Фото: AFP/EastNews
Ишь, расселся | Соль земли | Взятия Парижа
Из всех западных стран Франции проще всего бороться с внешними проявлениями мусульманского присутствия в Европе. Это в Германии или Голландии надо устраивать общественные дискуссии и придумывать объяснения, почему так одеться можно, а так, напротив, совершенно нельзя, или почему можно перекрыть город ради марафона, но нельзя ради намаза. У французов же на все эти вопросы есть заранее подготовленный ответ: великие традиции Просвещения и Революции. Не для того Вольтер переписывался с Екатериной, потом Робеспьер рубил голову Марии-Антуанетте, а потом рубили самому Робеспьеру, чтобы потом кто попало превращал парижские улицы в сцену для утверждения мракобесия и отсталости.
Во Франции крепились, а потом не выдержали, и с пятницы, 16 сентября запретили уличные молитвы. В принципе, любые, но других уличных молитв, да еще по пятницам, кроме мусульманских, во Франции нет.
До этого что было? Идет мсье, мадам, или, не дай бог, мадемуазель по своим делам в бюро, или в бистро, или в Лувр к Джоконде, а там поперек тротуара, посреди Пляс де ля Конкорд, или Пляс де ля Бастий эти – головой в асфальт, задом в небо. Для чего, спрашивается, брали эту самую Бастилию, что это тут за иноземные пляски с саблями?
Запрет приняли внезапно, без долгих разговоров. «Следует прекратить уличные молитвы, так как они оскорбляют чувства наших сограждан. Люди шокированы тем, что общественное пространство занимают под религиозную практику. Это противоречит светским принципам, которым руководствуется наше общество», – объявил французский министр внутренних дел Клод Геан.
Французские мусульмане, как и московские, говорят, что им не хватает мечетей. Это правда: мусульман во Франции под шесть миллионов, мечетей – около двух тысяч: выходит, по 3000 человек на мечеть. Столько не во всякий готический собор влезет. Законы Франции запрещают государству тратить деньги на строительство религиозных зданий. Хотя тысячу лет до этого оно религиозные здания спокойно строило: короли, герцоги, кардинал Ришелье и кардинал Мазарини тратили деньги на Нотр-Дам де Пари и другие Нотр-Дам. Но потом были Просвещение, Энциклопедия, Вольтер, революция (три), коммуна (одна), республика (четыре, нынешняя пятая). Добрых католиков во Франции становилось все меньше, а Нотр-Дамов оставалось примерно столько же. Проблема теперь, скорее, в том, как малочисленным приходам содержать огромные соборы. Выручают законы об охране памятников.
У мусульман же ровно наоборот: народу все больше, а мечетей, конечно, тоже больше, но ни одной размером с Нотр-Дам, потому что у них, даже с учетом Зинедина Зидана и остальных звезд французской сборной, денег меньше, чем у старых французских королей, королев и кардиналов. Своего Кавказа во Франции нет, поэтому французские мусульмане по большей части сами неместные, небогатые, не знатные, и никудышные из них ктиторы святаго храма сего.
Запрет на уличную молитву сопровождался соглашением с парижскими имамами (им выделили пустующие казармы на бульваре маршала Нея), обещанием помочь со строительством новой большой мечети и культурного центра (на частные деньги) и угрозой применить силу к тем, кто с улиц не уйдет. Ушли не все, но и разгонять пока не стали. Этот ролик как раз снят в пятницу, когда запрет уже действовал.
Есть еще проблема: одни и те же французы возражают и против строительства новых мечетей, и против мусульманской молитвы на улицах. Они бы определились что ли.
Министр совершенно прав, когда рассуждает о задетых чувствах неверующих. Неверующие действительно не больно хотят видеть верующих, любых верующих, по пути на свой совет нечестивых или в бистро, или куда там. За этим: «расселся на тротуаре, зад поднял, людям не пройти, обходи его тут», – скрыто множество смыслов . На что это он тут намекает своей поднятой ж? Что мы тут все бездуховные потребители, идем в бюро, в кафе за круасан, в супермаркет за бордо, в Гранд Опера на «Кармен», в «Мулен Руж» за адюльтер, в Музей Орсэ за двумя Моне (второй через а), за Коко Шанель номер пять, в ларек за водкой и колбасой, в магазин за пивом, в ларек за пивом и потом к бабам, к Светке зарулим потом.
