Дастан Касмамытов — наверное, самый известный на Западе квир-человек из Кыргызстана. Он же — инициатор едва ли не самого оригинального проекта в мировой истории ЛГБТ-активизма «Розовые вершины» : вместе с единомышленниками 31-летний альпинист устанавливает радужные флаги на высочайших вершинах планеты.
Можно точно сказать, когда его жизнь перешла в принципиально иное качество — конец января 2014 года. Пресс-конференция в Бишкеке: международная правозащитная организация Human Rights Watch рассказывает о систематическом насилии милиции Кыргызстана в отношении геев и бисексуалов. Дастан Касмамытов, студент Американского университета в Центральной Азии, выступает в качестве живого доказательства: да, в нашей стране ЛГБТ-люди не имеют возможности защитить свои права.
«Мне действительно страшно здесь сидеть, — говорит журналистам Дастан, — мне страшно за своих родителей, которые, возможно, будут испытывать агрессию со стороны наших же родственников или их друзей. Но почему я здесь? Почему я вынужден говорить? И я, и многие из нас по горло сыты тем насилием, которое происходит ежедневно… Мы испытываем насилие дома — нас выгоняют. И на учебе. И на работе. На улице, — везде. Это постоянные издевательства, унижения, избиения, сексуальное насилие. И мы не можем обратиться в милицию, потому что нам отказывают в написании заявления. А в некоторых случаях еще и дополнительно насилуют. Получается, нет никакого способа получить доступ к справедливости».
Это был не только каминг-аут. Или, если угодно, двойной каминг-аут. Публичное признание в гомосексуальности и рассказ о шантаже со стороны представителей милиции. Ему было 20, его парню 25. «Они нас остановили в парке. Поняли, что мы — ЛГБТ, что мы — геи. Мы сидели, обнявшись. Они шантажировали. Они прессовали и меня, и моего тогдашнего парня. Мне было проще, я сказал, что открытый, что мои родители знают, «можете шантажировать, я вам денег не дам». Они говорили, что это уголовно-наказуемо, что неправда. Но партнеру пришлось заплатить».
В какую сумму обошлось молчание, Дастан не помнит. Уверен, что деньги были довольно большие, — парню, который боялся огласки, пришлось залезть в долги.
На видео с той пресс-конференции в Бишкеке видно, что Дастан умеет сдерживать чувства, их дозировать. Строгость, эмоциональная опрятность придают его словам особый вес, — это сила факта. И можно предположить, что в немалой степени потому то выступление наделало в Кыргызстане столько шуму.
Дастан вспоминает: «В то время я, наверное, не полностью осознавал, что будет происходить дальше. И потом я был на всех каналах: на телевидении, на радио, — везде. Мое лицо, мой голос были повсюду. Меня многие люди узнавали на улице. Многие и до сих пор узнают».
Уже на следующей день после пресс-конференции правозащитников муфтият страны выпустил новую фетву. В религиозном предписании на сайте Духовного управления мусульман Кыргызстана поминали «народ Лута», — согласно Корану практикующий так называемые «противоестественные половые связи»: «Если вы увидите, как совершается деяние народа Лута, убейте того, кто делает, и того, с кем делают. Все мусульмане должны… жить по шариату Аллаха».
Вскоре эта запись с сайта исчезла, — светские власти расценили ее как призыв к самосуду, а власти религиозные приняли к сведению. Но проблема уже стала зримой. Именно со своим громким каминг-аутом Дастан связывает позднейшие политические дебаты на самом высшем уровне. Парламентарии спорили: а может, в Кыргызстане стоит тоже запретить «пропаганду гомосексуализма»? Стоит напомнить год: 2014-й, совсем недавно в России вступил в силу закон, фактически запрещающий квир-просвещение среди несовершеннолетних.
«После моего каминг-аута парламент начал работать над законопроектом о «пропаганде гомосексуализма», как и в России. Слово в слово, как и в России, но с уголовным, а не административным наказанием».
После протестов правозащитников гомофобный закон принят не был, но жизнь ЛГБТ-сообщества в Кыргызстане стала более рискованной — видимость создает новые опасности. Дастан вспоминает, что тогда было много гомофобных выступлений. Неизвестные забрасывали камнями квир-организации, и без того существовавшие в полуподполье.
