Владимир Путин с супругой Людмилой. Фото: Михаил Климентьев / ИТАР-ТАСС
Греков очень трудно провести. Когда мы в посольстве в 2001 году готовили государственный визит молодого Путина в Грецию, составили программу – мужскую и женскую, для первых леди позвали гостей, а наша первая леди взяла и не приехала, и гостей пришлось отправлять по домам. «Вот увидите, он с ней точно не живет, разведется», – сразу сделали выводы греки. С тех пор жизнь, год за годом, подтверждала слова мудрых греков, пока наконец 12 лет спустя мы не получили официальное подтверждение.
Те, кто по недостаточному знанию православия думает, что Путин, разводясь, совершает смертный грех, ошибается. Здесь ровно тот, не единственный, кстати говоря, случай, когда наше родное православие, которое нам кажется диким и репрессивным, свободнее вежливого и просвещенного католичества. Католическая церковь до сих пор не признает развод, для нее существует только один брак, и что бог соединил, то человек да не разлучит. Но для православия не сказано «однажды соединил»: один раз соединил, соединит и второй. Разве для бога есть невозможное? Также не сказано, что бог не может разлучать: иногда может, руками своих иереев. По немощам людским, по церковной икономии – можно. Признает, но осуждает, практикует, но клеймит: такой вот диалектический подход. А уж гражданину светского государства с республиканской формой правления, где церковь по Конституции отделена от государства, можно тем более.
А все-таки это первый развод на русском престоле со времен Петра I. Что впечатляет. Традицию не нарушили даже большевики, которые как наследники новых людей Чернышевского должны были не то что разводиться, а жить шведскими семьями. Они, бывало, и жили, но все равно не разводились. Мой отец лишился партийно-советской работы за официальный развод. Даже Сталин мирно довел надоевшую жену до самоубийства. Но как заметил Владимир Путин, у нас сейчас не 37-й год. Не убил, не в монастырь, а цивилизованно развелся.
В этой истории поражает не сам факт развода, а его отношение к текущему политическому моменту. Относится он к нему, как игривый спаниель, который прискакал с веселым лаем, распугал дичь и сорвал долго готовившуюся охотниками засаду. С той лишь разницей, что в нашем случае не охотники хозяева спаниеля, а наоборот.
Весь последний год, пожалуй, даже полтора наш режим постепенно становился все более морализаторским. Век Путина развивался как век Октавиана Августа. Вот он неожиданно вырвался вперед во времена внутренней смуты, поднялся на самый верх, победил соперников, усмирил смуту, превратился в монарха, который не отменяет республиканских институтов, а использует их как пустую оболочку, – сегодня он консул, на следующий год претор, потом снова консул – но все знают, кто в стране главный. Сенат из места для дискуссий превратил в орган для торжественного красноречия. И, уничтожив республику, он озаботился возрождением древнего благочестия, строгих нравов республиканской старины, традиционных ценностей римского народа.
Академик Гаспаров совершенно правильно предположил, что Овидия сослали на Понт не за политику – ее у Овидия и не было, – а за «Науку любви» и «Лекарство от любви». Слишком легкомысленные и слишком влиятельные книжки для эпохи морализаторства и реставрации сверху моральной архаики. Сверхпопулярный поэт невольно оказался соперником официальной идеологии нового режима. Как за пять веков до этого Сократу указали на то, что он не чтит богов и развращает молодежь.
И вдруг наш Август, отправив Овидия на Понт, разводится со своей августейшей. И возрождение древнего благочестия рушится на глазах. Тогда и Овидия надо возвращать. И прекратить цензурировать Пушкина.
Только наш век Августа стал подходить к своему зениту, только режим собрался окончательно превратиться из режима денег и власти в режим традиционных ценностей римского народа, и такой ему удар. Уверившись в том, что победа над гомосексуализмом близка и неизбежна, идеологи взялись за серьезное: за неженатых мужчин, за незамужних девиц, за бездетные семьи, за не понесших баб, за аборты и за разводы. Только Мизулина подготовила свой законопроект, а Август развелся. Он теперь по части семейных ценностей хуже кандидата Прохорова, которого на каждой пресс-конференции пытают, когда же женится. Теперь и Августа будут пытать.
Как консервативный Бенедикт XVI, отрекшись живым от власти, за день обскакал по новаторству своих прогрессивных предшественников, так и мы с Владимиром Путиным теперь обошли по свободе нравов чуть ли не весь мир. Вот Америка – свободная страна, но ее короли ничего не могут. Из всех 44 президентов США не то что на посту, а вообще за всю жизнь разводился один только Рональд Рейган. И тот задолго до президентства, в бурной актерской молодости. Все остальные личным примером крепили семейные ценности и даже если попадались на изменах, то публично каялись и перед женой, и перед нацией и просились пустить их обратно в узы законного и единственного брака. Все как на долларе: in God we trust. А мы тут лезем в хранители традиций: Запад забыл, что такое семья, а мы, слава богу, помним.
Зато у Путина теперь веселая компания. Нельсон Мандела, который сначала уволил свою жену с поста замминистра культуры, а потом судился с ней за имущество и выиграл процесс – и все это одновременно с исполнением обязанностей первого демократического президента ЮАР. Уго Чавес, который развелся со своей женой в 2002 году, уже на втором президентском сроке, и передоверил обязанности первой леди одной из дочерей. Николя Саркози, который в 2007 году, на радостях сразу после избрания президентом, поменял одну жену-модель на другую, помоложе. Ну и, конечно, Сильвио Берлускони, чья вторая жена сама подала на развод в 2009 году, когда поведение итальянского премьера стало окончательно несовместимо с семейной жизнью.
Но ни один из них не строил августовский моральный Рим, державу спасителя традиций и семейных ценностей – за себя и за весь мир, который погряз и промотал. Именно это и составляет особенность нашего текущего момента. У нас теперь не просто режим, а народный. Я с вами, с народом, против этих, там, наверху – сытых, умных, богатых, у компьютеров.
Народный режим неизбежно должен скатиться или влево, или вправо. Или, как у Чавеса, красные футболки, серпы и молоты, Че Гевары, фиксированные цены, национализации и экспроприации, чего у нас пока не наблюдается. Либо, если во имя народа никого не раскулачивают и не строят социализм, простому народу несут мораль: мы с вами против разложившихся, за правильное воспитание, правильную семью, за настоящих мужиков, за родину, за веру. Режим начинает в качестве идеологии прикрываться таким зеркалом, которое, по мысли власти, сверху отражает народу его же ценности: кого вы не любите, того и мы, что вы осуждаете, то и мы. Вот вам церковь, иконы, плохие американцы, плохой Горбачев, плохое непонятное современное искусство, хороший настоящий женатый непьющий полковник с усами, вот вам Пояс Богородицы. Вот вам крест.
На заре путинской эры в песне простые русские девушки хотели такого, как Путин, – он и был этим настоящим непьющим хорошим мужиком. Настроение песни подразумевало некоторую элегическую грусть: этот уже занят, а второго такого – попробуй найди. Девушки, теперь он формально свободен. Хотите?
Но эта его свобода настолько не совпадает с текущим политическим моментом и всем тщательно выстроенным государственным благочестием, что и не скажешь, что тут произошло. Может, кто из них сказал: или разводимся, или мне больше не звони. А тут и президент мало что может.
А в целом вся эта история будет посильнее разногласий в тандеме и митингов на Болотной. Теперь мы знаем, кто раскачивает лодку.
