Киевский Евромайдан глазами петербуржца

Бумажный фонарик запускают в небо. Потом еще один. И еще – всего 33. Ветер относит их на север, и все две тысячи человек на Майдане завороженно закидывают головы вверх. В темноте на мостовой горят свечи – это вечером в субботу сторонники евроинтеграции Украины собрались в Киеве, чтобы почтить память жертв Голодомора.

На импровизированной сцене один за одним выступают ораторы, но их, кажется, никто не слушает: в толпе все разбились на группы и общаются между собой. Изредка скандируют «Украина – это Европа» (главный лозунг евроинтеграции) или смеются над Таможенным союзом – его здесь зовут таежным, не иначе.

«Я скажу вам просто. Сто тысяч человек возьмут в руки по камню, и тогда власти поймут, что такое Европа», – доносится из динамика. Толпа оживляется на пару минут от прямого включения из Львова, где проходит региональный митинг, а потом снова уходит в себя. «Только дурак не хочет Шенген», – говорит кому-то парень по мобильному телефону. Ругают Януковича и правительство.

У многих – маленькие флаги Украины и Евросоюза. «А почему у нас не принято носить флажки?» – спрашивает меня друг. Действительно, почему? Мы спонтанно приехали в Киев на выходные, чтобы отдохнуть и застать последнюю теплую погоду, а вляпались в очередной политический кризис. «Ассоциация с ЕС – это однополые браки», – гласит развешанная по всему городу правительственная пропаганда, и от этого становится неловко. «Имперская Россия является наследницей монгольского ига, а свободная Украина все Средние века процветала, потому что была частью Европы», – говорит кто-то с трибуны антиправительственного митинга, и становится неловко вдвойне.

Над толпой бессмысленно возвышается наполовину собранная новогодняя елка – формальный повод для разгона любого митинга. Мы стоим у надписи «УТЯРА, IДИ ГЕТЬ» – буква «П» на листе A4 уже успела где-то потеряться, – рядом, у подножия обелиска, обосновался штаб бессрочной вахты. Организаторы призывают никуда не уходить. Все ждут воскресенья: завтра будет шествие по Крещатику и митинг против приостановки ассоциации с ЕС на Европейской площади – а потом, может, революция. Обещают провокации. Ходят слухи, что опять свезут из регионов бюджетников на контрмитинг – или, может, их будут использовать как живой щит против протестующих. «Кличко нельзя баллотироваться в президенты, но это не значит, что он не пойдет. Здесь так: Рада может принять что угодно, а в ответ выйдут и поставят палатки».

«Завтра будет что-то или нет?» – «Нет, кажется». На митинге ничего толком не происходит, и люди начинают расходится, скучно. Мы идем по открытому для пешеходов и утопающему в тумане Крещатику, и кажется, что никому и не надо доказывать, что Украина – это Европа. Вон там работает карусель и зачем-то плохо играют группу «Сплин», а там, у поворота на Золотые ворота, из машины простой украинский парень продает стаканчики глинтвейна с собой за 15 гривен. Здесь попросту хорошо и спокойно. Молодые люди протягивают бумажки: «Приходите к 12 к памятнику Тарасу Шевченко, там начнется шествие». Почему там? Кажется, потому, что рядом штаб партии Кличко УДАР.

Уже в пол-одиннадцатого мы стоим у памятника поэту – под серым небом, напротив психоделического красного здания университета. Колонны митингующих строятся вокруг сквера, и четкое количество участников оценить трудно – может, тысяч семь-восемь? На революцию пока не тянет. Все как и вчера, но бодрее: даже пожилые женщины из глубинки с плакатами Юлии Тимошенко долго, смачно и с большим удовольствием посылают президента страны куда подальше: «Януковича в жопу, Украину в Европу!»

Все будто опаздывают, но в 12 на бульваре Тараса Шевченко начинается движение. Мы бегом пересекаем сквер, чтобы догнать голову, но оказывается, что весь восьмиполосный бульвар уже давно забит людьми до отказа, от стены до стены – здесь никак не восемь тысяч. Из чьей-то машины играет бодрый ска-панк, а лавина красных флагов скандирует: «Позор!»

Колонна напоминает бурную реку, бегущую под холм к Бессарабке. Мы бежим, увертываясь сквозь толпу, – кто-то болтает о ворах в правительстве, кто-то делится студенческими проблемами, кто-то между делом обсуждает покупку квартиры за 200 тысяч и машины за 70, а кто-то просто кричит: «Долой ЗК!» В эйфорическом состоянии я выбегаю на Крещатик, смотрю в сторону Майдана и не верю своим глазам: вдаль до самого конца толпы людей. Так не бывает, это невозможно, я не видел такого с декабря 2011-го – но это есть. «Чувак, здесь сто тысяч».

Мы добегаем до ближайшей возвышенности и наблюдаем за разноцветной толпой. Она идет минут пять, десять, пятнадцать, – и еще, и еще. Обещанных провокаций нет, и славно. От непрекращающегося потока исходит хтонический гул, и даже неясно, что же там говорят, – но, кажется, то «Свободу Юле!», то «Долой ЗК!». К 13 часам Европейская площадь уже заполнена целиком – к половине второго до нее доходят последние колонны, и милиция оцепляет проезжаю часть Крещатика у Майдана. Кто-то возвращается назад, на заполненную площадь Независимости, многие поднимаются выше, на покрытые туманом днепровские холмы, ставшие природным амфитеатром.

Очень громко выступают Яценюк и Луценко, Кличко почему-то нет, да это и не важно. Вид людей, собравшихся на площади, потрясает: их слишком, фантастически много. «Европа – светлая сторона силы!» – смотрит на меня плакат с перечеркнутым Дартом Вейдером.

