Французская пресса и правозащитники встали грудью за цыган, которые сделались очередной жертвой в нескончаемой борьбе Николя Саркози с нелегальными иммигрантами. Странность вот в чем: почему все помалкивали, когда, согласно официальным данным, за прошлый год из страны выдворили 10 000 цыган, а за прошлую неделю в Румынию отправили всего около 200, и это вызвало шквал протестов? Да потому, что в прошлом году никто во французском правительстве не был заинтересован в том, чтобы привлечь внимание к цыганскому вопросу. Отправляли под шумок целые таборы в небо – и никакой полемики по этому поводу не инициировали. А в этом году после многочисленных финансовых скандалов в правительстве срочно понадобилась подпитка рейтингу, которую всегда можно найти за счет ультраправых упражнений. Поэтому и делалось все намеренно громогласно, с яркими заявлениями о рассадниках «проституции, торговли детьми и попрошайничества». Так что, в некотором роде, либеральные и левые журналисты, искренне ухватившиеся на этих днях за цыганскую тему, помогают донести правительству нужный месседж нужному адресату – правому буржуа. Весь сыр-бор начался в середине июля, после того как в городе Сен-Эньяне полицейские застрелили – при невыясненных пока обстоятельствах! – молодого цыгана, который якобы пытался скрыться от стражей правопорядка. В отместку за своего несколько цыган, вооруженные топорами и арматурой, напали на местный полицейский участок. После этого инцидента Саркози созвал срочное совещание, чтобы «решить проблему, которую из себя представляют цыгане». Было решено в ближайшее время демонтировать половину – то есть около 300 – незаконных цыганских поселений и выдворить из страны их обитателей. «Нельзя всех мести под одну гребенку, срамить и наказывать целую общину! Да и вообще, правосудие-то для чего тогда?» – закричали в один голос левые. Но распоряжение сверху получено, и чиновники бросились выполнять. Проблема только в том, что из 400 000 цыган, проживающих во Франции, 95% – коренные французы. Просто такой вот у них маргинальный образ жизни, но права абсолютно такие же, как и у других. И только оставшиеся 5% – это в большинстве своем цыгане-выходцы из Восточной Европы, чаще всего Румынии и Болгарии. Но и они оказались не бесправными, хотя и уязвимыми. Румыны и болгары, чьи страны вступили в Евросоюз в 2007 году, имеют право свободно въехать во Францию и оставаться на ее территории в течение 3 месяцев. По их истечении они должны начать работать, учиться или доказать, что имеют средства к существованию. Но тут есть свои загвоздки: во-первых, при пересечении границы Франции на машине, никаких отметок о въезде цыгане в паспорта не получают, а значит, и дата отсчета их пребывания во Франции покоится на их честном цыганском слове. Во-вторых, цыгане обходятся малым, и понятия о «средствах к существованию» у них в корне разнятся с европейскими законодателями. В общем, французским властям приходится для выполнения плана уговаривать цыган убраться на добровольных началах. В награду за сговорчивость им всучают в руки по 300 евро на взрослого и по 100 евро на ребенка – в качестве «гуманитарной помощи». Эти деньги в большинстве случаев идут цыганам на то, чтобы через пару недель вернуться обратно во Францию, часто под другим именем, и при случае осуществить тот же демарш. Именно так поступили некоторые цыгане из лагеря Анюль (Hanul) в парижском пригороде Сан-Дени. Это поселение, старейшее в этом департаменте, в числе первых пошло под снос после распоряжения Саркози. В нем жило около 150–200 человек, включая малых детей. После того как в начале июля их хилые сарайные постройки размутузили бульдозеры, «анюльцы» больше месяца скитались, где придется. «Спали под счастливой звездой», – как говорили они мне сами. Но этим цыганам повезло все же больше других. Лагерь находился под шефством нескольких ассоциаций, отстаивающих права цыган. Благодаря их работе большинство детей из Анюль ходят в школу, а это большой козырь в войне с местными властями. Через месяц правозащитники все же добились, чтобы цыганам выделили временное «место жительства» – маленький клочок земли рядом с национальным стадионом Франции, обнесенный железной решеткой и заросший высокой сорной травой. Ни воды, ни электричества, туалет в ведре. Да и тут остаться они смогут только на год – до начала запланированной на этом месте стройки. Без «проводника» с румынскими цыганами общаться сложно: во-первых, несмотря на то, что многие из них живут во Франции 10–20 лет, по-французски они практически не говорят, а на незнакомцев смотрят исподлобья, настороженно, поэтому я приехала в их новое поселение, захватив знакомого румына. Его тут же приняли запанибрата, а ко мне выдвинулся глава лагеря усатый Миша: «Хорошо?» – спрашивает он по-русски. «Хорошо», – говорю. «Водка?» – продолжает Миша. «Водка», – снова утвердительно отвечаю. Миша расплывается в улыбке, его русский запас слов закончился, видимо, тест пройден. «Усач» разрешает цыганам ответить на мои вопросы, но запрещает фотографировать, затем достает из спортивных штанов «айфон» и удаляется. «Он сегодня нервный, к нему лучше не подходить», – говорит цыган Жан, 56 лет. – «У нас сегодня важный день. Подписываем договор с мэрией». Дело в том, что землю-то цыганам дали, но не без условий: они должны будут оплачивать воду и электричество, которых пока и в помине нет. А кроме того местные власти хотят, чтобы в лагере было не более 120 человек. Лишние должны уйти, и цыгане борются за каждого. 