Харви Вайнштейн перед судебным заседанием. Фото:Seth Wenig / AP / TASS
Битвы новой этики ведутся в условиях, когда государство переучреждено, усмирено, нейтрализовано и правовыми средствами вполне успешно отстаивает разнообразные права и свободы. Конфликт теперь возникает не с государством, а между меньшинствами или же между меньшинствами и большинством. И целями сторон являются не столько влияние в государстве и на него, сколько непосредственное влияние друг на друга. Ниспровергнут должен быть старый порядок в головах конкретных людей, для чего используются убеждение и моральное давление – в роли мягкой силы.
Это протестантское по своей форме усердие обращено на ближнего, и я – ближний – раздражен и возмущен, мне приходится отвечать, именно потому, что вопросы и требования исходят не от отчужденных институтов, которые можно гордо проигнорировать, но от людей, подобных мне. Чтобы дать ответ по существу, да еще выразить суждение, отражающее мой интерес, я должен обладать известной социальной зрелостью, рассудительностью, политической, правовой и риторической культурой. Такой интенсивной вовлеченности в моральные и правовые проблемы общество масс в своей истории не знало – оно начинает интегрироваться в настоящую гражданскую общину, разделенную, конечно, на конфликтующие группы ценностных ориентаций. Не иметь их означает отстать от жизни. Так происходит эмансипация большинства в сфере вынесения ценностных суждений, ранее принадлежавшей элите.
Всякое бесправие и всякая несвобода существуют только потому, что они кому-то выгодны. Стоит ли удивляться, например, что эмансипация «женщин», «цветных», «инородцев» и «иноверцев» вызывала и вызывает противодействие «белых», «ортодоксальных» «мужчин» «коренного этноса», преимущественно из нижних социальных классов? Эмансипация сокращает для них возможность эксплуатировать людей с усеченными правами – приходится либо больше платить за труд, либо больше работать самим.
Это простое обстоятельство объясняет, почему левая повестка плохо дружит с повесткой новой этики, а социалистические движения XIX–ХХ веков прекрасно сочетались с национализмом, империализмом, колониализмом, расизмом и ксенофобией. Тут нет парадокса. На первый взгляд, левое движение может показаться направленным на освобождение всех и всяческих угнетенных, однако это не всегда так даже в теории, а на практике ведущую роль во всех массовых левых движениях играл и играет экономический интерес. Правящим классам поэтому легко купить голоса даже организованных масс политикой коллективного или общенационального господства над какими-то «третьими» странами или группами. Можно, кстати, вспомнить, что в борьбе против расовой сегрегации в тех же США основную роль играл вовсе не рабочий класс, а класс средний, политики, интеллигенция и юристы либерального лагеря.
Взлет Дональда Трампа – этот апофеоз новейшего популизма – случился как раз потому, что его избиратели (половина Америки) не только смеют иметь суждение, но и освоили коммуникативные практики ущемленных меньшинств. Это не просто хорошо, это очень хорошо, это настоящий социальный сдвиг! Понятны раздражение, разочарование и гнев прежних авторитетов, вождей общественного мнения как консервативного, так и либерального лагеря. Понятна и блокировка Трампа сразу в нескольких сетях, владельцы которых сделали политический выбор в пользу поляризации интернет-платформ. Получилось, конечно, не очень красиво, но цензуры тут нет – одна лишь политика.
Перегруппировка происходит быстро, Трампа, расистов, сексистов, националистов, религиозных фанатиков, а с ними российских, китайских или еще каких-нибудь ботов идеологического фронта блокируют в одной сети, но принимают в другую, и скоро уже каждая группа будет обладать своей собственной всемирной платформой. И это надо безусловно приветствовать. Польза от максимума плюрализма и свободы слова состоит также и в том, что буквально всех активных и мыслящих хорошо видно и слышно. Ценности ценностями, а фигура иногда говорит больше слов, природа упрямо проступает из-под характера: «Опять стошнит?» – спрашивал себя Веничка.
Недавно обретенная способность суждения вызывает у неофита энтузиазм и надежды, мнений много, они полярны, мало кто готов слушать друг друга, оппоненты кажутся моральными уродами, дураками, циниками и бесстыдниками. Со временем все это стихает, обнаруживается, что радикализм смешон, другие люди не так уж и плохи, а слова, в целом, не так много значат. Вступив на путь суждений, человек, хочешь не хочешь, приходит к их критике, а заодно и к критике всего социального. Довести до критики обывателя – какое Просвещение могло об этом мечтать?!
