Cover Images/Keystone Press Agency/Global Look Press
Самая горячая точка на линии фронта в Украине — город Бахмут Донецкой области, за который уже несколько месяцев идут ожесточенные бои. Похожая ситуация в Луганской области в районе населенных пунктов Сватово и Кременная. Украинский журналист Дмитрий Дурнев, пишущий для русскоязычного издания «Спектр», на днях вернулся в Киев из Донбасса, куда ездил, чтобы написать серию репортажей. Фарида Курбангалеева расспросила его о том, что происходит на передовой, куда бросают российских мобилизованных, а также в городах и селах, где население пытается выживать под непрерывными обстрелами и с почти полным отсутствием коммуникаций.
«У России больше нет элитных войск»
— Что сейчас происходит в Бахмуте и окрестностях?
— Донецкая область — она большая. И часть, которая находится под контролем Украины — тоже большая и очень мозаичная. Краматорск и Славянск удвоили свое население с лета. В Краматорске сейчас 80 тысяч человек, в Славянске — 40 тысяч, это гораздо больше, чем было. Это произошло, во-первых, потому что люди уже не верят, что Россия может уничтожить эти города. А во-вторых, освобождена Харьковская область, и через Изюм туда смогли пустить газ. Раньше вся эта часть Донецкой области была без газа, и людям летом говорили: отопления зимой не будет, надо уезжать. В итоге у меня мама и брат, которые живут в Краматорске, недели три-четыре назад получили газ в дом, у них теперь есть отопление.
Я был в Торецке — это также штурмуемый город напротив Горловки. И я обнаружил, что оттуда [украинские власти] вывозят людей не только в центральную и западную Украину, но и в Покровский район Донецкой области — в Гродовку, в Доброполье. То есть социальное жилье, общежития сделали и на территории Донецкой области, там тоже есть тыл.
Есть города, которых практически больше нет, например, Марьинка, Угледар. И Бахмут в этом ряду — это город, который есть частично. У него нет света, связи, газа. Но на половину города еще приезжает скорая и МЧС. И если про Мариуполь спрашивали — почему оттуда не эвакуировали людей, то в Бахмуте, наоборот, остались люди, которые уперлись и не хотят уезжать из своих домов, думают, что как-то обойдется.
Фото предоставлено Дмитрием Дурневым
Я не заехал в сам Бахмут, я заехал под Бахмут — в село, которое не могу назвать, потому что там я встретился с аэроразведкой одной их артиллерийских бригад ВСУ. Они используют летающие комплексы, которые стоят 250 тысяч долларов, их там три. Соответственно, их берегут, не подставляют под огонь. Разведчики должны были эвакуироваться с этих позиций в Константиновку. Это говорит о том, что идет давление — российские войска входят на окраину Бахмута. Часть города — это была уже серая зона. И они [разведчики] собирались уходить на следующее утро [после нашей встречи]. Но прошло уже недели полторы, а они на месте. Это говорит о том, что россиян отбросили и ситуация там нестабильная.
Там нет противостояния, как летом. Помните, Россия штурмовала Лисичанск и Северодонецк? Везде говорилось о том, что идет страшное давление артиллерии: десятки тысяч снарядов в день выпускаются бессистемно, все уничтожается. А украинская армия могла отвечать одним снарядом на десять. Теперь все по-другому. У россиян уничтожены артиллерийские склады, ухудшена логистика. И столько стрелять, как раньше, они не могут. В свою очередь, у украинцев нет снарядного голода. Может, они чуть меньше стреляют, но гораздо точнее.
Так что идет постоянный артиллерийский огонь с двух сторон и борьба беспилотников. Россия туда стянула со всего фронта всю мыслимую технику по радиоэлектронной борьбе. И сейчас эта точка — самая тяжелая в плане прорыва за линию фронта. Все время идет борьба за «борты», весь эфир зашумливается, противники изо всех сил препятствуют корректировке огня. И нынешняя относительная оперативная пауза связана с тем, что корректировки нет.
— Российские мобилизованные и зеки сильно повлияли на ход боевых действий?
