Откуда в Иране опять демократия

Каждый раз на иранских выборах происходит одно и то же: иранцы кого-то там выбирают, а мир и мы с ним вдруг поражаемся. То, что мы уже поражались в прошлый раз, мы за прошедшие четыре-тире-восемь лет успеваем забыть, поэтому наше удивление каждый раз свежо. 

Поражаемся мы тому, что не знаем, кто на них победит. Допустим, сейчас в Москве выборы мэра. И мы знаем, что это выборы мэра Собянина. И когда у нас выборы президента, мы знаем, что это выборы президента Путина или того, кого он назначит. И так же в Азербайджане, Узбекистане, Сирии, Кубе, дореволюционных Египте, Тунисе, Ливии. Иран, по нашему представлению, должен быть в той же компании, уж точно не лучше нас. Но вот у нас не уходит, а у них ушел. У нас когда уходит, мы знаем, кто будет вместо, а они – нет.

Страну, где на выборах не скажешь, кто будет следующим президентом, мы называем демократией. Демократии – это нормальные страны. А Иран – разве нормальная страна? Ясно же, что нет. 

Путины в глазах

За пределами западного мира, очерченного туманным понятием «нормальные страны», нам везде мерещится Путин. Мы тут все носители ложного чувства родины. Чавес, Мубарак и Каддафи – все Путины. Чуть вышли протестовать в Стамбуле – значит, они Болотная, а их Эрдоган – это практически наш Путин. И уж понятно, что свой Путин должен быть в Иране. И вот опытные российские журналисты, специалисты по Путину, писали перед иранскими выборами 2005 года: тяжеловес Рафсанджани побыл президентом, временно выпустил вместо себя кого-то, а теперь возвращается, так и наш Путин поступит. Путин действительно так и поступил, а вот заслуженного и влиятельного Рафсанджани на выборах иранцы прокатили и избрали никому не известного Ахмадинежада. 

Последние восемь лет нам было ясно, что Ахмадинежад – это Путин. И у него должен быть преемник. И был: глава президентской администрации Машаи. Только его не зарегистрировали. Потому что, говорят, Ахмадинежад – это так, ширма, а настоящий Путин в Иране – это аятолла Хаменеи. Это он отвечает за устои. Но его любимый кандидат на этих выборах, крепитель устоев Джалили, тоже не прошел. А выиграл уже в первом туре тот единственный, кого после отсева многих (среди которых опять недопущенный Путин-Рафсанджани) в самом Иране и за его пределами считают кандидатом от реформаторов, ну или прагматиков — очередным иранским Горбачевым. 

Выбрать Кирова

Иран не похож на дореволюционные Египет, Тунис и Ливию уже хотя бы потому, что он никакой не дореволюционный, а послереволюционный. Свой Путин в Иране уже был. Это был иранский шах, который в свете последующих событий кажется нам кем-то вроде Махатмы Ганди. Но его подданным он таким совсем не казался. Подданным шаха казалось, что он продает нефть на Запад, а все доходы проедают он сам, его семья и коррумпированное окружение из единственной правящей партии «Возрождение», состоящей поголовно из жуликов и воров. А несогласных отдает в руки силовиков из политической полиции САВАК, которая их сажает и убивает, предварительно помучив. И вот в Иране начались протесты, и шах, печальный демон дух изгнанья, летит над грешною землей, сначала неизвестно куда, а потом известно, что в Египет. Там, в изгнанье, и умирает.

Протестное движение против шаха состояло из людей демократических либеральных убеждений (хотим как в Европе), левых (хотим как в СССР или в Китае) и правых – носителей традиционных народных и религиозных ценностей. Первых быстро задвинули, потом верующие патриоты быстро разобрались с коммунистами. От этого триединства революционных сил в Иране теперь осталось самые сложные в мире разделение властей, конституция и система сдержек и противовесов. Но откуда там демократия – в том заветном смысле, что президент уходит, не может поставить преемника, в прямом эфире идут теледебаты, где кандидаты задают друг другу злые вопросы, народ стоит в очередях у избирательных участков, голоса считают в общем и целом честно, и мы каждый раз не знаем, кто будет следующим президентом.