Став вдруг лицом «радужного» сообщества страны, Дастан оказался мишенью. Однажды в Бишкеке, днем, в центре города на него наехала машина. «Я потерял сознание. Я ехал на велосипеде… Что произошло, узнал уже в больнице. По словам свидетелей, одна машина вдруг резко увеличила скорость и поехала на меня. Она просто поехала, чтобы…, — он не договаривает, — Я не знаю. Попытка убийства, наверное».
Заявление в милицию, он писал, находясь в больничной палате. Милиционеры пришли к нему сами. Но злоумышленники найдены не были, и трудно сказать, почему. Может, свидетельские показания были туманны. Может быть, следователям не хватило служебного рвения.
«Там были камеры слежения. Их только-только начали устанавливать. И почему-то именно в этот момент они не работали. Но что меня эмоционально убило, — я начал получать сообщения от представителей ЛГБТ-сообщества. Мне писали, что из-за меня ситуация начала ухудшаться».
ЛГБТ-активизм в Кыргызстане — дело крайне небезопасное. Дастан вспоминает, как в 2013 году в городе Ош, на юге страны, напали на него и пятерых его единомышленников.
«Это произошло после одного тренинга для ЛГБТ-сообщества. Там был один человек, который позвал нас всех ресторан, в котором работал. Коллеги про него каким-то образом узнали. Сначала официанты шушукались, смотрели на нас искоса. На тот момент мы не понимали, в чем дело. Мы оплатили, вышли, — и все официанты вышли и нас избили. Это была явно гомофобная атака — было понятно из их комментариев. У меня была разбита губа. Я помню, как дрожал без остановки. Но не из-за того, что мне страшно или больно. Мне было обидно, что мы не можем наказать этих людей».
Формально у пострадавших было право пойти в милицию. В Кыргызстане гомосексуальность декриминализована еще в 1998 году. Но уровень бытовой гомофобии — один из самых высоких в странах бывшего постсоветского пространства, особенно на мусульманском юге.
«Этот чувак, который жил в Оше, сказал, что у него будут проблемы, — его найдут, а он не был открытым. И нужно понимать, что город Ош намного консервативней, религиозней, чем Бишкек, откуда мы приехали. У нас оставался один день. Мы поговорили, идти в милицию или нет, — это был бы прекрасный «кейс», который мы могли бы довести до судов. Потом мы пытались поговорить с администрацией ресторана, но это тоже ни к чему не привело. Пришлось оставить этот случай».
***
Каминг-аут перед родителями Дастан сделал в двадцать. Взгляду нынешнему, да еще и стороннему может показаться, что у него были все основания, чтобы рассчитывать на понимание в семье. Отец — физик, преподаватель вуза, мама — закончила печатное дело, иллюстратор. Люди образованные.
Но гладко не получилось. Рассказывая Дастан смеется, однако я уже знаю, — таков, скорей, способ говорить о некомфортном, болезненном или страшном.
«Я сказал маме: «Хочу рассказать тебе кое-что, но тебе это не понравится». А потом не мог произнести эти слова. Что я — гей. Мама испугалась, начала спрашивать, что случилось: «Кто-то забеременел? У тебя вич? Ты принимаешь наркотики? У тебя проблемы с милицией? Ты убил кого-то? Все это время я отвечал «нет-нет-нет». И потом она спросила: «Ты — голубой?». Я не ответил, но было понятно. Была гробовая тишина. Не знаю, сколько минут она длилась, но мне показалось, что вечность. А потом она спросила: «Ты хочешь вылечить себя?». Я сказал «да», потому что настолько ее шокировал, что мне нужно было дать что-то взамен. Какую-то надежду».
Мать Дастана и правда попыталась. В республиканском центре психического здоровья ее пожелания всерьез не восприняли — устроили нечто вроде троллинга. Дали адрес, пообещав, что там ее ребенку помогут:
«Мама пошла туда одна. Это была какая-то чихуяновка, непонятно где, на «камчатке», далеко, в каких-то закоулках. Она еле нашла дверцу — там даже не было замка. Постучалась, и ей открыл человек с большим радужным флагом, не то женщина, не то мужчина. И она поняла: окей, мне здесь не помогут. А еще у нас были встречи с психологами, — и это больше помогло моей маме, чем мне. Были походы по всяким ясновидцам, религиозным деятелям. Мне приходилось делать всякие странные вещи — например, читать молитву на арабском перед свечой, пить святую воду (мама в пять часов утра привозила трехлитровую банку). Я находил в моей комнате какие-то странные предметы. Однажды нашел под подушкой нож. Она покупала календари этих чуваков-ясновидцев. Они были не самыми красивыми. Когда друзья приходили, то я эти календари всегда убирал».