— Российская армия устраивает бессистемные штурмы — это сотни трупов мобилизованных бойцов «Вагнера» с зон. Их бросают, они гибнут, бросают следующих. Они действуют примитивно, выставляют очень короткие команды — буквально показывают точку впереди, в которую они должны зайти, и они идут туда. И какие-то группы уничтожаются, какие-то доходят, закрепляются. Я не знаю, можно ли такую тактику назвать эффективной, поскольку там мобилизованные гибнут и ложатся слоями, хотя и добиваются успехов по отжиму отдельных улиц.
То есть идет война, абсолютно напоминающая Верден. Но только в Вердене гибли в диких количествах обе стороны, а здесь потери российской армии во многие разы выше, чем в украинской, за счет тактики, когда пускаются вперед, как говорят русские, «части, не чувствительные к потерям».
— Их реально используют как минное и пушечное мясо?
— Их используют, как мясо, но они не идут на мины, они идут под артиллерийские обстрелы. И видно, что их никто не учил. В городских боях надо двигаться малыми группами вдоль стен — это аксиома. А они идут большими по центру улицы, и если слышат взрыв, становятся на одно колено и смотрят, куда стрелять. Жмутся друг к другу, по ним прилетают снаряды, они гибнут. За ними идет следующая группа — в надежде на то, что по ним не прилетит.
Я разговаривал с Борисом Пелехом,«Камчаткой» (военнослужащий ВСУ. — Republic). Он искренне удивляется, говорит, что эти люди необучаемы по поводу самосохранения. Вас привозят [на передовую] и вы слышите впереди взрыв — значит, там смерть. У вас телефоны в руках, вы можете открыть геолокацию и понять, где вы находитесь, прикинуть, сколько километров до взрывов впереди. Вы видите чьи-то руки, ноги, кишки — все говорит о том, что туда идти не надо. Но все равно идут и идут по центру, и гибнут под снарядами. Это тоже совершенно удивительная реальность, как и атомизация, отсутствие эмпатии у российского общества.
Тут Путин всех удивил и Россия всех удивила. Я никогда не верил в войну, потому что не верил, что Россия способна на мобилизацию. А без тотальной мобилизации никаких успехов в войне с Украиной она не могла достичь в принципе. Всякому, кто был погружен в войну на Донбассе, это было понятно, но Путин, оказывается, этого не подозревал.
Я разговаривал с друзьями-социологами, они мне говорили, что Россия — это все-таки европейская страна и там на большей части территории у женщин по одному сыну. Сын, дочка — и все. И состояние женщин крайне тревожное из-за агрессивного фона и того, что говорят в телевизоре. Они чувствуют войну. Говорили, что население России призыв, мобилизацию не воспримет, это будет самоубийство. Это, конечно, самоубийство и есть, но не мгновенное. Сотни тысяч людей забрали, погнали, и большая часть безропотно погибает.
Cover Images / Keystone Press Agency / Global Look Press
— То, что мобилизация не стала триггером для протестов, не заставило вас обновить свое мнение о российском обществе?
— Понимаете, я все время говорил, что ДНР — это будущее России. Это регион, где испытывались практики для всего российского общества. И там семь лет выдавливалось все свободное, активное и не украинское даже, а просто экономически свободное, что не приемлет диктата, самостоятельное. То, что в состоянии подняться и уехать. И оставшихся можно было толпами ловить, поднимать со смен на гора с шахт и загонять в мобилизацию.
Обратите внимание: они же не пополняли действующие части ДНР и ЛНР, которые показали, что они гораздо более боеспособные, чем российская армия. То есть там были какие-то ветераны, уже спаянные в боях, которые хорошо понимали, чего ждать от украинской армии. И ни одна часть ДНР не попала под удар, под уничтожение. Они примерно понимали, как выживать в этой войне. И их не пополняли мобилизованными.
Все понимали, что мобилизованные не обучены, что это люди с низким моральным состоянием и они не улучшат части. Из них формировали отдельные полки, давали им номера и бросали под Мариуполь. И они так же безропотно гибли в марте-апреле — сколько похорон там было (речь о мобилизованных из «ДНР» и «ЛНР». — Republic). Это показывает, что с людьми, которые согласились жить под российской властью, можно делать все что угодно. До определенного предела, наверное. Но мы до сих пор его еще не знаем.