Оправдывает ли Россию ее уникальность

Всякие глупости, которые делает у нас в стране начальство, и всякие ужасы, которые там же производят обычные люди, объясняют русской уникальностью. Посадят кого понапрасну, осудят, побьют, запретят, переедут, выгонят, обругают, не выпустят, назовут злодея отцом родным – ответ один: мы не такие, как все, нам иначе нельзя. 

Практически идеальным образом эту программу выразил в сравнительно недавнем интервью Борис Корчевников – тот, что учился тележурналистике у Парфенова, а потом проработал учителя в специальном фильме с православных позиций и буквально две недели назад был повышен до ведущего главной разговорной передачи на «России-1» – «Прямой эфир», соперницы великой «Пусть говорят». Правильно, стало быть, проработал и правильно сформулировал.

«История России в ХХ веке, – говорит Корчевников, – это картины, которые не проживала ни одна нация ни разу за всю историю. Это, кстати, делает неуместными любые сравнения нас с кем-то еще. Ну вы видели страну, пережившую только за один век семь войн, три революции, четыре политических режима, вырезание всей элиты общества и геноцид населения численностью с современную Германию? Прибавьте к этому наш не везде пригодный для жизни климат и его разницу на территории страны, размеры, геополитическое положение, ресурсы, самую большую границу в мире с самым большим числом сопредельных государств, девять часовых поясов, слабую расселенность в части страны… Это все вещи, что делают управление такой державой очень сложными, а всякое потрясение – чрезвычайно разрушительным».

Депутаты запретили отправлять детей за границу – это потому, что у нас было семь войн, ясное дело. Гомосексуализм нельзя публично оправдывать, потому что у нас девять часовых поясов: и так день с ночью путается. Взятки берут до 90% от сметы проекта – потому что самое большое число сопредельных государств. Дорог нет – потому что четыре политических режима, и каждый обещал их построить, но не строит, чтоб следующему режиму не досталось. Выборов не проводим, потому что геноцид населения с Германию – не из кого и некому. Помойка в подъездах – потому что не везде пригодный для жизни климат, приходится иногда и в подъездах. Гоняем по городу со скоростью 180 км / час, потому что самая большая граница в мире: три дня скачи, никуда не доскачешь. И только с властью все понятно: было вырезание элит.

Вот семь войн – мы «семь» как считаем? Японская – раз, Первая мировая – два, Гражданская – три, Отечественная – четыре. А еще что? Чеченские – идут за две или за одну? А седьмая – Финская, что ли, 1940 года? Или Афганская, 1980-го? Так ведь это вроде бы мы сами. Это, может, к страданиям финнов зачесть, а не к нашим? Или Финская у нас идет за вторую Гражданскую, а финны – за бывших наших? А у нас куда ни повернись, все соседи – бывшие наши, кроме китайцев, да и те крестники.

Это, вообще говоря, очень русская черта – выпячивать свои страдания и совершенно не замечать страданий других. Не ставить их со своими вровень. По-христиански так, по-православному. И уж тем более в упор не видеть тех случаев, когда мы сами становимся причиной чужих страданий. Я же чего, я же только припарковаться поудобней хотел, а она взяла и развалилась – Польша-то. А эта, дура, эта вообще меня подрезала. Ну, я просто ее проучить хотел. Ну эта, Чухония-то, где финны, или эта, как ее, Чехия, одна фигня.

Октябрьская революция – главное событие ХХ века, учили нас в школе. Что ХХ века – точно, за пределы не вышла, вся в нем и осталась. Нам кажется, что ничего подобного никто в мире не переживал. Хотя одних революций в мире в 1917 году и окрестностях было с десяток: у нас, в Китае, в Иране, в Мексике, в Германии, в Австро-Венгрии, на обломках Османской империи. Во всех странах с задержавшимся развитием – когда страна одной ногой встречает рассвет Возрождения, включилась в глобальную экономику и интеллектуальную работу, а другой – завязла еще где-то там, в Средневековье. Ну и скажите, не вообще, а вот прямо сейчас, исходя из текущей политической и экономической ситуации: какая революция важнее для мира – наша или китайская?

Ведь в обычной-то жизни никто же не говорит в здравом уме: моя ангина – с самым красным горлом, мой кашель – самый глубокий и самый сухой (мокрый, ненужное зачеркнуть), мой аппендицит – самый извилистый и гнойный. Резать, к чертовой матери. Про ангину с аппендиксом так не говорят, а в делах истории и политики – пожалуйста: не было еще в мире таких мозолей, такой ангины, такой холеры, такого аппендицита, как у нас. Никто так не горел, не простужался, не терял работу, не промокал, не проголодался, как мы. Наш глад – самый голодный, наш трус – самый трясучий, нашествие иноплеменников на нас – самое варварское. 

Однако если чужой холеры, потопа, голода не замечаешь, это не значит, что их не было. И уж точно любой медик в ответ на фразу «доктор, неуместно сравнивать мою холеру с какой-либо другой» заодно пропишет поход в скорбный дом и будет совершенно прав с чисто медицинской точки зрения.

Вы видели страну, которая построила утонченную культуру, создала великую поэзию и живопись, остановила нашествие монголов, потом вошла в период внутренней смуты, и вот хищные западные державы уже строили планы на ее землю, но она смогла подняться под руководством сильного императора-реформатора, стала лидером в своей части мира, первой среди окрестных народов бросила вызов надменной западной колониальной державе и победила, пережила за сто лет несколько войн, включая гражданскую, поражение, разрушение большинства городов, унижение иностранной оккупацией, но выстояла, поднялась, стала второй экономикой мира и обеспечила своему народу один из самых высоких на земле уровней жизни. И все – несмотря на то, что страна с огромным населением находится на нескольких небольших островах в самой сейсмоопасной зоне планеты, ее городам постоянно угрожают землетрясения, вулканы и цунами, но они восстают снова и снова, и она – единственная во всем мире – пережила ужас атомных бомбардировок. История Японии — это картины, которые не проживала ни одна нация за всю историю. 