Слушая, я делаю себе мысленную пометку: это и грустно, и смешно. В отчаянии мать вешает в комнате сына календари каких-то страшных мужиков, аура которых якобы должна избавить его от гомосексуальности.
«Родители прекратили, когда у меня начали проблемы в учебе, когда увидели, что у меня началась депрессия. Мне не хотелось жить, мне ничего не хотелось делать. Была вечная слабость. Мне все казалось бессмысленным. Я постоянно заставлял себя. Я не хотел видеть людей».
На принятие сына-гея ушло несколько лет, — по крайней мере, мать Дастана научилась держать нейтралитет. Хотя и сейчас, когда он приезжает к родителям со своим парнем, постели им стелят раздельно, и упорно раздвигают их тюфяки наутро, не желая считать или называть их парой. Вспоминая последний визит, Дастан снова смеется:
«Они положили нас отдельно, но мы объединили, сделали одну кровать, скажем так. Потом поехали в горы, приехали, и нам постелили не просто отдельно, а буквой «Г», чтобы мы могли соприкасаться только головами».
Отец и по сей день не может примириться с гомосексуальностью сына. Для него факт, что двое мужчин могут быть супругами, все еще нечто невообразимое. Дастан называет отца продуктом того общества, в котором вырос: человек советский или, если угодно, постсоветский.
Громкий каминг-аут Дастана сильно изменил жизнь родителей. Для него важно, что они не стали отталкивать, как это, порой, бывает. Как раз наоборот — вердикт матери был однозначен с самого начала.
«Моя мама сказала, что в каждой семье есть какие-то темные стороны. Пусть говорят, что хотят. Я буду стеной стоять за своего сына. Она так мне и сказала», — вспоминает Дастан.
Она — сильный человек. Именно она сумела прокормить семью, когда развалился Советский Союз: стала «челночницей», на своих плечах, сама возила товар из Китая. Дастан, вспоминая детство, говорит, что ни в чем не испытывал нужды. Его задачей было — хорошо учиться, что он и делал, считаясь — до поры до времени — семейной гордостью.
***
Наверное, можно сказать, что горы — часть его идентичности. Дастан — кыргыз, представитель кочевого народа. Он — гомосексуал, которому горы дают искомую свободу.
«В подростковом возрасте я сам пошел в секцию по альпинизму и скалолазанию в институте физкультуры. Нашел через одного знакомого, — «в теме», из ЛГБТ-сообщества. Он сказал, что есть такая возможность. Я сам пошел и записался. Очень многие виды спорта мне, к сожалению, нее нравились, — они казались мне слишком…, — он задумывается, — Я со школы избегал всех этих традиционных «мужских» видов спорта, вроде борьбы. Многие ребята ходили на борьбу, но я искал, что-то свое. Но мне хотелось также путешествовать, смотреть мир. И самая главная причина в то время, когда я начал заниматься ЛГБТ-активизмом, — мне нужно было найти что-то для своего душевного равновесия, чтобы отойти от всех этих проблем. В горах я чувствовал себя более безопасно. Я был далек от людей, от гомофобов, от государства».
«Розовые вершины» как идея явились ему лет пять тому назад в качестве ответа на вопрос, как он может быть полезен ЛГБТ-сообществу своей страны, находясь вне нее. Через два года после того исторического каминг-аута он уехал учиться в Норвегию, — мера скорее вынужденная.
«Мои родители все время давили на меня: все, хватит, уезжай отсюда, подавай на магистратуру. Они настаивали, потому что боялись за меня. Я и сам осознавал, что мне небезопасно: узнают люди. Многие оказывались адекватными людьми, но в любой момент мог попасться какой-то реальный гомофоб и что-нибудь сделать».
Покинув Бишкек, Дастан продолжал сотрудничать с кыргызскими правозащитниками, — в написании документов для ООН и ОБСЕ его знание английского было как раз кстати. Но простого документооборота, столь важного для правозащиты, ему было недостаточно.
«Первый проект: я проехал на велосипеде от Бишкека до Берлина. Но он получился не так, как я задумывал. По дороге я хотел собирать историю ЛГБТ, но мне не хватило времени. Я выбрал очень короткий промежуток, всего три месяца, — время между учебой и работой. В каждом населенном пункте я только ночевал. У меня не было времени искать людей, общаться с ними. Но зато в этой поездке она хорошая знакомая из Казахстана рассказала мне про семь вершин — самые высокие горы каждого континента. И так как я раньше занимался альпинизмом, то подумал, что это было бы классно».
