Как Крым становится российским

Очередь возле симферопольского райисполкома длинная и извилистая. Она напоминает вопросительный знак: берет начало от обычной школьной парты у входа в здание, делает полукруг и заканчивается возле местной доски почета. Очередь пенсионного возраста – ее обитателям явно не привыкать к ожиданию. Тем более что здесь их ждет очень важный дефицит – российские паспорта. Впрочем, эта очередь будет первой, но не последней: сперва запишут на сдачу документов, затем в назначенный день нужно заполнить бланки и спустя 10 дней можно будет забрать новый документ.

Выдачей паспортов в Крыму занимаются все – ЖЭКи, исполкомы, паспортные столы. Позже стало известно, что жителям полуострова будут выдавать документы в любом российском отделении ФМС. Тем, кто не хочет получать новый паспорт, предлагают оформить вид на жительство. Третьего не дано: согласно новым законам, украинцы могут находиться в России не более трех месяцев в полугодие. Энтузиазм пенсионеров сопоставим лишь с энтузиазмом фотоателье – у них внезапно появилось полтора миллиона клиентов, готовых заплатить порядка 100 рублей за четыре фотокарточки размером 35 на 45 мм.

Что такое хорошо, а что такое плохо

Всего за две недели термин «крымский сепаратист» полностью изменил свое значение. Отныне местные сторонники Майдана привыкают к статусу «национал-предателей», а противники украинской революции репостят текст президентского обращения. Крымская матрица перевернута – те, кто двадцать лет не терял надежды на возвращение в Россию, оказались победителями, те, кто верил в «украинских русских», оказались аутсайдерами. 9 мая вступит в силу закон, по которому всех, кто вслух полагает, что Крым – это Украина, будут наказывать штрафом, принудительными работами или тюремным заключением на срок до пяти лет.

С одной стороны, полуостров избавился от когнитивного диссонанса – то, что ранее было массовым, но маргинальным, теперь стало самым что ни на есть мейнстримом. А все то, что выступало ранее в роли «прогрессивного», одномоментно оказалось за рамками формата. Даже украиноязычные песни «Океана Ельзi» теперь звучат как некая фронда. Судя по последним событиям, такая же судьба может постигнуть и песни группы «Машина времени». В том же ряду – творчество Юрия Шевчука и Бориса Гребенщикова.

Крым привыкает к тому, что окружающую реальность внезапно умножили на минус один. Кому-то адаптация дается легко – как, например, бойцам крымского «Беркута». Спикер крымского парламента уже заявил, что это подразделение в ОМОН переименовывать никто не будет. Ребята в балаклавах и с автоматами дежурят возле каждого поста ГАИ. У бойцов подразделения нет причин для лояльности новым украинским властям, но, в отличие от своих коллег из других областей, они стали неожиданными победителями по итогам, казалось бы, проигранного ими противостояния последних месяцев.

Остальным приходится искать для себя оправдания. Самая распространенная позиция среди крымских чиновников и силовиков сводится к тому, что страна, которой они когда-то присягали, перестала существовать. Мол, за перешейком один сплошной «Правый сектор», а в Киеве и вовсе 1933 год: сращивание националистов и крупного капитала. Завершается эта позиция выводом о том, что если бы не «вежливые вооруженные люди», то Крым пал бы под натиском «бандеровцев», которые рвались бы через перешеек с материка. Как и все неофиты, эти люди будут бескомпромиссны, мотивированны и пугающе активны.

При этом все они чувствуют зыбкость своего положения – никто не знает, какую оценку получит демонстрируемая ими лояльность и получит ли вообще. В конце концов, в Москве могут решить, что крымскую правоохранительную архитектуру не мешает от греха пересобрать заново.

Штрихи к портрету

«Двести двадцать пять гривен», – крымский гаишник неумолим. Я превысил скорость на симферопольской объездной, забыв о том, что она то входит в черту города, то покидает ее. Сержант ни о каких компромиссах слышать не хочет, и мы идем оформлять длинную простыню протокола. Милиционер заполняет его пока еще на украинском, попутно расспрашивая о том, что творится в Киеве. Машина ГАИ стоит на обочине объездной дороги и сержант немного нервно оглядывается на каждого воскресного пьяницу, пересекающего грунтовку за его спиной. В Крыму привыкают к мысли, что все будет спокойно. Но для того чтобы это ментальное плацебо было действенным, уговаривают себя, что везде за пределами полуострова неспокойно.

Ребят интересует все – размеры штрафов, особенности ПДД, экипировка и автопарк их российских коллег. Под конец выдают бланк: проезд в черте города на скорости 89 км/час – примерно тысяча рублей. На прощание гаишник, угощая меня сигаретами, советует не торопиться с оплатой: мол, никто не знает, успеют ли эти штрафы внести в базу данных. Сержант явно доволен тем, что на него светит отраженный луч новой государственной принадлежности. Россию в Крыму любят, гаишников – скорее нет. Но при этом Россию любят больше, чем не любят ГАИ.

По закону и по справедливости

Отличить человека, который не знает и не понимает Крым, довольно просто: он верит, что крымчане всего лишь позарились на кисельные реки и молочные берега российской щедрости. Особенно нелепо это звучит из уст активистов Майдана – тех самых, что сами несколько месяцев кряду доказывали, что есть ценности поважнее личного благополучия.

Правда же состоит в том, что Крым ментально так и не стал украинским, оставшись русским – со всеми родовыми болезнями этого мироощущения.

Здесь – как и в любом другом русском регионе – верят в приоритет справедливости над правом. Для русского человека вообще право – это некая враждебная категория, единственная задача которой – «хватать и не пущать». Принято считать, что придумана она хитрецами, ничего хорошего в ней нет, а сила – в правде. Крымчан можно понять – если плохо разбираться в правилах, то велик шанс проигрыша. Череда проигрышей заставляет думать, что соперник – шулер. Поэтому крымчане знают: то, что с ними произошло, – это справедливо. А от разговоров на правовую тему отмахиваются – «знаем, мол, это все игры в одни ворота, хватит уже».

Да только само понятие справедливости – штука весьма и весьма субъективная. Если взять ее за основу, то любая страна автоматически превращается в территорию, на которой живут десятки миллионов носителей трактовок этой самой справедливости. Эти трактовки могут сходиться воедино, но чаще будут различаться. Представьте себе график с тысячами тысяч кривых. Когда часть из них совпадет – мы радостно объявим это консенсусом социальным или национальным. Но при этом если таких кривых больше одной, это готовый запал для социального детонатора. Так же и с международными отношениями.

Но все эти возможные последствия волнуют крымчан сейчас меньше всего. Станут ли ходить поезда, разрешат ли перемещение товаров «с материка» на полуостров, будет ли транспортная блокада – разговоры на эту тему определяются как пораженческие и итожатся аргументом «хуже не будет». Крым сейчас переживает свой собственный триумф, которого у него не было чересчур долго. Для него все происходящее вокруг попадает в категорию «справедливо», а только она способна вызывать отклик в сердцах. Оставьте математику Штольцам – она для них обязательна, у них ведь и сердца-то нет. А у Обломовых – есть, да еще какое.