Как древний римский поэт рассказал читателям о новом гаджете

В прошлому году на день знаний я рассказал, как в американских школах отказываются от письма ручкой по бумаге. Но и чтение привычной книги отступает, хотя сравнительно недавно, вполне себе на памяти человечества она была революционным гаджетом. Второй сборник своих эпиграмм уже добившийся известности поэт Марциал начал со стихотворения, в котором сообщает читателю, что переходит на новый, современный носитель, и рассказывает о его преимуществах. Дело происходит примерно в 85 году нашей эры, не бог весть какая древность, уже императорский Рим, вся греческая и лучшая часть латинской классики давно написаны и прочтены. Марциал описывает, как выглядит этот носитель, объясняет его преимущества и ободряет читателя: Qui tecum cupis esse meos ubicumque libellos Et comites longae quaeris habere viae, Hos eme, quos artat brevibus membrana tabellis: «Если желаешь, чтобы мои книги могли быть с тобой повсюду, и хочешь, чтобы они стали твоими спутниками в долгой дороге, – возьми вот эти, в которых короткие листки накрепко связаны кожаной оболочкой». В таких словах Марциал предупреждает, что книги теперь выглядят иначе, чем читатель привык, пытается подготовить его к зрелищу этого необычного предмета интеллектуального обихода и к пользованию им, и заодно рекламирует преимущества новинки. Иначе говоря, рассказывает о книжной революции – о переходе от свитка к книге. Возьми те (новые) книги, в которых таблички (tabellae) связаны кожаной оболочкой (membrana). То есть такую книгу, где листы крепко сшиты обложкой. Нам тут всё кажется само собой разумеющимся: обложка, листы, сшиты. Но в Риме времен Марциала это было совсем не очевидно. Кто-то уже мог видеть такие книги, но вполне возможно представить себе римлянина, тем более провинциала, который не узнал бы в этом изделии книгу. Поэтому Марциал растолковывает. Названия частей нового предмета еще не устоялись. Как мы не всегда сразу знаем, как назвать на родном языке новые приборы и их части. Нет еще специфического термина «обложка». Марциал, подбирая слова называет ее membrana – «кожаная оболочка». (Слово, которое к тому времени уже приобрело значение и просто «кусок пергамента»). Для нас нет ничего естественней называть листы книги листами, листками. Это настолько старая метафора, что мы не задумываемся, не чувствуем, что это вообще метафора. А ведь когда-то люди думали, как назвать эти маленькие штучки со строчками букв. У греков это были selides («линии», отсюда строки, а уже отсюда – страницы), у древних евреев страница получилась из daf – «доски», наша «страница» – от «стороны» – чего? Листа. Поздние римляне тоже назвали их листами: folium (фолиум, откуда «фолиант») – это именно листок дерева, лист растения. А ранние – словом pagina. Про folium Марциал еще не знает и сам не додумался, а pagina (от корня со значением «соединять») – ему не подходит: paginae, колонки текста, были и в свитках. Марциал ищет сравнение для этих отдельных кусочков нового носителя текста – и ему, совершенно естественно, приходят в голову таблички, tabellae. Прямоугольные деревянные дощечки, покрытые воском, которые каждый человек его времени знал с детства: на таких учились писать в школе. Писали острым концом палочки, стирали тупым. На таких и взрослые люди могли делать записи, не предназначенные для долгого хранения, – что-нибудь по хозяйству, деловые заметки, могли передать такое письмо. Но никому в голову не приходило делать из них книги. И вот, Марциал рассказывает: моя книжка выглядит теперь, как таблички, скрепленные куском кожи, кожаной оболочкой. Важен и глагол artat: не просто собраны, а туго стянуты, соединены накрепко. Потому что таблички – это что-то отдельное, единичное: даже когда их связывали вместе, это было всего несколько штук, довольно свободно нанизанных на ремешок. А Марциалу нужно дать понять, что тут они собраны крепко, не рассыплются, не развалятся в руках. Что это единая конструкция. Еще важнее прилагательное breves – короткие. Не маленькие, не тонкие, не легкие, как сказал бы современный поэт о листках книги, а именно короткие. Потому что прежняя книга выглядела, как один длинный, бесконечный лист, который нужно сматывать и разматывать по вертикали. И тут же дополнительную разницу, дополнительные преимущества нового носителя Марциал разъясняет в следующей строке. Scrinia da magnis, me manus una capit. Скрúнuа дá магнúс, мé манус ýна капúт. «Большим листкам, а заодно и книгам (которые выглядят как один