Витязь на распутье. Виктор Васнецов
Путин рассорился с людьми умственного труда, расплевался, обиделся и пошел в народ, из олигархической диктатуры – в популистскую. Разницу я подробно описал здесь: раньше опирались на тех, кто чувствует себя выше среднего, теперь – на тех, кто ниже. Ваши ценности – мои ценности, ваши мысли – мои мысли, ваши вкусы – мои вкусы, кого вы не любите – и мои враги.
Лицей «Интеллектуал», «русский Хогвардс», пишет Путину: «Спасите, помогите». Не поможет: надо было назвать «Троечник». Кто больше зарабатывает, отнимем накопительную часть пенсии. Отменим льготы по обязательному медицинскому страхованию для больших зарплат, а большие – это от 50 тысяч рублей. Поговорим о контроле цен на продукты для населения. Примем закон, чтобы выключать интернет, когда угрожает; а он всегда. Персональные данные запретим хранить на иностранных серверах раньше, чем собирались, – не с 2016 года, а уже прямо сейчас, с 1 января. Иностранцам не позволим владеть не только телевидением, а и глянцевыми журналами с деловыми газетами. А то владеют и проповедуют нам чуждые ценности. Было время, гламур называли идеологией российского правящего класса, хоть и тогда Путин ему не очень доверял. А сейчас тем более: в центре там человек – мягко ли он спит, сладко ли ест, и как сделать, чтобы крепче и слаще, во что его одеть, что над досуге прочесть, куда поехать. А это все неправильная цивилизация. Правильная – чтоб в центре идея.
Где свои, где чужие – теперь еще легче определить. Одни скучают по твердому сыру, другие радуются, что он у врага сгниет в убыток. Одни беспокоятся за «Макдональдс», вспоминают, как было до него, другие пишут письма в газеты: давно пора закрыть эту чужеземную отраву, заменить на чебуречные, у нас богатая кухня народов СССР. Одни переживают за свободный интернет, другие за то, что из-за него тут у подъезда проводов каких-то наклали, а от них, небось, излучение: он нам и на хер не нужон, интернет ваш. Одним не хочется ссориться с внешним миром, другие радуются, как мы их уделали: вернули свое, а будут возникать, вернем и чужое.
Пармезан – химия, гамбургер – отрава, Европа – клоака, разнополый секс – духовный подвиг, интернет – выдумка ЦРУ, рок-музыка – сатанизм, Гарри Поттер – педофилия, правозащитники – шпионы, католики – не христиане, геи – не люди, иностранцы – враги. Путин – наш президент.
Отклик в воздухе пустом
«Ваш», – отвечает Путин этому народу – и народ пока обманывает. Ваш, но не весь. Остается пока одна важная область, где правитель не слился со своим народом. Ведь и народным авторитаризмом можно быть по-разному.
Старый путинский режим был властью с идеями в области экономики, но идеями исключительно буржуазными: догоним и перегоним, будем жить как они. Новый – с идеей духовной и моральной: нас не догонят, потому что по широкой дороге бегут в ад, а мы по узкой взбираемся на святую гору Афон. Старый иногда что-то придумывал непонятное и пытался спустить в народ: удвоим ВВП, догоним Португалию, проведем интернет в каждый дом, присоединимся к ВТО, добьемся безвизового режима с ЕС, создадим финансовый центр. Народ слушал недоверчиво: деньги пилят. Не надо заграницы, интернета, центра. Новый режим обещает понятное: подумаем о возвращении смертной казни. Уникальная в своей святости Русь – скит, где спасается человечество. Кому в ските повезло родиться – тот и спасен. Но лучше, конечно, в провинции у моря.
Когда народ и режим существуют как Новиков и Прибой, как долгое эхо друг друга, казалось бы, что может быть хуже для тех, кто не хочет участвовать в этой перекличке. Но есть еще место в душе правителя, куда не пробрались, где не поселились народные чаянья. Сбежала последняя перекличка.
Популистский режим опирается на сконструированный им же народ. Но опираться на народ можно по разные его стороны: одесную и ошую, можно на духовные ценности, а можно – на экономические. А экономические – понятно какие: чтоб у кого больше забрать и у кого меньше — отдать, а это мы.
По этому признаку авторитарные популистские режимы и делятся на левые и правые.
