Миллиард рублей, выделенный российским правительством на проведение "Евровидения – 2009" в Москве, – сумма красивая и говорящая. Такие красивые суммы не выделяют на что-то просто важное, или важное, например, для города Москва. Тут, безусловно, государственное дело. И на фоне этого государственного дела померкнет, скорее всего, попытка Федеральной Антимонопольной Службы провести расследование в отношении отелей, якобы сговорившихся на треть повысить цены на обслуживание в период конкурса. Даже если ценовой сговор удастся доказать (а это станет понятно не раньше 14 мая), нарушителям антимонопольного законодательства грозит штраф в размере 15% от годового заработка, и это наказание, безусловно, утонет в шквале неизбежных победных реляций – ясно, что за миллиард рублей (плюс средства города, "Первого канала" и спонсоров) сложно не сделать эффектное шоу с русским размахом. Надо сильно постараться сделать его не эффектным, особенно, если за подготовкой следит сам премьер-министр, наведывающийся на площадку лично. Так же, как и расследование борцов с монополиями, во всеобщей эйфории утонут и робкие возгласы защитников природы на тему ужесточившегося в дни форума отлова бродячих собак. Ну, а попытки представителей гей-сообщества обратить внимание на то, что им запрещают провести гей-парад, выглядят и вовсе смехотворными. В "Евродоме", в который превратили на время фестиваля столичный "Манеж", судя по контингенту ежедневных вечеринок, мини-гей-парады проходят каждый вечер, никто не запрещает. А на церемонии открытия, на сцене и вовсе танцевали кремлевские курсанты с винтовками, ангельскими крыльями и кокардами в форме сердечка – кажется, что-то из репертуара клуба "Три обезьяны". Или представители гей-сообщества ждали, что Юрий Лужков выйдет в прямой эфир канала "ТВ-Центр" и скажет: "Каюсь, дорогие гомосеки, был неправ, вот вам Тверская, делайте на ней, что хотите!"?

Государственное дело, на которое выделен один миллиард рублей, безусловно, не есть реализация продюсерских и режиссерских амбиций Константина Эрнста. Хотя он здесь – главный продюсер и режиссер, это было ясно еще на этапе национального отбора, когда киевлянка Анастасия Приходько обошла всех конкурентов и получила путевку на "Евровидение". На моем веку не было ни одного национального отбора и не было ни одного финала "Евровидения", когда в коррупции и подлоге не обвиняли бы профессиональное жюри либо же систему подсчета зрительских голосов. "Евровидение" – это шоу, задача продюсеров – сделать его максимально рейтинговым, и в этой ситуации из всех претендентов на роль российского делегата Анастасия Приходько была самой привлекательной фигурой – молодой, спорной, дерзкой, противоречивой, а главное – в ее работе на сцене сквозило то самое "настоящее", которое не создашь усилиями и деньгами продюсеров, такое бывает только от природы. На роль создателя конкурсной песни выбрали лучшего поп-автора, работающего на постсоветском пространстве, – Константина Меладзе, он же – продюсер Анастасии. Если прочие конкурсные песни конкурса с каждым эфиром неизбежно все больше приедаются, то "Мамо" Константина Меладзе кажется все более эффектной. Константин Эрнст лично присутствовал на репетициях госпожи Приходько, режиссер "Турецкого гамбита" и продюсер "Адмирала" Джаник Файзиев создал для номера Анастасии Приходько видеоряд в стиле "Бенджамина Баттона", и все это вкупе с беспрецедентными по масштабу декорациями "Олимпийского" выглядело продюсерским вызовом господина Эрнста, сравнимым с "Дозорами". Но миллиард рублей – цифра все равно слишком красивая и говорящая для одного продюсера, пусть даже известного и близкого власти.

Есть, конечно, версия относительно "улучшения имиджа" страны, но на чисто политическом фронте у России слишком много забот и сложностей, чтобы какой-то – пусть и континентального размаха поп-конкурс – смог его этот имидж радикально поправить. Самое вероятное государственное дело, которое достойно суммы в один миллиард – Олимпиада в Сочи. Город другой, объекты другие, но есть механизмы, которые уже сейчас нужно тестировать: готовность финансовой системы к проводкам крупных сумм на организацию форума такого уровня, работа милиции, охраны и волонтеров, интернет-продажа билетов, электронные устройства на объекте, ускоряющие движение зрительских потоков. В 2014 году опыт "Евровидения" будет неоценим.