А этот тут на своем ковре посреди улицы собрался меня за это презирать, он мне хочет сказать, что он выше этого, что он глубже, он чище, потому что у него борода, у нее чадра. Что у них с Богом договор, а у меня нет, что я умру, и Шанель, и бордо, и Светка с пивом будут не нужны, но я об этом забыл, а они помнят. И смеют мне об этом напоминать, и кто – не свои, а чужие, дворники — мне свободному индивидууму с автокредитом и карточкой в фитнес-клуб. Гнать их с улицы, с глаз долой, авось и на сердце полегчает.
Современный городской буржуа примерно так же реагировал бы на настойчивое вторжение в свое личное пространство каких-нибудь слишком верующих христиан, но европейское христианство – мало что свое, не бросается в глаза, слилось с пейзажем, как сельская колокольня, — так еще особо ни на чем не настаивает. Оно давно стало личным делом, социальной работой, растворилось в полутьме полупустого храма, даже крики сектантов замолкли – хлысты не хлещут, скопцы не скопятся, староверы не самосжигаются, а тихо верят себе по старому. Бог простит, а я прощаю. А этот – поднял зад и говорит, что не простит, и не как хочу, а как велено, а как велено, мы знаем. Зла не хватает.
А тот, кто посреди улицы на коврике, он ведь на улице не просто потому, что под крышей места нет. Религия – это в том числе пространство, где не вписавшиеся, не встроившиеся, не освоившие премудрость мира сего берут реванш. Вот там в миру другие богаты, другие знамениты, сладко пьют, мягко спят, высоко летают. Зато с нами Бог. Здесь в храме, здесь на коврике – наше место, наш мир, здесь мы может сквитаться, пусть видят, пусть почувствуют себя неуютно, церковь принадлежит нам, мечеть принадлежит нам, Бог принадлежит нам: «Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь: пощусь два раза в неделю, даю десятую часть из всего, что приобретаю».
Сами не местные, живем в предместье, семеро по лавкам, всемером одной ложкой щи хлебать, мы у них на заводах, улицы метем, в метро продаем билеты, в супермаркете на кассе продаем, кебаб жарим, а они нас за ровню не считают. Зато выйдем на крестный ход или с ковриком и всем покажем: вы за шанелью, а мы у вас на дороге молимся, вы – в Гранд Опера, а мы на дороге, у вас два Моне (второй через а), а у нас един Бог, пятничная молитва, и кто не с нами, тот против намаз, аминь.
На этот счет в христианстве есть текст-противоядие. «Мытарь же, стоя вдали, не смел даже поднять глаз на небо; но, ударяя себя в грудь, говорил: «Боже! будь милостив ко мне, грешнику!» Сказываю вам, что сей пошел оправданным в дом свой более: ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится». Никогда ведь не знаешь, что там думает про себя этот мытарь. Иначе говоря, вера – не средство реванша, и благочестивец, который надеется взять законное свое – получает обратное. Практикующие христиане всё равно сплошь и рядом действовали и действуют именно так. Но эти попытки заранее дезавуированы. Не знаю, есть ли аналогичный текст в исламе, я бы поискал, пригодится.
Впрочем, это столкновение в Париже было до некоторой степени дистанционным. Сколько-нибудь массовые уличные молитвы проходили ведь не на Елисейских полях, а возле старых переполненных мечетей на улицах Мира и Полонсо в 18-м округе Парижа, где французские буржуа не то чтобы о молящихся спотыкаются, потому что мало уже по ту сторону Монмартра французских буржуа.
Зато их всё еще полно перед Монмартром, и многим из них будет приятно услышать, как этим запретили занимать улицы и раскладывать коврики. А на следующий год Саркози надо снова стать французским президентом, а справа у него железная блондинка, наследная принцесса национального фронта Марин Лепен – Жанна д'Арк без коня, но если надо, остановит. И надо ее саму остановить, потому что иначе социалисты. Поэтому министру надо упомянуть в интервью, что размазне-мэру 18-го округа, разумеется, социалисту, уличные намазы, видите ли, не мешают. «А я уверен, что они очень даже мешают моим соотечественникам». Париж стоил мессы, стоит и намаза.
Сейчас взять Париж поможет запрет уличной мусульманской молитвы, потом – ее разрешение, даже участие в ней, а потом – не понадобится ни то, ни другое. Ислам повторит путь христианства снаружи внутрь, с улиц куда-то в область между макушкой и солнечным сплетением, и мало кому придет в голову, разложив коврик посреди тротуара, благодарить за то, что я не таков, как прочие люди. Так что и запрещать станет нечего.
