит и проклинает, и тех, кто считает, что Сталин привел Россию в некоторое состояние, которое эти люди считают предпочтительным для любой страны: государства, которого все боятся и которого боятся его жители.
Для начала надо отделить несколько слоев, и первый слой – самый поверхностный, но и самый важный. В учебнике менеджмента Орлова Сталин назван выдающимся менеджером, потому что он построил выдающееся государство. Он смог так организовать деятельность людей на всем пространстве СССР, что эти люди безропотно подчинились госмашине и не бунтовали, даже несмотря на то, что государство преследовало этих людей по пустячным поводам. Не бунтовали соратники Сталина, когда по личному его приказу арестовывали членов их семей. Как, например, жену Молотова – такого соратника, на чьих руках кровь тысяч людей. Это хороший признак эффективного управления, по мнению Орлова.
Но если понимать под менеджментом иное – не просто управление, а щадящее управление, такое управление, которое не обязательно приводит к гибели выполняющих задание, тогда Сталин не будет эффективным менеджером.
Второй критерий, по которому Сталин – менеджер: «Как сказал Сталин, а до него Бонапарт – кадры решают все». Эта фраза, действительно, – огромный вклад Сталина в теорию менеджмента. Даже анекдоты о ней есть, вроде того, что рассказывает в «Детях Арбата» Анатолий Рыбаков. Там в текст вбивают точку: «Кадры. Решает все Сталин».
Но я начал с утверждения, что Сталин руководит нашим сознанием. Как он это делает? За последние 20 лет вышло довольно много словарей цитат. Цитата – это вырванная из контекста фраза. Я составил небольшой каталог того, что специалисты по менеджменту назвали бы менеджериальными сталинизмами. Менеджериальными потому, что их и сегодня широко применяют менеджеры, правда, не зная, откуда они. Но все вместе они и звучат в головах людей.
Инженеры человеческих душ
Кадры решают все
Других писателей у меня для вас нет
Лес рубят – щепки летят
Головокружение от успехов
Страной овладели те, которые овладели аппаратом
Властвуют не те, кто выбирают и голосуют, а те, кто правят
Демократическая маниловщина
Сталин – человек маленький
Я, товарищи, человек подневольный
Интересы партии выше формального демократизма
Мы живем по Ленину: кто кого?
Кузница кадров
Ликвидация, а не вытеснение
Жить стало лучше, жить стало веселей
Логика вещей сильнее всякой иной логики
Море врагов
Монолитная, а не центристская
Партия – орден меченосцев
Окружить и ликвидировать
Оба хуже (об уклонах)
Война на два фронта
Отсечение и единство
Отточить все наши организации
Партия, побив вас вчера, начнет добивать вас завтра
Партия – организм, а не система учреждений
Партия – хозяин
Партия – не дискуссионный клуб
Партия – руководитель, вождь, учитель
Партия есть ядро власти
Партия укрепляется тем, что очищает себя
Поднять ярость партийных масс против партбюрократов
Перестроить свои ряды на ходу
Перестроить ряды и колонны
По всей линии фронта
Привода и рычаги
Примиренчество
Беспощадность
Либеральное хихиканье
Разгадать лицо врагов
Фильтровка
Самокритика
Расстрел
Сейчас не уничтожим, сейчас не конфискуем
Сознание несколько отстает от фактов
Логика вещей сильнее логики человеческих намерений
Трудармия, трудовая армия
Формальный демократизм – пустышка, интересы партии – все

В чем же менеджериальный смысл этого набора мемов? Мы, говорит Сталин, ведем войну на два фронта: внешний и внутренний. Внешний – понятно. А внутренний – это наши переродившиеся кадры. Мы живем по фронтовым линиям, которые, в том числе, проходят и внутри нас.
Уже после смерти Сталина Светлана Аллилуева, которая училась в МГУ и дружила с Андреем Синявским, написала свою книгу об отце: «20 писем к другу». И другом этим был как раз Синявский. Получился потрясающий портрет в этих письмах, а внутри этого портрета есть ключевые точки для описания Сталина. Они не оправдывают Сталина как человека, совершившего много преступлений, – это вообще за скобками нашего разговора.
Так вот, эта точка, эта тема – одна постоянная тема – определяет сознание многих людей на территории бывшего СССР. Это представление о том, что мир наполнен предателями и миром правит предательство. А главная польза, которую может принести человек, – искоренить, убить предателя. «Не вытеснить, а ликвидировать».