А вот еще страна. Расположенная на стыке Востока и Запада, оказалась форпостом, передним краем христианской западной культуры, просветила и крестила многие окрестные народы, остановила нашествие монголов, став щитом остальной Европы, а потом еще раз спасла Европу от исламской угрозы в виде турок-османов, но затем пережила смутное время, воспользовавшись которым соседи разорвали страну на части. Но народ этой уникальной страны, которую просто совершенно неуместно сравнивать с другими, не потерял ни языка, ни религии, ни национальной гордости, два века сопротивлялся захватчикам – крупнейшим империям тогдашней Европы, вновь возродил свое государство, пережил революцию, мировые и гражданские войны. Эта уникальная, ни на кого не похожая страна отказалась подчиниться нацистскому диктату, брошенная всеми, один на один воевала с Гитлером, вновь была стерта с карты двумя страшнейшими тоталитарными режимами, которые знала история, потеряла во Второй мировой войне пятую часть своего населения, и не только в лагерях, – на полях сражений ее граждан погибло больше, чем англичан, – попала под власть советского тоталитаризма, но не сдалась, и так активно отстаивала свою свободу и христианскую веру, что сам этот тоталитаризм покосился и рухнул, а страна вернулась в свой европейский дом. Нет, совершенно бессмысленно сравнивать эту страну, Польшу, с какой-то другой.

А вот эту – еще бессмысленней. Страна – наследница Византии, на протяжении столетий – величайшая империя, чья столица была много сотен лет единственным городом-миллионником Европы. Многонациональная держава – мост между Востоком и Западом, простиравшаяся на три континента, котел культур, где в лучшие времена мирно сосуществовали, богатели, служили общей родине мусульмане, христиане, иудеи. Страна, которой завидовали и боялись соседи, и когда в ней началось смутное время, алчные иностранные державы накинулись и стали рвать ее на части, пока не разрушили, – казалось – окончательно. Но народ этой уникальной страны не сдался, и после того как у него забрали пять шестых территории, на обломках империи построил крепкое национальное государство, пережил перевороты, попытки революций и сепаратистские войны, провел модернизацию, создал страну, экономическим успехам которой завидует та самая Европа, которая когда-то ее презирала и разрушала. Бессмысленно даже сравнивать Турцию с любой другой страной.

Можете поиграть в дружеской компании в ребус: выбрать страну и построить о ней пассаж в манере Корчевникова про уникальность России, и пусть друзья угадывают – уникальную, ни на что не похожую, мост между Востоком и Западом, невероятно страдавшую, пережившую войны и революции, диктатуры, тоталитарные эксперименты и потерю территорий, восставшую, внесшую уникальный вклад в цивилизацию – Венгрию, Армению, Германию, Грецию, Грузию, Италию, Испанию, Португалию, Китай, Индию, Индонезию, Францию – и так без конца.

Я не к тому, что Россия не особенная. Она очень, очень особенная. И не к тому, что она не уникальная. Еще какая уникальная. Просто эту уникальность надо правильно понимать. Не надо понимать ее как единственное радужное (прости господи), цветное пятно на сером фоне. Или пятно белое: мы единственные, чистые, лучшие. Или – как у нас это чаще делают с упоением – пятно черное: мы страдали. Или – мы худшие. Интеллигентский разговор о том, что это худшее место на свете, где все не как у людей, – это ведь тоже разновидность разговора о том, что мы особенные. А тут советский, антисоветский, как говорил Бродский, – какая разница. 

Россия не цветное на сером и не черное на белом (или наоборот), Россия – цветное на цветном, одна из красок мира, одна из его нот. Россия — одна из стран, живущих в истории, по тем же историческим законам, что и другие. 

Когда уколешься сам, больно. Когда укололся другой или колешь другого – не так. Но только очень примитивное, древнее, архаическое сознание делает из этого вывод, что только я существую по-настоящему, или что я лучше. Потрясения вообще разрушительны, а не только в России. Взять хотя бы падение Рима: думаю, что римлянам совершенно справедливо казалось, что никто не испытывал подобный потрясений. Вот уж кто имел право. 

Мне кажется удивительным, в частности, как люди, называющие себя христианами и заявляющие, что смотрят на мир с церковных позиций, настолько превозносятся над другими народами, что даже приблизительно не хотят ставить их историю, их географию, их страдания, их опыт рядом с собственными. Чтобы на одном уровне или выше – и речи не идет.

Это странно, потому что христианин, как кажется, по меньшей мере должен хотя бы ставить в один ряд с собственной географией и собственной историей то место, то время, тот комплекс государств и народов, который выбрал его Бог для того, чтобы воплотиться, умереть за грехи мира и создать церковь. Уж вот эти-то события, эти места, эти времена для христианина должны быть абсолютно уникальными – если не выше, то хотя бы сопоставимыми с историей его собственной страны. 

Любовь должна быть трезвой. Лучше любить за настоящие свойства, чем за вымышленные, еще лучше – просто так, а не за то, что ты самая умная, самая красивая, с самым трудным детством. Потому что тогда можно смело смотреть вокруг и не бояться увидеть мир таким, какой он есть: ведь тогда не страшно встретить умнее, краше и с детством потяжелее. К родине тоже относится.