И есть еще одна задача, которая решится сама собой, даже если и не прописана в продюсерских планах. Задача философско-идеологического плана, а именно – проверка на прочность понятия "наши". С вопросом, кто на "Евровидении" "наш", а кто "не наш", сталкиваешься на каждом шагу. Грузины – точно не наши, если согласились выйти из состязания только лишь ради возможности привлечь максимум внимания к лозунгу "We Don't Wanna Put In", ставшему припевом их песни-претендента. Норвежец – наш, потому что родился в Минске, широко улыбается и поет вполне доступную фолк-песню со скрипочкой. Наша ли англичанка Джейд Иуэн, если продюсер певицы Эндрю Ллойд Уэббер вытянул из Владимира Путина обещание отправить за нее SMS? Вроде, наша, а вот Филипп Киркоров говорит в интервью, что ее не крутят на серьезных европейских радиостанциях. Сам же Филипп Киркоров всячески поддерживает грека Сакиса Руваса, будучи при этом нашим артистом, показавшим наихудший результат из всех, кто ездил от нас на "Евровидение". Патрисия Каас – конечно, наша, мы ее с детства помним, а тут еще она – на каждом втором билборде рекламирует косметику. Голоса жителей СНГ обеспечены. Интарс Бусулис из Латвии – единственный на "Евровидении-2009", кто исполняет свою песню целиком по-русски, но его песня "Пробки" для русского уха, пожалуй, сложновата – слишком много информации, все слишком музыкально и насыщено, он, пожалуй, вообще для "Евровидения" слишком хорош. Наконец, главный вопрос, обсуждавшийся в последние два месяца: наша ли Анастасия Приходько? Припев песни поет по-украински, живет в Киеве. Ее брата в русской прессе обвиняли в связях с националистами, но теперь, вроде, уже не обвиняют, сама она ляпнула что-то про темнокожих в эфире "Фабрики звезд", но темнокожие ее, вроде бы, простили. Поет она, вероятно, лучшую песню на "Евровидении-2009", но оценят ли это профессиональные жюри стран-участниц, которые в этом году голосуют наравне с простыми отправителями эсэмэсок? И вот эти отправители эсэмэсок, они самые активные – где? По-прежнему в бывших соцстранах и странах с большими диаспорами экс-наших? Или в этом году активизируются, скажем, "викинги" – скандинавы и прибалты?

Ответы даст конкурс. А пока зримая граница между "нашими" и "не Нашими" пролегает совсем рядом с "Олимпийским". Каждый, кто бывает на улице Дурова, знает, что в непосредственной близости от служебного входа в спорткомплекс строят соборную мечеть. На стройплощадке, в стоящих рядом жилых домах и прилегающем городке из контейнеров, где живут рабочие с семьями, – своя жизнь. Стройплощадку и контейнеры обтянули символикой "Евровидения", но обитают там люди, чьим убеждениям эстетика поп-конкурса явно противоречит. Еще пару дней назад рабочие из интернациональной бригады, строящей для конкурса сцену, бегали в "Макдональдс" мимо попрошаек на костылях, под ногами у них крутились дети, словно привезенные с Казанского вокзала, а рядом на скамеечках перебирали четки серьезные мужчины с окладистыми бородами. Попрошайки, вроде бы, исчезли, но мужчины остались, тут их жизнь – кафе, магазины, мечеть. Вот милиционер, охраняющий "Евровидение", а рядом – сотрудник ЧОПа, охраняющий жилье рабочих, он в рацию по-русски совсем не говорит. Они, конечно, наши, эти мусульмане, которые чувствуют себя в маленьком городке около "Олимпийского" полными хозяевами. Но чувство все же очень странное. Как будто мусульманский Ватикан, а вокруг марширует гей-парад.