9-летняя девочка Рената-Эсмеральда проводит нас по лагерю, привычно обходя кучи повсюду наваленных досок, сломанных стульев, оборванной мебели, старых матрасов. «Мы подбираем все это на помойке. Вдруг пригодится», – говорит она. По периметру лагеря натянуты веревки, сушатся длинные юбки и футболки. На каждом свободном от помойных даров месте стоят туристские палатки. Самые простейшие. В каждой из них живет целая семья из 4–5 человек. Рената-Эсмеральда, улыбчивая темноволосая девочка с веснушками, хорошо говорит по-французски, она уже несколько лет ходит в школу, но родилась в Румынии и мало что помнит о родине. «Пусть нас оставят в покое. Я не хочу уезжать в Румынию. Мама говорит, что там нас не любят. Там нас называют черными, цветными (как бы в доказательство оттягивает кожу на щеке), обзывают цыганами (на румынском языке, как мне объясняют, слово цыган оскорбительное). Здесь в школе у меня много друзей, никто меня не обижает». К нам подходят старейшина лагеря. Рассказывает, что первый раз приехал «на пробу» во Францию в 1992 году. Местные цыгане сказали ему, что здесь гораздо лучше живется, чем в Румынии: милостыни хватает на еду. Перебравшись с семьей во Францию, он ни о чем не пожалел. В Румынии ни он, ни жена не могли найти работы. Цыгане везде не ко двору. «А здесь за день можно насобирать 5–10 евро милостыни». В этом лагере большинство цыган зарабатывают в основном металлоломом. «Килограмм железа при перепродаже стоит около 4 сантимов, – уточняет Леонард, 28 лет. – Чтобы заработать 40 евро, надо сдать тонну». Воровство, конечно, тоже источник доходов, хотя никто в этом прямо не признается. Но и «айфон» главы лагеря вряд ли куплен на подаяния прохожих. Старейшине сложно говорить: у него почти нет передних зубов. Но все же он с запалом рассказывает, как проходило их выселение из Анюль: «Полицейские пришли к нам в пять часов утра. Некоторые еще спали, кто-то только проснулся. Женщины не одеты, дети голые. Нас выпихивали, как овец. Даже не дали одеться или забрать какие-то вещи. Тех, кто упирался, били. Без разбору: женщин, детей. Как на войне». Но нет, он не держит зла на французское правительство и на Саркози. Он им желает здоровья и благодарит за то, что дали этот участок, пусть и на год. «Да здравствует Франция! Vive la France!» – трижды восклицает он. Жан, который внимательно слушает наш разговор, добавляет, что отлично понимает политику французских властей: во Франции и без них полно безработных и бездомных. Я убираю микрофон, мы выходим из лагеря на тротуар, Жан нас сопровождает. И тут его прорывает: «Вы знаете, они ведь не имеют права так с нами обращаться! Мы такие же граждане ЕС, как и все. У нас тоже есть права! Вот посмотрите мой паспорт! А с нами обращаются, как с собаками». «У Саркози свои с нами счеты, он же венгр», – добавляет Леонард. Но, несмотря ни на что, ни один не готов уехать в Румынию. «Там для нас не жизнь, там мы грязь. Здесь мы готовы делать все что угодно, хоть мусор собирать. Только нам не дают разрешения на работу». Трое цыган собираются с пластиковыми бутылками идти за водой. Ближайший кран – в парке, в 5–7 минутах ходьбы. По улице на огромной скорости с ревом пролетает мотоцикл. «Вот так каждый вечер местные арабы устраивают гонки. А у нас ведь дети тут гуляют. Да и спать из-за шума невозможно, – жалуется Мона-Лиза, 26 лет, мама Ренаты-Эсмеральды. – Да еще колются наркотиками за углом. Хоть бы мэр занялся ими. Нехорошо, что дети все это видят». Тяжело живется цыганам рядом с арабами в Париже. Но и с французами несладко. Жители из соседних домов пытались сначала выжить с нового места цыган. Говорят, иные даже бросали им за решетку бутылки с мочой. Но видя, что цыгане не шумят, не сорят, да и правозащитники ими занимаются, постепенно примирились с их соседством. Когда цыгане стали строить на территории сарай, один из жителей даже предложил снабдить их необходимыми инструментами и дал пакет гвоздей. Куда отправятся цыгане из лагеря Анюль через год, они не загадывают. Каждый раз на новом месте они начинают жизнь, как с чистого листа. Сейчас главное то, что 1 сентября дети пойдут в ту же школу, что к ноябрю им все же обещают провести воду и электричество, а при большой удаче поставят и сухой туалет. Пока они довольны и этим, а дальше – куда кривая выведет.