Кто такой предатель – это твой бывший друг? Возможно, ты сам? Многие спрашивают, чем руководствовался Сталин, когда уничтожал бывшую верхушку. И у него был ответ: это переродившиеся кадры, они были одними вчера и стали другими сейчас, и я был вынужден их истребить как класс. Иногда ставится вопрос об уничтожении: «у нас взяток нет как класса», «салат ликвидировали как класс еще до наступления ужина», «а вас мы ликвидируем как класс».
Эта фраза, этот фрагмент пришел в язык со Сталиным в конце 20-х годов прошлого столетия – время максимальной творческой активности Сталина, и его, я бы сказал, тайной учебы у Троцкого. «Исключить из партии и расстрелять», – даже до языка падонкафф дополз этот мем: «Ф партийу фступи сначало». Имеется в виду не ЛДПР или «Единая Россия», а, разумеется, ВКП(б).
Любопытным образом эта формула встречается в одном из последних документов, протоколирующих одну из последних встреч Сталина и Троцкого на одной дискуссии. Троцкий говорит, что люди из провинции боятся, что их вызывают в Москву, чтобы «исключить из партии и расстрелять». А Сталин говорит: «Вот тут некоторые товарищи боятся, что некоторые боятся, что их исключат из партии и расстреляют, но мы, товарищи, наши кадры ценим».
Но после того как Сталин усвоил это выражение Троцкого, оно стало ключевым на протяжении 30-х – 40-х годов. Ужас в ожидании расстрела после исключения из партии сопровождает читателя всех мемуаров этих лет.
Слово «расстрел» в современном русском языке употребляется очень широко в значении «убит на улице при невыясненных обстоятельствах». В советское время слово означало «убить по приговору суда или без приговора в рамках революционной законности».
Расстрел – это действие, которое содержит два противоположных концепта. Воспитательный: мы расстреливаем Х, чтобы А, Б, В знали, что мы в таких случаях всегда расстреливаем. С другой стороны, это уничтожение в том значении, в котором употребляется слово «пристрелить», – уничтожение с одновременным унижением.
Но когда вы слышите в транспорте «я бы за это расстреливал», это слово функционирует в сознании носителей языка (тех самых, кто слышал, что «у него семью расстреляли», «а у меня деда расстреляли», и т.д.) вне его прямой и ясной оболочки эксцесса, которая была бы у носителя другого языка. Но на том, другом языке трудно себе представить такой дискурсивный, чисто вербальный расстрел, который существует только на уровне языка, но при этом особым образом настраивает сознание. Это выдающееся достижение сталинской политической риторики. И непонятно, как от него избавляться.
Теперь – к «беспощадному общению» из рекламы «Мегафона». Как возможно появление рекламного плаката, где беспощадность общения – что-то положительное? Что значит слово «беспощадный», нам поможет понять еще одно слово – «бескомпромиссный». В русском языке оно употребляется с положительной коннотацией, что отличает нас от языков соседей. Для менеджера вряд ли бескомпромиссность может быть положительной чертой. Ленинскую философию беспощадности Сталин освоил через разъяснение Троцкого.
Дальше – то, что Сталин называет «самокритикой», он – автор этого концепта. Что же такое самокритика? Это действие, которое совершает часть трудового коллектива по отношению к другой части, вскрывая «недостатки в работе». Если снять луковую шелуху, то это – призыв к доносительству. «У вас не развита самокритика!» – это значит, что одни не стучат на других.
В официальных документах вы не найдете такого определения. Говорится: товарищи, развивайте самокритику. И человек начинает думать, что это по отношению к себе. Но по отношению к себе называется «признать ошибки». И это другое. Самокритика – это бескомпромиссно, беспощадно, поварить в рабочем котле, снять стружку – «с меня сняли стружку». С человеком и группой должны проделываться манипуляции, и человек должен идти навстречу этим манипуляциям с песней и с флагом. С улыбкой. Советское общество – это натужное веселье и бездумное веселье.
Все примеры, что я успел привести, как вы говорите, менеджериальные. Касаются именно менеджмента. В российском менеджменте есть специальный тип такой – «беспощадный менеджмент» называется. Итак, эти дискурсивные условия касаются отношений людей и учреждений в группе, работающих над общим делом и внутри этой работы создающих для друг друга условия – эмоциональные, интеллектуальные.