Из всех западных стран Франции проще всего бороться с внешними проявлениями мусульманского присутствия в Европе. Это в Германии или Голландии надо устраивать общественные дискуссии и придумывать объяснения, почему так одеться можно, а так, напротив, совершенно нельзя, или почему можно перекрыть город ради марафона, но нельзя ради намаза. У французов же на все эти вопросы есть заранее подготовленный ответ: великие традиции Просвещения и Революции. Не для того Вольтер переписывался с Екатериной, потом Робеспьер рубил голову Марии-Антуанетте, а потом рубили самому Робеспьеру, чтобы потом кто попало превращал парижские улицы в сцену для утверждения мракобесия и отсталости.
Во Франции крепились, а потом не выдержали, и с пятницы, 16 сентября запретили уличные молитвы. В принципе, любые, но других уличных молитв, да еще по пятницам, кроме мусульманских, во Франции нет.
До этого что было? Идет мсье, мадам, или, не дай бог, мадемуазель по своим делам в бюро, или в бистро, или в Лувр к Джоконде, а там поперек тротуара, посреди Пляс де ля Конкорд, или Пляс де ля Бастий эти – головой в асфальт, задом в небо. Для чего, спрашивается, брали эту самую Бастилию, что это тут за иноземные пляски с саблями?
Запрет приняли внезапно, без долгих разговоров. «Следует прекратить уличные молитвы, так как они оскорбляют чувства наших сограждан. Люди шокированы тем, что общественное пространство занимают под религиозную практику. Это противоречит светским принципам, которым руководствуется наше общество», – объявил французский министр внутренних дел Клод Геан.
Французские мусульмане, как и московские, говорят, что им не хватает мечетей. Это правда: мусульман во Франции под шесть миллионов, мечетей – около двух тысяч: выходит, по 3000 человек на мечеть. Столько не во всякий готический собор влезет. Законы Франции запрещают государству тратить деньги на строительство религиозных зданий. Хотя тысячу лет до этого оно религиозные здания спокойно строило: короли, герцоги, кардинал Ришелье и кардинал Мазарини тратили деньги на Нотр-Дам де Пари и другие Нотр-Дам. Но потом были Просвещение, Энциклопедия, Вольтер, революция (три), коммуна (одна), республика (четыре, нынешняя пятая). Добрых католиков во Франции становилось все меньше, а Нотр-Дамов оставалось примерно столько же. Проблема теперь, скорее, в том, как малочисленным приходам содержать огромные соборы. Выручают законы об охране памятников.
У мусульман же ровно наоборот: народу все больше, а мечетей, конечно, тоже больше, но ни одной размером с Нотр-Дам, потому что у них, даже с учетом Зинедина Зидана и остальных звезд французской сборной, денег меньше, чем у старых французских королей, королев и кардиналов. Своего Кавказа во Франции нет, поэтому французские мусульмане по большей части сами неместные, небогатые, не знатные, и никудышные из них ктиторы святаго храма сего.
Запрет на уличную молитву сопровождался соглашением с парижскими имамами (им выделили пустующие казармы на бульваре маршала Нея), обещанием помочь со строительством новой большой мечети и культурного центра (на частные деньги) и угрозой применить силу к тем, кто с улиц не уйдет. Ушли не все, но и разгонять пока не стали. Этот ролик как раз снят в пятницу, когда запрет уже действовал.
Есть еще проблема: одни и те же французы возражают и против строительства новых мечетей, и против мусульманской молитвы на улицах. Они бы определились что ли.
ИШЬ РАССЕЛСЯ
Министр совершенно прав, когда рассуждает о задетых чувствах неверующих. Неверующие действительно не больно хотят видеть верующих, любых верующих, по пути на свой совет нечестивых или в бистро, или куда там. За этим: «расселся на тротуаре, зад поднял, людям не пройти, обходи его тут», – скрыто множество смыслов . На что это он тут намекает своей поднятой ж? Что мы тут все бездуховные потребители, идем в бюро, в кафе за круасан, в супермаркет за бордо, в Гранд Опера на «Кармен», в «Мулен Руж» за адюльтер, в Музей Орсэ за двумя Моне (второй через а), за Коко Шанель номер пять, в ларек за водкой и колбасой, в магазин за пивом, в ларек за пивом и потом к бабам, к Светке зарулим потом.