Представьте, что после нашей Октябрьской революции Ленин был бы здоровьем покрепче, пожил бы подольше, и умер бы в середине 30-х. Нету, значит, никакого всесильного Сталина, Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин и кто там еще – все в политике. И выборы. И можно выбрать между Троцким, который за мировую революцию, Бухариным, который за мирное сосуществование, Сталиным, который за ударную Колыму в отдельно взятой стране, народным трактористом Кировым и т.д. То есть никаких, конечно, кадетов, октябристов, монархистов, либералов нет. Вообще нет никого, кто скажет: а давайте совсем отменим этот социализм, признаем революцию ошибкой, будем жить, как другие страны, – таких на выборах нет. Этих – сразу в крепость. Или напустить на них революционную молодежь. Кандидата с такой программой никто не зарегистрирует и до выборов не допустит революционный избирком. Но вот из Бухарина, Троцкого, Зиновьева и Кирова выбирать можно. А сейчас в Иране вообще по нашему счету – примерно 1961 год. То есть можно выбирать между Хрущевым, Косыгиным с его косыгинскими реформами, или – с другой стороны – Молотовым, Маленковым, Кагановичем и примкнувшим к ним Шепиловым без всяких реформ. 

Или как если бы в нашем будущем победили силы домостроя, а потом можно было бы выбирать из мягких и жестких версий: какая вам ближе – отца Всеволода Чаплина, Дмитрия Смирнова или Алексея Уминского. А может, и дьякона Андрея Кураева до выборов допустят. Допустили, радуемся.

Иран за МКАДом

Иран страна послереволюционная еще вот в каком смысле. Как в брежневском СССР, улицы завешаны лицами революционных вождей и идеологическими лозунгами. Но половина населения не воспринимает их всерьез, смеется над ними. Рухани – их кандидат. Не в том смысле, что он тоже смеется, а в том, что те, кто смеется, из всех восьми допущенных выбрали его.

Главная проблема Ирана – не диктаторы, а разноскоростной иранский народ. Иранский народ по-прежнему расколот. Одним подавай, чтобы построже, чтобы духовность весом в пуд, чтоб вера и отечество и ничего тлетворного, чтоб невесты-девственницы, чтобы мужчины с бородами, но без галстуков, чтоб все закрыто в Рамадан и пять молитв в день, чтоб из-под платков у баб ничего не торчало, а то кудряшки свои выставят, срамота, чтобы платки черные, синие и коричневые, как школьная форма, а не цветные, как нынче распустились, чтоб из школы прямо замуж, чтобы мужа выбирали родители, чтобы сидела дома и рожала детей, чтобы за измену – смерть, за наркотики – смерть, за водку, виски, каберне-совиньон, пиво «Туборг» – смерть. Чтоб кино только наше, отечественное: конфликт хорошего священника с лучшим, «Остров» против «Попа».

А другим ничего этого давно не надо. Другие давно живут в прохладных торговых центрах больших городов, в кафе европейского типа, да и местного тоже, в университетах, в дизайнерских студиях, в компьютерных центрах, за прилавками собственных магазинов солнцезащитной оптики «Библос», на домашних вечеринках, в заграничных поездках, делают иранское кино, которое периодически смотрит весь мир. Эти хотят «Властелина колец» и «Гарри Поттера» у себя в городе на большом экране.

Половина страны давно относится к местной религиозной революционной идеологии как в позднем СССР к революционной советской. Об этом я писал, например, здесь. Разница в том, что в отличие от СССР граница не на замке, иранцы ездят по миру, видят плюсы и минусы, у себя в стране не мучаются товарным дефицитом и имеют тот главный опыт самостоятельности, которого не было у советских людей, – опыт частного предпринимательства. Все-таки исламский строй – частнособственнический.