Эти условия, в свою очередь, характеризуются концептами: готовностью вскрыть ошибки, теснотой, близостью, готовностью «дать сигнал» – не человеку рядом, это как раз нельзя сообщить человеку. Ведь если он на моих глазах переродился, и я не могу себя с ним так вести, я должен об этом сообщить. Это постоянное сотрудничество. Соучастничество. Ожидание, что человек может стать врагом, предателем. Что оно рядом – предательство. И этот ужас – как бы он не переродился и как бы я от него не заразился – он живет в языке.
В середине 1990-х годов мы увидели игру с этим сталинским пластом языка. Едва ли уместную, но оттого не менее интересную.
Контекст, в который помещены эти тексты, – это контекст отказа от реального исторического опыта в пользу мифологического. Есть вот некоторая группа – как говорил Сталин, «орден меченосцев». И у ордена есть тяжелая рука, и она осуществляет социалистическую законность. И ведь транслирует это представление человек, который знает, что никакой законности не было. Но он все равно в 1990-х годах использует эту фикцию как инструмент для воздействия на сознание людей. Это удивительное продолжение действия вербальных схем, когда реальное содержание этих схем уже отсутствует.
Как это возможно? Для этого надо обратиться к восприятию Сталина в послесталинское время. Как это ни удивительно, но время, когда Сталин находился во главе государства, а его язык глубоко проникал в сознание современников, – это время гораздо мифологичнее, чем мы бы хотели и чем оно могло бы быть для нас. Потому что в СССР существовала единая средняя школа, она давала равномерное представление обо всем – о химии, биологии и т.д. Можно было сопоставлять общие требования. И по истории тоже.
Их знание не было мифологическим. Оно представляло собой набор идеологических комплексов. А чем отличается мифология от идеологии? Мифология – это набор таких знаний о мире, которые и объясняют причины сущего, и одновременно дают предписания.
Большой мифологический комплекс – это, например, история крещения Руси или из другой области – научная теория вроде фрейдизма. Фрейдизм нам говорит о том, что в сознании каждого есть набор описаний им самим его личного прошлого, есть определенные правила, как извлечь эту картину, и в связи с этим можно ему дать предписания о его дальнейшем поведении.
Идеология – это нечто другое. Она, по возможности, старается не показать своих истоков. Она строится как чисто предписывающая сила. Поэтому ее так легко отключить: дал другую, выключил старую. Поэтому вместо идеологии построения коммунизма легко дать идеологию обогащения и создания великого государства. Для этого не нужна мифология.
С этой точки зрения, внутри школьной программы в 1970-х – 1980-х годах было больше идеологического, чем мифологического. А мифологическое складывается из устного, теневого опыта. Когда в конце 1980-х началась эрозия идеологии, ее нечем было заменить: не было наготове мифологии. Потому что либеральная и диссидентская критика видела своей главной задачей разрушение идеологических механизмов, а позитивной картины идеологии предложить не могла и не хотела.
Поэтому первая половина 1990-х годов ушла на публикацию документов, было найдено множество архивных материалов, было найдено многое из того, что даже не мечтали найти критики режима. Но, с другой стороны, оказалось что население бывшего СССР в своем сознании уже несет весь идеологический сталинизм.
В то время как интеллектуальная работа в научных учреждениях и издательствах строилась вокруг новой программы образования, постепенно европеизируясь, – в это самое время обычный нормальный носитель языка должен был иметь дело со своим Другим в виде мифов о прошлом и о Сталине. И если добавить поднявшийся с конца 1980-х вал оккультизма и теории заговора, веры в злодеев, которые захотели разрушить нашу страну как средоточие основных ценностей мира...
И вот, с третьей стороны, можно почувствовать то всепоглощающее чувство обиды, что мы, мол, своими руками освободились от советской власти, и нам вдруг пришлось за это расплачиваться распадом самой большой страны, миграциями, войнами между народами. Кто за это должен отвечать?
И выяснилось, что в сознании людей есть только одна фигура, которая на словесном уровне жила как лицо, как интегратор, как некто, кому доверяли миллионы. Его боялись, но он был с этими людьми. У него были страшные свойства, но они его выгодно отличали от всех тех, кто пришел к нему на смену.