Режим черный растворимый
Когда живешь в правом режиме, кажется, что отвратительнее быть не может, – особенно для интеллигенции. Правитель тут объединяется с народом, прежде всего, против умных. Правитель предлагает славить общих предков и великую историю. Напоминает об избранности народа, о его особой близости к небесам. О святых покровителях, которые нас любят, а остальных терпят в лучшем случае. Вспоминает общую для всех нас веру, нравственность, воспитание и семью. Величие национального языка, на котором хоть с друзьями, хоть с неприятелями, с женским полом, но преимущественно с Богом. Бог по-нашему лучше всего понимает, а не по-русски – плохо.
О величии национальной культуры – возвышенной и одновременно скромной, как Ван Гог с ухом, но без абсента, и Чайковский без сексуальной ориентации. «Щелкунчик» дает отпор разлагающему влиянию: черный лебедь, я не твой.
Перед сеансами кинофильмов без сцен секса и насилия показывают дневник последних событий. Выходит одна газета для взрослых, одна для юношества и несколько спортивных. Детский журнал с картинками. В цене – скромность в быту и личной жизни. Молодежь пристроена по организациям, одета в форму, отдыхает по лагерям. Женщины рожают будущих воинов. Профсоюзы хвалят церковь, церковь – армию, армия – народ, кукушка – петуха. Спецслужбы в почете, тайная полиция в силе, университетские профессора следят за языком. Внешний мир погряз во зле, полон врагов, завидует успехам. А вместо секса пламенный мотор.
Так вели себя Франко и Пиночет, греческие полковники и Ли Кван Ю, Пак Чжон Хи и Питер Бота, бесконечные полковники Маркеса и их оригиналы, Сухарто, Ататюрк, Чан Кайши и так далее. Все они были разной степени честности и умелости: одни воровали много, другие умеренно, одни раздаривали страну друзьям, другие держали ближний круг в строгости, одни изменили страну к лучшему, другие оставили, где была. Но все они говорили с народом о патриотизме, традиционных ценностях, славных предках, враждебном окружении и внутренних врагах.
Кажется – ну какая же тоска. Однако параллельно с этим миром маркесовских полковников, который Маркс назвал бы надстройкой, существовал другой мир – обычного капиталистического хозяйства. Работали магазины, рестораны и логистические центры, люди брали кредиты и меняли валюту, покупали квартиры и продавали дома, заключали контракты, завозили товары и вывозили сырье (или наоборот), торговали акциями, открывали и закрывали фирмы, печатали книги и ездили за границу.
Авторитарный режим, который опирается на патриотизм и мораль, на государственную борьбу с грешниками и изменниками, кажется гнетущим и невыносимым. Но в действительности он легкий, даже если тянется долго. Он не касается основ нормальной жизни и потому убирается легко, в считаные месяцы, рассеивается, как туман, как воск от лица огня.
Такой строй держится на контроле за словом: об этом не даем говорить, а об этом говорим все время, это хвалим – то ругаем, эти истинные патриоты, те – враги. Когда одни слова перестают говорить усиленно громко, а другие запрещать, все меняется. Люди, чьи взгляды совпадали с прежними государственными, никуда не исчезают – они просто перестают быть народом, а другие – не народом: народом оказываются все – и бывшие патриоты, и бывшие предатели.
История полна образцов сравнительно легкого – без крови и лишений – выхода из самых многолетних правых режимов.
Справедливость на марше
Но волны низовой народной воли правитель может отразить и усилить не только справа, но и слева, прийти к тем, кто чувствует себя ниже среднего не только с народной нравственностью, но и с народной справедливостью.
А справедливость – это чтобы все принадлежало народу-труженику: земля и недра, заводы и фабрики, вещи и деньги. Чтобы все по-честному, поровну, без богатых. А богатые – это кто не как я.
Правая народная власть лезет в душу, левая – в экономику, и второе – как ни странно это слышать интеллигенту – страшнее. Левая диктатура устанавливает фиксированный валютный курс и твердые цены, разверзая пропасти черных рынков. Требует для одних товаров менять валюту по одному курсу, а для других – по другому. Устанавливает монополию внешней торговли. Залезает в золотовалютные резервы центробанка. Запрещает вывозить то и ввозить это. Устанавливает квоты для национальных товаров. Раздает плановые задания. Обвиняет во всех экономических бедах транснациональные корпорации, банки и фондовые рынки. Изгоняет из народного хозяйства иностранцев. Назначает главами центробанков, министрами экономики и торговли, директорами крупных госбанков и национальных компаний не экономистов, а соратников, уличных вождей, экспертов из ток-шоу про кризис мирового капитализма. Управляет экономикой указами.
