Девяностые в России: начало нашей истории. Политолог Владимир Гельман о том, как сложились все условия для будущего авторитарного переворота

Сегодня, в разгар войны с Украиной, очевидно, что внешняя агрессия, начатая Владимиром Путиным, во многом стала возможной благодаря особенностям его внутриполитического режима. Но в какой степени он выстроил его сам, а в какой — лишь развил заложенные ранее тенденции? Портал Дekoder, с разрешения которого «Мнения» публикуют этот цикл статей, попросил историков, политологов и социологов рассказать о 1990-х — как о времени, когда «все начиналось». Это первый текст из цикла, в котором политолог Владимир Гельман объясняет, чем были девяностые с точки зрения политической науки — «самым демократическим десятилетием» в новейшей истории России или закладкой фундамента для будущего авторитарного поворота.

Среди критиков нынешнего российского политического режима принято противопоставлять период 1990-х годов как время демократии в России тому авторитарному режиму, который возник в 2000-е годы в ходе правления Владимира Путина. Но именно в первое десятилетие истории новой России в стране были созданы институциональные и политические основы для последующего авторитарного поворота.

Прежде всего, в 1993 году была принята новая конституция России, снявшая практически все ограничения с президентской власти. Кроме того, в 1990-е была заблокирована сама возможность смены власти в стране в результате победы альтернативного кандидата на президентских выборах. А поскольку демократия, по словам Адама Пшеворского (Adam Przeworski), — это политическая система, где партии теряют власть в результате поражения на выборах („Democracy is a system in which parties lose elections«), то следует констатировать, что демократия в России так и не была построена. Хотя крах прежнего коммунистического строя в августе 1991 года, казалось бы, открыл путь к этому.

Возможности для строительства демократии в России в то время оказались не просто упущены, но и сознательно отвергнуты представителями политического класса, пришедшими к власти.

Отчасти такое развитие событий было обусловлено масштабом проблем, с которыми столкнулась Россия (как и другие постсоветские страны). По сути, предстояло одновременно решать три масштабные задачи: строительства национального государства на руинах СССР, проведения рыночных реформ в экономике и установления демократии. «Дилемму одновременности» (dilemma of simultaneity), как ее назвал Клаус Оффе (Claus Offe), российские лидеры решили, выбрав приоритет экономических преобразований над политическими — в отличие от ряда стран Восточной Европы и Балтии, где реформы в разных сферах шли одновременно и более или менее успешно. Во многом такой выбор был обусловлен бедственным положением дел в экономике, которая переживала очень глубокий и длительный трансформационный спад (он продолжался с 1990 по 1999 годы). В то время как другие государства, прежде входившие в состав СССР, вынуждены были заниматься строительством национальных государств с новыми политическими институтами, Россия унаследовала значительную часть политического и институционального багажа от Советского Союза. Ни времени, ни ресурсов для кардинальной ревизии у нее не было, особенно на фоне кризиса национально-государственного устройства внутри России. Он сопровождался острыми этнополитическими конфликтами на Северном Кавказе и частичной потерей Кремлем контроля над ситуацией в ряде российских республик. В итоге российские реформаторы руководствовались тем, насколько острой им казалась та или иная проблема, а также своими представлениями о степени неотложности ее решения.

Но почему же демократизация в этом списке приоритетов оказалась на последнем месте?