Мы знаем, что наша страна – э-э... воровата. «Ты тут хозяин, а не гость – тащи с завода каждый гвоздь». И вдруг в этой стране взяточников, казнокрадов появляется – пусть параноик, тиран и убийца, но он считается честным, он себе ничего не взял (самое смешное – это так и есть). А что ему нужно – шинель, подштанники, не меняемые несколько дней. Разве что Мао был физиологически еще менее приятным субъектом. Но ему ничего не надо, он ничего не взял себе. Вот эта личная некоррумпированность, жестокость дикая по отношению к своим близким, готовность во всех видеть предателей и сладострастная жестокость их уничтожения.
Аллилуева описывает ход его мысли в момент уничтожения. Она описывает это теми же словами, которые современный менеджер не готов применить к себе, но вынужден ими пользоваться. «Сталин, а что Сталин? Сталин – человек маленький, на мне ответственность за всех, за страну».
Это мифологическая конструкция. Он думает за всех, он никогда не спит. Наша мысль никогда не спит, и как так получается, что, когда она не спит, она говорит словами другого человека? Что делает сталинский язык в наших головах? Как он организует наше поведение? Почему этот язык нуждается в изучении?
Мне чужда идея, что нужно воспитывать молодое поколение в духе антисталинизма. Это можно было бы сделать, если бы была контрольная группа, свободная от сталинских идей. Но такой группы среди носителей русского языка нет ни в одной точке мира. Нет такого русского языка, который был бы свободен от сталинизмов – сталинизмов мысли.
Если суммировать эти сталинизмы до кратких формул, то они сводятся к чему? Вот первые такие формулы. Абсолютный приоритет государства, целого, идеи перед личностью или перед группами личностей, которые всегда грозят государству перерождением, – и должны быть отсечены. Отсечение и единство – сталинская формула.
Вторая формула – беспощадность к предателю, к переродившемуся. Эта вещь блокирует любой менеджмент – она не предполагает общение с соперником.
Потому что третья формула – это ликвидация и окончательная победа над врагом.
Но здесь не хватает главного: за что Сталина так любят, в том числе и его жертвы? Я сам видел (это был 1973 год), как на известие об аресте Солженицына откликнулся другой писатель. Писатель, которому было за 70, отсидевший 18 лет в лагерях ни за что, он торопился на почту в Переделкино, чтобы успеть первым послать письмо всенародной поддержки политике в отношении Солженицына. Что он согласен с тем, что надо давно было арестовать грязного отщепенца и предателя.
С одной стороны, главное чувство, которое он испытал, – страх. Мне было 20 лет, писатель был с Кавказа, приехал в Москву на отдых, за несколько дней до этого рассказывал, что он рад, что его посадили, потому что его два брата погибли на фронте, а он сажал что-то на Колыме. Что в этом человеке и что есть в сегодняшних людях такое, чего нельзя никогда забывать? Некая формула Сталина.
Я думаю, это стеб. Это истерическая веселость. Должно быть весело. Должно быть смешно. Человек, который сам себя отправляет на казнь, должен смеяться. Это ерничание, очень присущее Сталину, насмешка над человеческой природой – это то, что делает сталинизм таким живучим.
Помогает ли это менеджменту? Сказать очень трудно. Я думаю, что, скорее, нет. Одно из главных, по отзывам партнеров наших соотечественников по бизнесу, – это неспособность провести границу между делом и потехой. Эта вечная готовность рассказать анекдот. А ведь это – тоже манипулятивное свойство сталинской речи. Он умудрялся в разговор о пятилетнем плане встроить шутку. Есть место, где он в одной фразе говорит «план» в значении «наркотик» и «пятилетний план».
Этот вот стебной Сталин, о котором Карл Радек говорил, что, мол, «трудно с Сосо говорить, ты ему цитату – он тебе ссылку, ты ему – вывод, он тебе – заключение», – этот Сталин оказался источником речевого насилия в умах своих бывших подданных. А это значит – очень эффективным менеджером с отложенным влиянием.
Ответы на вопросы:
– Как тема христианства проглядывает в языке Сталина?
– Христианство – это единственная связь с детством у Сталина. Сентиментальность свойственна многим тиранам. Но его вместе с тем сопровождал и некий страх – смотрите знаменитое обращение «братья и сестры». Его анализируют со всех сторон. Это обращение, с которым никогда не смог бы выступить ни Троцкий, ни Ленин. К этому времени, к началу 1940-х годов, Сталин, истребивший русское крестьянство и аристократию, успел к этому времени воспитать какое-то свое поколение. Это было простонародье. И он обращался к этим совсем простым людям с элементами религиозной проповеди.