А этот тут на своем ковре посреди улицы собрался меня за это презирать, он мне хочет сказать, что он выше этого, что он глубже, он чище, потому что у него борода, у нее чадра. Что у них с Богом договор, а у меня нет, что я умру, и Шанель, и бордо, и Светка с пивом будут не нужны, но я об этом забыл, а они помнят. И смеют мне об этом напоминать, и кто – не свои, а чужие, дворники — мне свободному индивидууму с автокредитом и карточкой в фитнес-клуб. Гнать их с улицы, с глаз долой, авось и на сердце полегчает.
Современный городской буржуа примерно так же реагировал бы на настойчивое вторжение в свое личное пространство каких-нибудь слишком верующих христиан, но европейское христианство – мало что свое, не бросается в глаза, слилось с пейзажем, как сельская колокольня, — так еще особо ни на чем не настаивает. Оно давно стало личным делом, социальной работой, растворилось в полутьме полупустого храма, даже крики сектантов замолкли – хлысты не хлещут, скопцы не скопятся, староверы не самосжигаются, а тихо верят себе по старому. Бог простит, а я прощаю. А этот – поднял зад и говорит, что не простит, и не как хочу, а как велено, а как велено, мы знаем. Зла не хватает.
СОЛЬ ЗЕМЛИ
А тот, кто посреди улицы на коврике, он ведь на улице не просто потому, что под крышей места нет. Религия – это в том числе пространство, где не вписавшиеся, не встроившиеся, не освоившие премудрость мира сего берут реванш. Вот там в миру другие богаты, другие знамениты, сладко пьют, мягко спят, высоко летают. Зато с нами Бог. Здесь в храме, здесь на коврике – наше место, наш мир, здесь мы может сквитаться, пусть видят, пусть почувствуют себя неуютно, церковь принадлежит нам, мечеть принадлежит нам, Бог принадлежит нам: «Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь: пощусь два раза в неделю, даю десятую часть из всего, что приобретаю».
Сами не местные, живем в предместье, семеро по лавкам, всемером одной ложкой щи хлебать, мы у них на заводах, улицы метем, в метро продаем билеты, в супермаркете на кассе продаем, кебаб жарим, а они нас за ровню не считают. Зато выйдем на крестный ход или с ковриком и всем покажем: вы за шанелью, а мы у вас на дороге молимся, вы – в Гранд Опера, а мы на дороге, у вас два Моне (второй через а), а у нас един Бог, пятничная молитва, и кто не с нами, тот против намаз, аминь.
На этот счет в христианстве есть текст-противоядие. «Мытарь же, стоя вдали, не смел даже поднять глаз на небо; но, ударяя себя в грудь, говорил: «Боже! будь милостив ко мне, грешнику!» Сказываю вам, что сей пошел оправданным в дом свой более: ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится». Никогда ведь не знаешь, что там думает про себя этот мытарь. Иначе говоря, вера – не средство реванша, и благочестивец, который надеется взять законное свое – получает обратное. Практикующие христиане всё равно сплошь и рядом действовали и действуют именно так. Но эти попытки заранее дезавуированы. Не знаю, есть ли аналогичный текст в исламе, я бы поискал, пригодится.
ВЗЯТИЕ ПАРИЖА
Впрочем, это столкновение в Париже было до некоторой степени дистанционным. Сколько-нибудь массовые уличные молитвы проходили ведь не на Елисейских полях, а возле старых переполненных мечетей на улицах Мира и Полонсо в 18-м округе Парижа, где французские буржуа не то чтобы о молящихся спотыкаются, потому что мало уже по ту сторону Монмартра французских буржуа.
Зато их всё еще полно перед Монмартром, и многим из них будет приятно услышать, как этим запретили занимать улицы и раскладывать коврики. А на следующий год Саркози надо снова стать французским президентом, а справа у него железная блондинка, наследная принцесса национального фронта Марин Лепен – Жанна д'Арк без коня, но если надо, остановит. И надо ее саму остановить, потому что иначе социалисты. Поэтому министру надо упомянуть в интервью, что размазне-мэру 18-го округа, разумеется, социалисту, уличные намазы, видите ли, не мешают. «А я уверен, что они очень даже мешают моим соотечественникам». Париж стоил мессы, стоит и намаза.
Сейчас взять Париж поможет запрет уличной мусульманской молитвы, потом – ее разрешение, даже участие в ней, а потом – не понадобится ни то, ни другое. Ислам повторит путь христианства снаружи внутрь, с улиц куда-то в область между макушкой и солнечным сплетением, и мало кому придет в голову, разложив коврик посреди тротуара, благодарить за то, что я не таков, как прочие люди. Так что и запрещать станет нечего.
