Александр Петриков специально для «Кашина»
Публичное унижение, устроенное Владимиром Путиным своему ближайшему окружению в этот понедельник, остается важнейшим внутриполитическим российским событием даже после признания ДНР и ЛНР. Сложные решения — неожиданные, спорные, потенциально непопулярные, — не раз принимались и раньше, но до сих пор не было такого, чтобы Путин выволакивал свое политбюро к телевизионным камерам и спрашивал каждого: Конституцию обнулять будем? Пенсионную реформу устроим? Навального посадим? ДК на Дубровке штурмом будем брать?
Традиция принятия таких решений — самое незыблемое, что есть в путинской России, и закрытые двери — настоящий символ власти, а тут их впервые распахнули. Выглядело так, будто Путин решил подстраховаться, чтобы никто не смог потом сделать вида, что был против; чтобы тот же Нарышкин не смог позвонить Году Семеновичу и сказать, что вы не думайте, я не поддержал это решение. Похоже, цель была именно такова, но почему-то во всех предыдущих сериях у Путина не было потребности связывать свое окружение публичной круговой порукой. Даже Крым восемь лет назад разыгрывали иначе и не спрашивали каждого под камеры — чей Крым, чей Крым? А теперь почему-то понадобилось, почему-то прежние механизмы лояльности и доверия не работают, Путин не готов поворачиваться спиной даже к ближайшим соратникам, и приходится брать элиты буквально в заложники. Менее живописный, но тоже вполне впечатляющий пример — «военное» голосование Совета Федерации, которое Валентина Матвиенко планировала провести за закрытыми дверями, как будто идя навстречу тем сенаторам, которые надеются еще хотя бы поездить, но за пять минут до начала объявили, что заседание будет открытым — кто, кроме Путина, мог заставить Матвиенко переменить решение в последний момент?