И с ними он уже не шутил. Но после войны он уже над ними глумился. То, как он распорядился с военнопленными. А в конце войны провозгласить тост «за русский народ», за то, что он терпеливый, «вы же меня терпите», – это было потрясающее глумление над всеми, над этим офицерством. И это ему простили.
– Про истоки этого стеба расскажите. Иногда же это дискурс Хармcа – между трагедией и фарсом?
– Была газета, была ликвидация неграмотности. Когда человек, который вчера еще не знал этих ученых слов, получает в свои руки газету, ему начинают впаривать идеологические конструкции, он осваивает их. Выражение «головокружение от успехов» – молодое поколение довольно смутно себе представляет, когда это было сказано. Когда ликвидация массового крестьянства привела к началу голода. И это состояние Сталин называет «головокружением от успехов» – голодное головокружение миллионов людей так интерпретируется. Стеб – это встреча с новой языковой реальностью, к которой человек в таком объеме не готов.
– Как от этого избавиться?
– Надо постоянно спрашивать, почему я так говорю, почему я это слышу. Вот элементарная вещь – это речевое насилие по отношению к себе или к другому. И идея того, что насилие может быть полезно. «С нами иначе нельзя» – вы часто слышите.
Есть замечательный режиссер Герман, и есть фильм «Мой друг Иван Лапшин». Это по роману его отца «Один год». В романе есть апология расстрела человека, который выдавал себя за чекиста, но не был чекистом. В одной фразе многое сказано: помнишь расстрел такого-то? В этом расстреле была вся наша философия – он же выдавал себя за чекиста. Он раньше, правда, был чекистом, но потом его перестали считать чекистом, и, следовательно, его надо уничтожить, чтобы все поняли, что вообще не надо так делать.
И эту книгу прочло несколько поколений человек. Это психология террориста. Советское государство вело себя по отношению к своим гражданам как коллективный террорист. Если это понять, то мы будем совсем иначе относиться к свободе.
– Как же действует концепция самокритики по отношению к самому Сталину?
– Она действует только в одном направлении. Он говорит: «Мы действовали недостаточно мягко». Миллионы расстрелянных не считаются ошибкой. Здесь другие фразы действуют: «у нас незаменимых нет», «нет человека – нет проблемы».
Есть замечательная сцена, когда после войны Сталин говорит, что я уже стар, хочу сосредоточиться на общих делах, вести заседания не могу. Все поняли – есть коллективная фотография президиума – на их лицах ужас. И Маленков закричал в микрофон – нет, нет. И он был спасен. Потому что началась последняя волна ликвидации соратников, отстраняется Молотов и т.д. Их всех спасло то, что произошло 5 марта.
– Какова концепция простого народа? Использовалось ли это сочетание самим Сталиным?
– Сталину враждебна идея элиты. Когда он уничтожал своих соратников в первый раз, он употреблял вместо «простых людей» слово «масса». Он говорил, что надо настроить, возбудить массу против партийных бюрократов. Ему присуще мнение многих большевистских публицистов – представление о народе как массе, такой пластичной штуке. И он очень хочет приблизить эту массу к себе и поставить между элитой и собой.
Это не идея личной гвардии, это масса. Для него человек типа Поскребышева – это человек массы, который умрет за меня и убьет сам всех, кто осмелится на меня покуситься. Немного как опричнина. Или даже не из русской истории: когда он в семинарии по-гречески читал какого нибудь Ксенофонта или Геродота – это были персы, которые охраняли Дария. У него были очень старые источники для выстраивания такой концепции. Он лепил эту массу под себя.
– Не является ли ответ на вопрос об истоках сталинской идеологии ответом на вопрос о живучести сталинской идеологии?
– Есть еще два источника. Это Максим Горький, где жестокая веселость есть важная часть его работ, и Алексей Толстой, чья жестокость тоже важна. А Сталин был читатель.
Да, есть некий фонд в языке и в народной речи, за что он цепляется. Вот, например, пословица «лес рубят – щепки летят». Она в такой форме не входит в народный обиход – это соединение людей с лесами, которые мы валим, – это специфическое большевистское. Важно иметь в виду подтекст: там есть постоянная игра, как в случае с самокритикой – мы думаем одно, а на самом деле имеется в виду другое совершенно.
Или «дело мира победит во всем мире, когда народы мира возьмут это дело в свои руки и доведут это дело до конца». Это было сказано в тот день, когда материалы для атомной бомбы были перевезены. На самом деле имелась в виду готовность к ядерному противостоянию с США.