В поисках зарядки мы поднимаемся на Владимирскую горку. На вершине холма – оцепление: на Михайловскую площадь никого не пускают, и приходится обходить дворами. Оказывается, в окруженном полицейскими со всех сторон загоне проходит ответный проправительственный митинг. Все очень плохо: с поставленной у памятника жертвам Голодомора сцены на всю площадь играют песни о любви к Украине, а пара тысяч растерянных собравшихся, кажется, даже и не знает, чем себя занять. Впрочем, никакого внешнего противостояния: главный лозунг митинга – обтекаемое «Строим Европу в Украине».

Новость о слезоточивом газе застает нас врасплох. На третьем часу митинг на Европейской площади, как и стоянку на Майдане, решили объявить бессрочным. Часть людей отправилась протестовать на юг, в сторону находящихся неподалеку Дома правительства и Рады, – и якобы «Беркут» решил их остановить. Мы спешим туда, по кружной обходя заслон у Владимирской горки, и на Майдане натыкаемся еще на одну группу местного ОМОНа – человек пятьдесят, колонной по трое.

Прохожие кричат: «Позор», – а «космонавты» в черных шлемах будто никого не замечают. Они идут по Крещатику к Европейской площади – там продолжается митинг, но осталась треть людей, – смешно останавливаются, как школьники, перед тем как перейти и без того перекрытую дорогу, а потом устремляются в сторону. За ними следуют. Кто-то говорит: «Остановитесь! Вы войдете в историю как мясники, вы же понимаете это, понимаете?» Но те не отвечают, а лишь убыстряют шаг и входят в парк. Скользя и спотыкаясь, мы едва поспеваем. Кто-то другой дразнит их: «Зачем вы это делаете? Хотите выслужиться и получить бесплатную квартиру? Хотите срать на золотом унитазе? Вы же не получите ни черта!» «Космонавты» идут молча. Я ищу глазами спрашивающего и с удивлением нахожу суховатого пожилого человека в камуфляже с нашитыми крестами. Через двести метров сквозь дымку начинает проступать белоснежная громада Дома правительства, но колонна «Беркута» намеренно уходит в сторону – видимо, пытаясь заблокировать проход протестующих дальше на юг, к Раде. Их больше не догоняют.

Время около четырех, быстро стемнело. На улице Грушевского и в парке перед кабинетом министров стоит тысяч двадцать, но милицейское оцепление не дает митингующим подойти вплотную к зданию. В толпе очень много появившихся будто из-под земли крепких мужчин: серьезные лица, тяжелые взгляды и тройные полоски на спортивных штанах. Все стоят группками по трое-четверо и ждут. Атмосфера нервная, и кажется, что стоит кому-то сделать одно неверное движение, и начнется месиво. Слезоточивый газ никто вроде бы и не использовал, просто очень туманно: видимость – пара кварталов, не больше. Или просто мы не стали свидетелями.

В наступившем сумраке обходим Дом правительства слева: в небольшом переулке, идущем к Институтской улице, припаркованы автозаки. В боковой арке за решетчатыми воротами брошен грузовик, и по обе его стороны, почти невидимые в темноте, стоят «космонавты». Прохожие пытаются их фотографировать, а те светят фонарями в ответ и смеются. Их пытаются совестить, разговор обрывается и начинается вновь.

– Как вам не стыдно защищать их? – спрашивает старушка. – Зачем вы это делаете? Зачем вы против своего народа?

– Вам много платят, бьете нас за наши же налоги! – кричит молодой человек, пока другой показывает в решетку средний палец. Бойцы смеются.

– Вы что, и стрелять в нас будете? – в общем гаме спрашивает кто-то, не особо рассчитывая на ответ. Но вдруг он раздается: «Да, будем стрелять в вас». И смех. «Будем убивать вас». И смех.

– Сволочи, – кидает кто-то. «Да, сволочи». И смех. Старушка плачет, люди расходятся, ОМОН продолжает стоять в темном углу.

Толпа движется дальше по Институтской улице. Уходящая влево Банковая перекрыта высокой баррикадой из автобусов (за ней – Администрация президента), и митингующие, сделав петлю, вынуждены спускаться вниз, к Майдану. Кто-то в бессильной злобе пинает пластиковые дорожные конусы: «Мрази, сраные мрази, как я вас ненавижу». С холма площадь Независимости выглядит лоскутным одеялом, людей очень много, и никто не собирается уходить. На соседней Европейской праздник, играют музыку и тоже просят стоять: говорят, только так можно добиться чего-то. Ставят палатки.

Ничего не понятно. 50 тысяч человек, замкнутые баррикадами, гуляют по километровому треугольнику – кто хотел домой, тот уже уехал на метро. Ходят слухи, что скоро милиция начнет применять силу, а парни с внешностью футбольных фанатов не выдержат и сами пойдут в наступление. Кажется, вот-вот что-то начнется, надо только подождать, надо не упустить момент, но, как назло, пора на обратный поезд. Я прощаюсь с другом, который остается на Майдане, а сам еду на вокзал. (Только потом, проезжая Брянск, узнаю, что ближе к полуночи были стычки с «Беркутом», расчищавшим Крещатик для машин. А утром окажется, что бессрочная вахта сбылась – на площадях осталось по нескольку сотен человек.)

Я сажусь на поезд, он трогается, и за окном постепенно утекает растворенный в молоке Киев. В вагоне сумрак – сломался аккумулятор, – и мы молча смотрим с попутчиками в окно. Когда свет все же включают, сосед напротив, увидев мою испачканную одежду и вымазанный грязью светлый рюкзак, спрашивает: «Где вы так?» – «Знаете, митинг, ОМОН, как-то поскользнулся» – «А, сегодня опять была революция? Не заметил. Вы за кого?»