Иллюстрация: Катсушика Хокусай. Озеро Сува в провинции Синано.
По каналу NHK показывали передачу про хайку. Будучи государственным каналом, NHK может себе позволить роскошь показывать что-то абсолютно нерейтинговое: уроки математики для средней школы (так и представляю, как дети, придя из школы, несутся к телевизору смотреть новую серию приключений квадратного трехчлена), турниры по сёги и го (это все равно что первенство Рязани по шахматам в прайм-тайм в субботу по «Первому каналу»), 1/128 финала кубка префектуры Хиросима по бейсболу среди школьников (а еще женский футбол...) и даже благотворительный вечер караоке в префектуре Ибараки (ненавижу я караоке, ненавижу). Смотрят это все пенсионеры, которым надо на что-то потратить 30 лет жизни после выхода на пенсию. Передача выглядит примерно так. В центре восседает убеленный сединами сэнсэй, жизнеутверждающе сверкающий лысиной в софитах , по-правую руку от него – ведущая, функция которой заключается в том, чтобы изображать дурочку. Она в основном повторяет то, что уже сказал сэнсэй, с неизменным «дэсу-нэ», «не правда ли». – Добрый день. – Добрый день, дэсу-нэ. Для слабослышащих, наверное. Медленно и два раза. Для каждой передачи (про хайку) заранее объявляется тема. Как правило, это что-то связанное с природой (не глобальное потепление, нет): первый снег, цветущая сакура или осенние листья. В общем, традиционные для японской литературы сюжеты (хотя не менее традиционная для японской литературы тема беспорядочных половых отношений почему-то не обсуждается, а жаль). Услышав тему, пенсионеры берут кисть и рисовую бумагу (тростниковую палочку и сырую глину, долото и горную породу), пишут свои вирши и тратят последние деньги на почтовые отправления. Через неделю самые удачные вирши зачитываются в эфире. Смотрят все это, как кажется, пять постоянных авторов и просто извращенец я, так что шансы услышать свои вирши по телевизору довольно высоки. Здесь нужно сделать лирическое отступление про хайку. На первом курсе был у меня такой предмет – «теория риторики». В качестве экзамена нам предлагалось представить на суд сэнсэя литературное творение в любом жанре, вплоть до хайку. Возможность сдать экзамен, нацарапав три строчки, сильно вдохновила ленивых студентов («где тут раздача халявы?»), но сэнсэй вовремя нанес упреждающий удар, сказав, что сдать экзамен в форме хайку практически невозможно. В доказательство своих слов он привел следующий пример литературного провала: Летний вечер В парке Ногава. Лает собака. Хохотали мы минут пять. С точки зрения формальных требований, это – самое настоящее хайку. Даже в моем переводе (скромный японист я) более-менее соблюдены требования к метрике строфы. Присутствует и пейзажная реминисценция, ибо собака, бесспорно, является пейзажем. К слову. Однажды на уроке литературы в школе я ляпнул, что «Бесы» Пушкина – пейзажная лирика. Ну не «вольнолюбивая» же! От двойки меня последнее соображение, правда, не спасло. Проблема с этим хайку заключается в том, что пейзаж с собакой (ну не натюрморт же) не является культурно значимым символом. Трава сусуки символизирует в японской лирике осень и грусть. Ворон на ветке – одиночество и старость. Закат – смерть. Цветущая сакура – мимолетность. Цветущая слива – стойкость перед лицом жизненных трудностей. Ветвь сосны – долголетие и оптимизм. Вся суть игры в хайку заключается в том, чтобы одной нотой, одним мазком пробить смысловое дно и показать глубокий подтекст. В японской культуре несказанное и подразумеваемое значит намного больше, чем сказанное. Собака такими символическими смыслами не нагружена, к счастью для собаки, поэтому хайку про собаку обречено на провал. Переводчик хайку заслуживает прижизненного памятника и пенсии за каждое переведенное стихотворение. Ибо в крайне сжатой форме он должен передать не смысл слов, а культурный код, который читатель может просто не суметь считать. В эпоху Хэйан, когда этот кошмар достиг своего пика, аристократы обменивались в высшей мере солеными стихотворными посланиями (тема сисек была ох как раскрыта...) в абсолютно безобидной форме культурных символов. – Поручик, мои родители сегодня уехали на бал... – Не понимаю, мадам. – Я сегодня совсем одна... – Все равно не понимаю, мадам. – Трахаться придешь, идиот?! – Тонкий намек понял-с! Передача про хайку была немного необычной, потому что помимо сэнсэя и ведущей-дурочки в студии присутствовали японоговорящие иностранцы, которые представляли свои хайку на суд пяти пенсионеров, семи скучающих ботаников, ожидающих лекции по математике, и просто извращенца меня. Темой передачи была луна, ибо осень – время «цукими», «любования полной луной». Хайку были очень посредственные и просто сочились пейзажными собаками, воющими на пейзажную луну, но одно произвело на меня сильное впечатление. Переводчица с Тайваня зачитала следующее: 日の本の 暮らしに慣れて 神無月。 Хи-но мото-но Кураси-ни нарэтэ Каннадзуки. К жизни в Японии Я привыкла. Месяц без богов. За этот перевод я не прошу ни памятника, ни пенсии, поскольку понимаю, насколько он ужасен. Муть совершенная, правда? А теперь следите за руками. В первой строке обычное слово 日本 [нихон], «Япония», разбито частицей родительного падежа на два: 日 [хи], «солнце», и 本 [мото], «источник». Иероглифы получили новое звучание, а вместо «жизни в Японии» получилась «жизнь у истока солнца». Вторая строка заканчивается глаголом в форме связки, который можно перевести на русский деепричастием «привыкнув». Но в русском языке деепричастный оборот просто так бросить нельзя, а в японской поэзии можно. Тем самым создается suspense, ожидание развязки. А в развязке – просто назывное предложение. Каннадзуки. «Месяц без богов». Здесь нужны две справки. Каннадзуки, «месяц без богов» – это древнее японское название октября. Японцы, вообще говоря, язычники-анимисты: они верят, что в каждом живом и неживом объекте есть «ками» – дух (или божество). Обычно эти духи живут рядом с людьми (включая духи умерших предков), но на один месяц в году они собираются в определенном месте на праздник. Весь месяц Япония живет без богов. Отсюда и название – «месяц без богов». Теперь о том, почему это важно. Дама приехала с Тайваня, а тайваньцы – еще большие анимисты, чем японцы. Они верят, что даже у каждого дня года есть свое божество. И вот она приехала в Японию, привыкла к жизни здесь (suspense!), и вдруг – целый месяц без богов! Как тут жить?! При чем здесь луна? Слово 神無月 [каннадзуки] состоит из трех иероглифов: 神 [ками], «бог», 無 [наси], «нет», и 月 [цуки], «месяц». Последний иероглиф является изображением неполной луны и эту самую луну (помимо календарного значения «месяц») и обозначает. То есть в смысловом плане луны нет, но ее изображение присутствует. Вот так в трех строках автор дважды поиграл с иероглифической письменностью, пробил грань между словесным и изобразительным искусством (если исполнить хайку каллиграфически, получится и текст, и стилизованное изображение луны; к тому же, само слово «каннадзуки» вызывает в японском сознании сборище богов в горной долине под полной луной) и послал очень тонкий намек на тяжелую жизнь иностранца в Японии в надежде, что читатель его поймает. Читателю для этого нужна самая малость: владение японским языком и образование востоковеда. А я родился в месяц без богов. Ну как тут не быть атеистом?