Первым делом Дастан с друзьями из Норвегии и Германии уехал в Австралию, — там они подняли радужный флаг на горе Косцюшко, на высоте 2228 метров. Следующей высотой был Эльбрус, высочайшая вершина Европы. Далее — Килиманджаро в Африке; гора Монблан, самая высокая точка Альп. В конце этого года команда квир-альпинистов намерена отправиться в Южную Америку. Там — Аконкагуа, высочайшая вершина мира за пределами Азии, высота — 6960 метров над уровнем моря.
Все это уже звучит, как нечто весьма затратное. А как на деле?
«Ой, да, — соглашается Дастан, — Я начал с самых «дешевых» гор. На Косцюшко вообще ничего не надо было тратить, кроме как на перелет, это было самым дорогим. Эльбрус тоже был не самым дорогим, благодаря знанию русского языка.. Монблан — тоже недорого, потому что почти здесь, под боком. Деньги личные. Правда, нам фейсбук помог небольшими денежками — всего пара тысяч евро, на которые мы смогли купить какое-то оборудование».
Как правило, путешествие каждый оплачивает из своего кармана, но иногда немного помогает краудфандинг, — на сайте проекта трудно не заметить розовую плашку с предложением пожертвовать любую сумму. Там же, кстати, и ссылка на репортаж, который о Дастане сделало информационное агентство Reuters. Жаль, что я увидел его уже после нашей встречи. Из репортажа следует, что перед тем, как подняться на Эльбрус в России, Дастан был вынужден шесть часов отвечать на вопросы местных спецслужб.
https://www.youtube.com/watch?v=LtDx_9SdZ3A
Вначале был круг друзей-альпинистов. Потом присоединились те, кто прочитал о проекте в интернете. Их возраст — от 22 до 60-ти. Особых ограничений нет, — нужен хотя бы минимальный опыт скалолазания.
Эти походы иногда чрезвычайно опасны. Недавно им пришлось прервать восхождение на пик Лейпциг, на границе между Кыргызстаном и Таджикистаном. Из-за глобального потепления от ледника там почти ничего не осталось, то есть подъем был сильно затруднен. Дастан говорит, что они могли бы добиться своего, но не уверен, что, поднявшись, остались бы потом живы.
«Были ужасные условия. Погодные, в том числе. Я говорю людям: «Назад— назад, спускаемся!». И все тоже поняли, что нам лучше возвращаться. Интересно, что на некоторых вершинах, которые были более высокими или казались более сложными, — на них я чувствовал себя очень хорошо. Но, например, на вершине Альфхубель, в Альпах, этой зимой мне было тяжело, хотя это не Монблан. Я испытал сильную горную болезнь. Мы поднялись, но я все время хотел назад».
Физические нагрузки, ужасная головная боль и тошнота из-за нехватки кислорода, серьезный риск для жизни. Слушая, представляя, я не могу удержаться от вопроса: зачем все это? «Да, я иногда себя об этом спрашиваю. Особенно, когда мучаешься из-за горной болезни. Думаешь, блин, нафиг все это? Но потом вспоминаешь и думаешь: все-таки было круто».
Желая покорить все семь крупных вершин мира, квир-альпинист отмечает, что PR-эффект куда больший дают акции, связанные с горами поменьше: например, воркшоп для ЛГБТ-людей в Бишкеке или встреча квир-скалолазов под Берлином, под эгидой Deutscher Alpenverein, союза немецких альпинистов.
«Мы делаем это не только для себя, для своего удовольствия. Мы хотим, чтобы о нас писали, чтобы люди говорили: вот, оказывается, среди геев тоже есть альпинисты, они тоже поднимаются в горы, — он смеется, — Интересно видеть, как люди реагируют. Например, когда о нас пишут в Центральной Азии, то в комментариях очень много хейта. Но это важно. Наши истории говорят об ЛГБТ-сообществе, что мы разные. К сожалению, из Центральной Азии известно много негативных историй, — насилие, шантаж, проблемы с семьей, работой, с государством. И это правда, у нас сложная жизнь, но, несмотря на это мы продолжаем делать крутые вещи, жить».
