Почему национализм Навального приближает Россию к Европе

Навальный обещал разрешить гей-парад и запретить лезгинку и опять себя выдал. Выходит, действительно больше националист, чем либерал. Настоящий современный демократ ведь за все, что мирно и без оружия. Между тем в Париже дело обстоит именно так, как хочет Навальный в Москве: гей-парады разрешены, а намаз на улице запрещен. Однако же мы не ставим под сомнение французскую свободу с ее равенством и братством, считаем Францию почти образцовой демократией, да еще и социально ориентированной: нам бы такую.

Конечно, куда нам до развитой Франции: что французу bien, то русскому смерть, у нас призрак тоталитаризма ждет на каждом углу с пыльным мешком. Однако же и Восточную Европу мы считаем вполне демократической. Жалеем, что не перешли до сих пор к свободе слова, печати, собраний, к честным выборам как в Чехии, Венгрии, Польше.

Так ведь Навальный и есть, как в Польше. В Восточной Европе как раз на стадии перехода от несвободы к свободе демократия вполне уживалась с национализмом. Против чего выступали восточноевропейские демократы, а с ними народ? Против чуждых порядков с Востока, которые мешают нам, чехам, полякам, венграм двигаться по нашему исконному европейскому пути. Против чего (среди прочего) выступает Навальный? Против чуждых порядков с Востока, которые отделяют нас от Европы, кто бы ни был их носителем – хоть наше правительство, хоть наши же остатки империи.

Мы хвалим польских трудящихся за то, что они демократы больше наших. А польский-то электрик, когда ворчал, кусая длинный ус: «Поскорей бы эти русские убрались в свою Москву, житья от них нет», – не сильно ведь отличался от нынешнего московского или парижского коллеги. «Ivan, go home» – это про демократию или национализм? А и то и другое вместе: два крыла крестообразно.

Работнику судоверфи гораздо проще стать демократом, если он сердцем чует, что его страну угнетает отсталая иноземная сила. Националистический накал Валенсы, который требовал, чтобы его конкуренты на президентских выборах предъявили справки, что они этнические поляки, был горячее обставленного миллионом оговорок национализма Навального. Множество лозунгов, под которыми Польша, Чехия, Венгрия, уж не поминая к ночи Латвии, Литвы и Эстонии, боролись за свободу и демократию, в переводе на русский проходили бы по ведомству «Русского марша».

Приятно, что в большинстве случаев национализм там был не расовый – поляки лучше, потому что они потомки сарматов, у них шире скулы и голубее глаз, и потому даешь Польшу от Одера до Урала – а, так сказать, цивилизационный: поляки (чехи, венгры) – часть Запада, дальше продвинулись в уважении к частной собственности, правах и свободах личности, не сорят на улицах, не лежат пьяными на углах, сажают цветочки и пьют кофе. Поэтому нечего им подчиняться чужим восточным нравам. А если кто с самого Востока думает так же, как они, и с ними заодно против этих нравов, тоже хочет цветочки и кофе – то он не хуже нас поляк. Как говорится, за вашу и нашу свободу.

Национализм Навального, если он еще остался, – такой же, цивилизационный; если тунгус с калмыком готовы разделить наши европейские (Навальный вроде за то, чтобы мы жили, как в Европе) ценности, готов свободу личности поставить выше слова аксакала, то он свой парень, добро пожаловать в наш общий русско-европейский дом. А если кому шейхи с аксакалами дороже, извиняйте, ждать не будем.

Мне тоже не всегда кажется, что фонтан, но я же вижу, что так бывает. Если мы считаем, что у Восточной Европы получилось, то надо помнить, что получилось у нее без бесконечных рефлексий о том, не сильно ли обидятся русские, если мы противопоставим их цивилизованной Европе.

Благополучие в обмен на признание

Конечно, тот Восток, на который ссылается Навальный, – Средняя Азия и Кавказ, – на первый взгляд не очень похож на имперскую Москву, красного жандарма Европы. Однако в современной западной демократии такой ценностный национализм представлен весьма широко: не одними маргиналами с вырвавшейся вперед Марин Лепен, а вполне респектабельной частью западной общественности, – разумеется, чаще правой ее половины, хотя и тут нет автоматизма.

Формулируется он примерно так: если вы приехали на Запад за лучшей жизнью и требуете, чтобы Европа приняла вас такими, какие вы есть, а сами Европу, какой есть, не принимаете, то фиг вам, а не лучшая жизнь. Только честный обмен.

Запад богаче Востока не просто так, а потому, что свободнее, вы едете к нам за нашим богатством – принимайте безоговорочно и нашу свободу, мы ее не отдадим, даже если она обижает чьи-то религиозные и прочие родоплеменные чувства. Как с цветочками у чехов.