большой, длинный листок) подавай футляры, а меня (мои стихи, изданные новым способом) можно взять одной рукой». И это, конечно, колоссальная разница. Человек, держащий книгу в одной руке, и вдохновенно жестикулирующий другой, – такой вечный, такой сам собой разумеющийся образ поэта или читателя поэзии. Но этот образ возможен только после издательской революции, которую рекламирует Марциал в 0085 году. «Поглядите, ме манус уна капит, «мою новую книгу можно взять, можно держать одной рукой!», – радостно сообщает Марциал. Ведь старую-то было нельзя! Старая была намотана на две палки, верхнюю надо было держать одной рукой, нижнюю – другой, и читать, сматывая книгу с верхней и наматывая на нижнюю. А если держать горизонтально (так делали даже чаще) — то с левой на правую. И так же искать нужное место в книге. А еще ведь нужно было куда-то девать «скринию» – твердый чехол, футляр, в который убирали свиток для сохранности. А в новой книге и чехол, и сама книга – вместе, два в одном, и всё это можно держать одной рукой! И листать «таблички» гораздо удобнее, чем мотать свиток. И дальше Марциал рассказывает, где можно найти это чудо прогресса. Ne tamen ignores ubi sim venalis, et erres Urbe vagus tota, me duce certus eris: Libertum docti Lucensis quaere Secundum Limina post Pacis Palladiumque forum. «А чтобы тебе не оставаться в неведении, где я – в таком вот новом виде – продаюсь, и не блуждать без ориентиров по всему городу, ступай уверенно туда, куда я тебе укажу. Найди магазин Секунда, вольноотпущенника, бывшего раба ученого человека из Луканы. Это сразу после входа в храм Мира за площадью Паллады». Очень понятно, что инновационный бизнес запустил вольноотпущенник, бывший раб. Старые деньги предпочитают старые способы заработка, а те, кто только входит в мир предпринимательства, хватаются за новинки. Ведь рынок старинок уже поделен. Совсем не случайно также, что продавец, а скорее всего, и издатель новинок Секунд – отпущенник ученого из Луканы. Лукана – область как раз между носком и каблуком итальянского сапога, где исторически жили греки, а сшивать книгу (кодекс) из «коротких» листов пергамента придумали в греческой части Малой Азии. В мире, созданном книжной революцией, которую презентовал своим читателям Марциал, мы прожили ровно две тысячи лет. Этот мир начинает меняться только в самое последнее время. У стихов, в частности, и у книг, у словесности вообще появился совсем новый носитель, такой новый, что прежний даже искушенный читатель не опознаёт, не чувствует в нем книгу. Но пока не нашелся Марциал, который отразил бы в стихах этот всего лишь второй за две тысячи лет фундаментальный переворот по части носителя текста. Например Бродский – современный еще поэт, который умер так недавно, – уже целиком остался в неведении этого переворота. А вот бы Воденников или Ольга Седакова, Мария Степанова, Глеб Шульпяков, Дмитрий Быков, или кто там сейчас отвечает у нас за поэтическое отражение действительности, объяснил этот переворот читателю и написал что-нибудь марциаловское. Если ты хочешь взять с собой мои новые стихи, а также мои старые стихи, а еще все стихи любимых поэтов, а заодно все стихи всех поэтов всех времен, и увезти их с собой в долгую дорогу, в дальний восьмичасовой перелет, возьми вот эти, спрятанные под чувствительным стеклом и послушные твоему касанию. Их можно не только держать одной рукой (это-то как раз не так удобно), зато их здесь можно не только читать, но и писать, исправлять, посылать Меценату и публиковать самому, без помощи издателя Секунда. А чтобы знать, где меня найти и не блуждать по сети и по городу без ориентиров, зайди на Аpp Store и скачай такое-то приложение, а само устройство, если у тебя до сих пор его нет, можешь найти в лавке Джобса за «Макдональдсом», перейдя площадь божественного Пушкина. P.S. Для любителей старых добрых русских переводов размером подлинника, привожу перевод этой эпиграммы, сделанный Петровским. Хотя, право же, подучите латынь и прочтите в оригинале. Ты, что желаешь иметь повсюду с собой мои книжки И в продолжительный путь ищешь как спутников их, Эти купи, что зажал в коротких листочках пергамент: В ящик большие клади, я ж и в руке умещусь. Чтобы, однако, ты знал, где меня продают, и напрасно В Городе ты не бродил, следуй за мной по пятам: В лавку Секунда ступай, что луканским ученым отпущен, Мира порог миновав, рынок Паллады пройдя. Любители экранизаций могут посмотреть вот эту, где действие произвольно перенесено поближе к современной аудитории, в Средневековье