Такие режимы могут быть короче правых по времени, но страны после них приходят в себя с гораздо большим, с невероятным трудом. Тяжело было приходить в себя после справедливости и равенства Восточной Европе, Советской России, Китаю, социалистической Кампучии, Ливийской Джамахирии, Украине. Вряд ли кто думает, у Кубы, Северной Кореи, Зимбабве расставание с настоящим будет легким. Белоруссии тоже надо приготовиться.
Пока наш режим говорит на языке морали и патриотических ценностей – выйти из него будет сравнительно легко. Когда он заговорит на языке народной справедливости, чтобы выйти из него, понадобятся вторые девяностые. Народные республики востока Украины для нас опасны как раз тем, что к разговорам о морали добавляют разговоры о справедливости.
У роковой черты
Путинский режим уже пару лет как стал народным по части патриотизма и морали, но не стал народным по части справедливости. Не раздаются сверху обращенные к народу проклятия капиталистам, если кого душат, то в своем кругу, не прибегая к революционному творчеству масс. Нету кумача, Че Гевары, лоскутов-плакатов, народных шествий, революционных песен, мозаик с мускулистым рабочим на автобусных остановках и государственных учреждениях. Комбедов, ревкомов, боливарианских ячеек, спартаковцев – юных бойцов.
Настоящая справедливость – это всякий дележ и передел, отъем в пользу народа, а его представляет обычно государство. Все ему. Вот этого у нас пока маловато. Нету национализаций, экспроприаций, ограбления награбленного. Выдает режим свой антинародный характер.
Нету даже священного для всех левых народных диктатур повышения налогов на богатых. Даже прогрессивной шкалы, от которой взвоет столичный средний класс, участник маршей мира, тоже пока нет.
Но нету – не значит, что всего этого и не будет.
Владимир Путин столкнулся с тем, с чем сталкивается любой авторитарный правитель, обратившийся к народу в поисках поддержки. Для того народа, к которому диктатор обращается за санкцией на власть, любой правитель, кроме самого ужасного, слишком мягок и просвещен. Для этого народа нет разницы между чиновниками и оппозицией. Лояльные власти богачи, независимые олигархи, средний класс – все одно, все чужие, всех прижать.
Пасхальный огонь, святые, Крым, антигейский закон, запрет на иностранцев в печати и общественных организациях – это правильно. Но почему тогда иностранцы в экономике, в бизнесе, в финансах? Зачем этот «Ситибанк» и ТНК-BP? Бить грешников и предателей – правильно. Но к чему тогда щадить этих жирующих за наш счет, когда у нас тут общее дело и все для родины и победы ее величия? Когда уже дойдем до главного? Когда уже начнем наводить порядок и справедливость? Возвращать у народа отнятое, частное делать общим?
Путин встал у этой черты и смотрит. С одной стороны – фондовые рынки и мутные экономические законы, рейтинги, аудиторы, платежные системы, с другой – твердые цены, фиксированный курс, запрет на импорт, прогрессивный налог, национализация.
С одной стороны – духовность, Сретенский монастырь, город русской славы, память о войне, Русское палестинское общество, пасхальный огонь спецчартером, Пояс Богородицы, крест Андрея, голова Пантелеймона, народ, требующий справедливости, равенства, чтоб то, что по праву, было его, все по-честному, небесный Сталинград, великое общее дело вызволения человечества через русский мир. И бесконечно продленная власть.
А с другой стороны – «Яндекс», «Макдональдс», «Магнит», «Вымпелком», «Лаборатория Касперского», ABBYY, АФК «Система», BP, «Дождь», «Альфа-банк», Роснано, «Рамблер-Афиша», GQ, «Ведомости», «Стрелка», Крымская набережная, Гоголь-центр. Разве можно сравнить. Неужели одно может стоить другого. Неужели беречь их, когда на кону великое дело власти ради справедливости и спасения.
Путин застыл у черты и смотрит. Если он пересечет ее в походе за народной любовью, вернуться будет в тысячу раз труднее.