Этот образ мысли, возможно, противоположен крайним идеям о всеобщем равенстве – но не той, что все люди равны в сущности, а той, что все люди равны, так сказать, в акциденциях и предикатах. На одной из лекций Сергей Аверинцев, помню, сокрушался: современный европейский левый университетский дискурс требует от него признания, что культура черной Африки времен Аристотеля была не менее развитой, чем культура Греции времен Аристотеля. Мне тоже за греков обидно. Одно дело – утверждать, что любой мальчик, а также и девочка, независимо от происхождения, национальности, взглядов и особенностей личной жизни может научиться мыслить и стать Аристотелем, другое – что между Аристотелем и троечником, музыкантом в переходе и Рихтером нет никакой разницы.

Черная Африка, если поднапрячься, способна приобщиться к Аристотелю или произвести на свет своего, но это не значит, что она, какая есть, – не менее развита, никогда не была менее развита и не должна обидно для себя напрягаться, чтобы кого-то догнать, просто потому, что все всему всегда заведомо равноценно. С этой софистической уравниловкой еще Сократ боролся.

Если я правильно понимаю, Навальный – примерно о том же, но в области политики и для народа, а не про голубоглазых блондинов.

В этом, кстати, главное отличие нынешнего европейского национализма от текущего русского. Нынешний русский национализм в большинстве своем – посконный, расовый, с африканскими критериями различения добра и зла: у меня угнали коров – плохо, я угнал коров – хорошо. Мусульмане лбом в пол – мерзость какая; наши к иконе приложились – лепота; кавказская женщина рожает много детей – плохо, русская – отлично; смуглый муж бьет жену – гад, русский муж учит бабу розгами – молодец, соблюдает славянские традиции.

Судя по тому, что я вижу, Навальный попытался принести в нашу политику ценностный западный национализм. Он одинаково противоположен как исламскому фундаментализму, так и безрадостному славянскому национализму, которые отличаются друг от друга только цветом волос сторонников. Я так был бы рад, если бы наши русские националисты вдруг принялись выступать против стрельбы на свадьбах и за гей-парады: уже был бы большой прогресс. И, судя по всему, Навальный использует его не потому, что жизнь ему иначе не мила, а потому, что он сработал во время демократизации Восточной Европы, мог бы сработать и у нас.

В венчике из роз

Проблема с Навальным в том, что избирателям Обамы в силу сложившихся обстоятельств приходится голосовать за Ромни. И это им, конечно же, неприятно. Но своего Обамы у нас для вас нет. Наш сразу за обоих.

Современная политика устроена так, что выбор, как правило, приходится делать из двух неидеальных личностей или групп их. А дальше – хуже: выберешь того, кто вроде получше, а он начинает делать что-то, о чем и в страшном сне... Встречаться не с теми, разгонять не тех, окружать себя неправильными; он не проводит люстраций и проскрипций и, вместо того чтобы пустить оборонный бюджет на образование, примется кого-нибудь бомбить. Уж на что Медведев был приятнее Путина, Клинтон – Буша-старшего, Обама – младшего, а и они туда же. Выбирай не выбирай, все равно получишь какую-нибудь пакость.

Людям тонким хочется, чтобы правительство, за которое они голосовали, засучивши рукава белых одежд, немедленно приступило к строительству царства Божьего на земле. Поэтому лучше за неидеального не голосовать, а подождать, когда политический процесс возглавит кто-нибудь достойный. Например, архангел Гавриил с лилией в руке. Его уже однажды присылали благовестить, справился, пусть теперь пришлют возглавить нам партию.

В Европе ведь интеллигенция тоже делится на голосующую прагматически, чтобы голос не пропал, и на ожидающую второго пришествия. Эта часть на выборах обычно голосует не за одного из двух главных соперников, а за третьего, четвертого, пятого. За английских либерал-демократов, за Die Grünen (пока они не вошли в правящую коалицию и не разочаровали), хорошо изученные мной греки этого склада мыслей – за партию «Синаспизмос» («Коалиция левых сил и прогресса») – что-то вроде компартии для интеллигенции: за счастье для всех, включая нелегальных иммигрантов, но без лишних плевков в адрес буржуазии. Когда же эта партия полевела, выросла и стала второй – то есть одним из двух зол для реального выбора, они придумали себе новую маленькую и беспомощную, зато непорочную.

Но грекам и остальным – есть куда пойти. А у нас речь не собственно о Навальном, а о том, чтобы разлепить колтун. Все начальство слиплось у нас в один большой колтун (так когда-то и в Восточной Европе было, plica polonicа), так что ни расчесать, ни выдернуть, ни постричь, ни новому волосу прорасти. И выбираем мы не между такой прической или сякой, а мыть голову или нет. Я так в быту и личной жизни мою регулярно.