Почему сепаратисты в бывшем СССР всегда выигрывают

Хотя в Донбассе пока еще продолжаются перестрелки и многие предсказывают скорое возобновление полномасштабных боев (что вовсе не исключено), в целом линия фронта там стабилизировалась, и уже можно подводить первые итоги вооруженного противостояния, задавшего новый отсчет украинской истории. Один из первых вопросов, который задают многие: почему Украина проиграла сепаратистам при столь огромном перевесе в живой силе и технике? Да и экономические потенциалы сторон тоже несопоставимы. Если говорить об административно-управленческой стороне дела, то у Киева имелись и правительство, и какие-никакие готовые силовые структуры, тогда как у ополченцев Донбасса шло непрерывное броуновское движение без единого координирующего центра. И тем не менее Киев проиграл.

То, что происходит последние полгода на Украине, представляет собой дежавю из начала девяностых. Несмотря на запоздалость процессов – эдак на поколение, которое успело родиться и вырасти в условиях незалежности, они в принципе ничем не отличаются от тех конфликтов, что мы видели в 1992–1993 годах. И закончились все они одинаково – поражением центральной власти, несмотря на огромный перевес сил в ее пользу. И действительно, крошечный малонаселенный Нагорный Карабах победил богатый нефтью Азербайджан. Еще более малолюдная и отсталая Южная Осетия – Грузию. Абхазия тоже по сравнению с метрополией – небольшая провинция. Приднестровье представляет собой лишь узкую полоску Молдавии. И даже в первую чеченскую войну совсем уж незаметная на карте Ичкерия одержала победу над ядерной державой с самой большой территорией в мире. Так что в поражении Киева в нынешней войне нет ничего специфически украинского, это лишь общая тенденция всех подобных конфликтов, пусть и запоздалая.

Можно выйти и за границы СНГ. Чтобы покорить Сербскую Краину, Хорватии понадобилось почти четыре года, а поначалу она потерпела поражение. Центральное правительство Боснии три с половиной года ждало, пока его спасут от владевших инициативой боснийских сербов. Сербия так и не совладала с немногочисленными партизанами в Косове. А в Заире в 1996 году беженцы из карликовой Руанды стали основной силой, победившей президента Мобуту.

Вопреки расчетам 

Почему же сепаратисты в постсоветских государствах всегда побеждают? Материальные подсчеты – количество танков, орудий, самолетов, предприятий ВПК – показывают, что у восставших не должно быть никаких шансов. Но реальность оказывается противоположной расчетам. Украинская армия с ее двумя тысячами танков оказалась неспособной раздавить ДНР/ЛНР с их максимум сотней. Российская поддержка? Но она пришла в значимом количестве лишь в конце августа, и то неизвестно, сколько именно техники было перекинуто через границу. Так как разведывательные спутники без проблем засекают подобное передвижение, а американцы, располагающие ими, так и не продемонстрировали снимков танковых колонн, отправляющихся из РФ на Украину, то можно предположить, что их число не было столь велико, как утверждает Киев.

А что же делали украинская армия и правоохранительные органы в апреле – мае, когда бунт можно было купировать в зародыше? Когда у бунтовщиков не было ни единого руководства, ни оружия, которое им только предстояло захватить и получить? Думается, права житейская мудрость, гласящая, что тюремщик думает о том, как удержать заключенного, куда меньше, чем заключенный о побеге. Иными словами, у восставших всегда бывает больше энергии, ситуативной организованности, больше изобретательности. А у метрополии всегда находится миллион причин для бездействия, неповоротливости.

Если почитать украинские СМИ, то мы увидим, что внимание журналистов и экспертов приковано к частностям: оказали помощь тому или иному батальону или не оказали? Есть тепловизоры на вооружении или нет? Знала разведка о подготовке контрнаступления или не знала? Но, как отмечают психологи, в пылу драки или сразу после нее кажется, что судьбу боя решили какие-то мелочи вроде недопоставки снарядов. А спустя годы, уже в исторической ретроспективе, очевидно, что поражение или победа была предопределена вовсе не случайными факторами, а все шло к тому или иному исходу.

Сепаратисты Донбасса, как и армяне Карабаха или жители Приднестровья, имели изначально более сильную мотивацию к сопротивлению и отделению, нежели Киев, Баку или Кишинев к удержанию земель. Причем, что принципиально важно, это устремление было не абстрактным благожелательством, как у метрополии, а вполне конкретной и воплощенной целью. Иными словами, военная машина России в 1994-м или Украины в 2014-м крутилась вхолостую, становясь жертвой небрежения, саботажа, безволия и коррупции, тогда как численно незначительные силы ополченцев работали с максимальной эффективностью, выдумкой и энергией, трудясь не за страх, а за совесть.

Как и в случае с тюремщиком и заключенным, национал-патриотически, государственнически настроенные силы в Центре представляли в массе своей вовсе не потенциальных бойцов, готовых воевать за свои идеалы, а болтунов и демагогов, в лучшем случае – благонамеренных обывателей, которые, конечно, выступали за единство страны, но пролить за это хотя бы каплю крови были решительно не согласны.