Покорение вершин оказалось для Дастана весьма романтичным мероприятием, — альпинизм свел его с нынешним парнем.
«Мы познакомились, как, наверное, многие, через приложение Tinder. У него в профиле были альпинистские фото, и у меня тоже. И мы на этом сразу сошлись. Вначале мы хотели познакомиться ради гор. Никакой романтической подоплеки не было. По крайней мере, на первой встрече».
Их отношения зашли уж так далеко, что Дастан живет теперь на два города: в Берлине у него работа (он — программист), а в Лейпциге — личная жизнь. Имени своего парня Дастан не называет, но говорит, что тот работает судьей. Альпинизмом занимаются вместе: «Первое наше восхождение было на самую высокую гору Испании [гора Тейде на острове Тенерифе, 3718 м. над уровнем моря]. Это было в начале позапрошлого года.
***
«Я не мигрант по выбору, я — вынужденный мигрант. У меня официально нет статуса беженца, но я считаю себя беженцем», — так определяет Дастан свой нынешний статус. Человек с дипломом европейского вуза, квалифицированный специалист с «голубой картой», — он живет и работает в Берлине по рабочей визе. По его словам, работодателям не мешает побочная деятельность Дастана, — квир-альпинизм это, возможно, даже плюс для портфолио.
«Они меня поддерживают. Я там открыт. Уже на стадии интервью в прошлом году мне сказали, что видели мой инстаграм. Они уже про все знали. Не знаю, повлияло ли это на их решение принять меня на работу».
Недавно Дастан снова был в Бишеке. И это снова была не только возможность повидаться с семьей. Седьмого августа этого года вместе своим парнем и другими ЛГБТ-активистами он отправился в горы, а там установил еще один радужный флаг. Он водрузил символ ЛГБТ-сообщества на пике Владимира Путина, горной вершине в Тянь-Шане, в 2011 году названной в честь президента России.
«В этот раз мы поднялись с ЛГБТ-флагами на пик Путина. Есть, к сожалению, такой пик в Кыргызстане. Это недалеко от Бишкека. Восхождение оказалось сложным, — сложнее, чем мы ожидали. Не надо было надевать альпинистские кошки [металлические приспособления против скольжения], использовать ледоруб, но путь был все-таки опасный из-за камнепадов».
ЛГБТ-флаг был водружен вместе с украинским. Это была не первая подобная попытка. Недавно один россиянин, протестуя против войны, установил на пике Путина флаг Украины, — правда, уже на следующий день его убрали, а сам альпинист, проживающий в Кыргызстане, был вынужден давать объяснения спецслужбам. Состава преступления тогда не нашли, но нервы, кажется, потрепали.
Дастан и его друзья поступили иначе.
«ЛГБТ-флаг и флаг украинский мы поставили так, что до них трудно добраться. Но людям, которые идут на Пик Путина, эти флаги видны».
Оставив флаги на горной вершине, они рассказали о том миру много позднее, когда уже покинули Кыргызстан. Как это было, сейчас можно полюбоваться в интернете. «Окрестности пика Путина красивы, но сама гора — сплошная груда щебня, подходы паршивые и опасные,— пишет Дастан в инстаграме, — Но чего ожидать от горы, названной в честь самого опасного человека в этом мире на данный момент?»
И снова вопрос: зачем?
«Мы не согласны с политикой в отношении ЛГБТ на всем постсоветском пространстве, — не только в России, но и в Кыргызстане, Казахстане… К сожалению, все центральноазиатские страны зависимы от политики России. Все, что происходит в России, касается и нас. Большая вина за все то плохое, что происходит у нас (в том числе, в отношении ЛГБТ), лежит на Путине, — это во-первых. А во-вторых, мы не хотим войны. Есть проблема, о которой мало говорят — это неоколониальная политика путинского режима. Россия видит себя как силу, которая может вершить судьбы соседних народов, которые прежде колонизировала. Это не отвечает требованиям современного мира».
Как и прежде, он стремится изменить свою родину к лучшему, — и считает, что у Кыргызстана есть для того потенциал. Например, там по меркам Центральной Азии довольно много женщин-политиков. Абсурдный закон о «гей-пропаганде», как было сказано выше, тоже принят не был. Парламент Кыргызстана оказался разумней, нежели российская Госдума.
Проект «Квир-беседы» выходит при поддержке берлинской квир-организации Quarteera и немецкого фонда Магнуса Хиршфельда.