Иран – нелиберальная демократия. Свободы в политике больше, чем в труде и личной жизни.

На каждых выборах эти две половины иранского народа активизируются и доказывают друг другу – одни, реформаторы, что они, работающие за компьютерами, не меньше иранский народ, чем те, кто с бородой, а другие, что только они настоящий иранский народ и есть и жить надо по их правилам. 

Как ни странно, оба этих народа представлены сочувствующими в высшей бюрократии – клерикальной и светской. Вообще, делить иранских политиков на консервативных клириков и более умеренных светских – тоже мимо. Предыдущий президент реформатор, Мохаммед Хатами, был духовным лицом в соответствующей рясе и тюрбане, а злой и консервативный Ахмадинежад – человек светский, в костюме. Нынешний победитель-рефморматор тоже духовное лицо.

Самый прозападный

В декабре я писал, что если в Иране попытаются протащить ультраконсервативного кандидата, начнутся бурные протесты, вроде тех, что случились летом 2009-го, когда с трудом переизбрали Ахмадинежада. Это понимал и духовный лидер Хаменеи, и вся мыслящая разумная часть клерикально-бюрократической верхушки: для того, чтобы Иран хорошо держал нынешний строй и не сильно фальшивил, полезно дать выиграть своему, но мягкому, прагматичному, открытому. У нас, правда, даже этого не понимают.

Нынешний победитель Хасан Рухани, с одной стороны, – проверенный революционер, с молодости сторонник Хомейни, боролся с шахом с начала 60-х годов. При позднем – самом авторитарном шахе – жил в политэмиграции. Вернулся в революцию, попал в парламент, во время иракской войны политически руководил ПВО (революционное правительство не доверяло шахским офицерам). С 90-х начал заседать в высших органах власти: в Совете экспертов (этот избирает высшего духовного лидера страны), в Совете по целесообразности (который разрешает конфликты между ветвями и органами власти), в Совете безопасности (это примерно как у нас). При президентах Рафсанджани и Хатами (один прагматик, другой реформатор) с 1989 по 2005 год Рухани этот самый Совет безопасности и возглавлял. Но главная заслуга, которой он прославился, – успешные переговоры с Западом о ядерной программе Ирана. Тогда, сразу после победы США в Ираке, он смог избежать санкций и угрозы американского вторжения. Ахмадинежад после победы на президентских выборах снял Рухани с переговоров и вскоре огреб санкции – чем дальше, тем больше. 

И вот иранцы выбрали человека, при котором ядерная программа была, а санкций не было. А еще говорят, санкции не работают. Вот вам доказательство всенародным голосованием, что еще как работают. Зато если кто хотел фигачить по Тегерану, при новоизбранном президенте, который за хорошие отношения с нормальными странами, это не так удобно, придется отложить.

Тегеранская молодежь бурно празднует сегодня ночью на улицах, забросив компьютеры. Конечно, очередной иранский Горбачев не свернет иранскую ядерную программу, не признает Израиль, не снимет портреты Хомейни, не отменит государственную духовность. Многие уже завтра скажут про него, что никакой разницы между ним и Ахмадинежадом нет, что никакой он не реформатор, а такой же, как и все, выдвиженец религиозной бюрократии, одобренный ее вождем. Однако из всех восьми кандидатов нынешний победитель был самым прозападным и не скрывал этого, наоборот, строил на этом свою кампанию. И вот иранцы, которых мы считаем дикими и фанатичными, выбрали в первом же туре из всех предложенных кандидатов самого либерального и самого прозападного. А случись у нас настоящие выборы, пусть и из одобренных сверху восьми, у нас-то победил бы самый прозападный и самый либеральный? 

О том, как все происходило на месте, попрошу к понедельнику рассказать нашего корреспондента в Тегеране.