Невиданная война

Не стоит забывать, что ни одна из республик СССР не готовилась к подавлению вооруженной сецессии, то есть к гражданской войне. Огромный военный потенциал России образца 1994 года – с ядерным и химическим оружием, со спутниками разведки и прочим – был абсолютно непригоден для локальной войны да еще и в городских условиях. Что «мирные» чеченцы, что женщины Донбасса, останавливающие военные колонны, перекрывающие дороги, не были предусмотрены никакими уставами и наставлениями. Равно никто не тренировал и не настраивал солдат и офицеров стрелять по своим согражданам – важный психологический барьер.

Важно и то, что во главе проигравших постсоветских республик стояли не вызывавшие взаимного доверия новые элиты, только-только пришедшие к власти и потому имевшие под собой государственный и военный аппарат. Во многих случаях (Азербайджан, Грузия, Молдавия) армию приходилось создавать с колес. В России и на Украине вооруженные силы, госбезопасность, органы внутренних дел реформировались (разваливались) на ходу и отличались низкой дееспособностью и кризисом лидерства. Никто из командиров не знал, не придется ли им завтра отвечать за поспешное выполнение приказов новой власти.

Ничего подобного не было в лагере сепаратистов – что Дудаева, что  Стрелкова. Там, напротив, инициатива приветствовалась, а ответственность если и существовала, то только перед своей совестью. Война открыла для них возможность быстрого карьерного взлета – что для Басаева – Радуева, что для Моторолы – Мозгового. Даже децентрализация сепаратистов, отсутствие у них единого командования играли им на руку – Анатолий Ливен превосходно описал, как эффективно действовали отряды чеченских боевиков, состоявших из родственников и близких соседей, и потому сплоченных, мотивированных и в то же время подвижных и мобильных, отлично знающих местность.

Кроме того, имелся важный сплачивающий момент – сепаратисты занимали небольшую территорию, были малочисленны, и это создавало чувство обреченности в случае поражения, что, в свою очередь, мотивировало их на упорное сопротивление до конца. Более того, новая идентичность рождалась в пылу сражений. Если абхазы или осетины представляли собой сложившиеся этносы, то приднестровцы как социокультурная, географически определенная группа возникла и укрепилась именно в ходе конфликта. То же самое происходит с донбасской идентичностью, которая, кстати, зародилась политически еще десять лет назад в ходе «оранжевой революции», а ныне проходит проверку и подтверждение на поле боя.

Роль третьей силы в конфликте – России ли, Армении или Сербии – безусловно, важна. Но она никогда не выступает первопричиной. Без местных активистов, пусть их и немного, сепаратисты никогда бы не достигли успеха. Чечня тому доказательство.

Путь назад

Разумеется, все аналогии условны. На Украине в отличие от России подавление сепаратистского мятежа крупнейшие СМИ приняли близко к сердцу. Ведущие украинские журналисты избрали своей специализацией патриотическую мобилизацию и критику властей за недостаточную активность. Но их исходный тезис – война до победного конца – представляется в нынешней ситуации абсурдным и недостижимым. Они могут сколько угодно ругать Порошенко и его команду, но никакие сборы пожертвований, закупки волонтерами спальных мешков или бронежилетов ситуации не переломят. Ведь дело не в нехватке лазерных прицелов, а в изначальной обреченности усилий. Киевская власть, какой бы плохой она ни была, лучше понимает – хотя бы в силу свалившейся на нее ответственности и полученного горького опыта – тщетность усилий победить на поле боя.

В Первую мировую войну газетчики могли агитировать за ведение войны до победы, потому что выступали в унисон с мнением масс. Сегодня ситуация другая – массы воевать не желают (хотя и выступают за территориальную целостность). Повторить хорватский опыт 1995 года – операцию «Буря», когда Загреб смог за три дня смести сепаратистскую республику Краину, – Украина не в состоянии ни сейчас, ни в обозримом будущем. Весь постсоветский опыт свидетельствует об этом. Успех Хорватии основывался на сдаче Белградом и лично Милошевичем краинских сербов. Но Россия не собирается сдавать ни ДНР с ЛНР, ни даже позволить нарушить статус-кво в Абхазии с Южной Осетией или в Карабахе с Приднестровьем.

Единственная, притом призрачная надежда у Киева остается на то, что линия фронта режет по живому территорию конфликта, что бьет по интересам обеих сторон. Десятки тысяч семей в Донецке, Луганске и других городах имеют дачи и участки на территориях, оставшихся под контролем украинских силовиков. Заводы, шахты, инфраструктура жизнеобеспечения, торговые сети в ДНР и ЛНР не способны существовать без повседневного сообщения с большой землей. А родственные связи населения? Война разорвала множество семей. Все эти факторы теоретически должны способствовать примирению и сближению, при отсутствии к тому же значимых этнических, языковых и религиозных расхождений, как в других постсоветских конфликтах.

Однако подобные соображения не помешали резать по живому в 1991 году при распаде СССР. Как бы там ни было, ясно одно – в подобных сепаратистских конфликтах все решается в короткие временные промежутки. Если Центр не успевает задушить проблему в самом начале, если допускает создание вооруженных сил сепаратистов, если они одерживают первые победы, то потом отыграть все назад практически нереально. По крайней мере вернуться в довоенную ситуацию без политических и административных изменений точно невозможно.