Цивилизованного человека от варвара отличает уважение к минувшему…
А.С. Пушкин
Моя мама, дай ей Бог здоровья, родилась в 1922 году в Азербайджане, в г. Гянджа. Дед устанавливал там Советскую власть в качестве начальника штаба полка, стоявшего против басмачей. Одно из первых осознанных впечатлений матери – в трехлетнем возрасте: «Мы жили в одноэтажном однокомнатном домике. Я любила сидеть на окне и смотреть на улицу. И знала, что в горах на горизонте живут басмачи, и папа часто уезжает туда с ними воевать. Возвращается папин полк, впереди папа в белой бурке, за ним по улице мимо конные бойцы по трое, у некоторых через седла перекинуты пленные басмачи и убитые наши». Детские впечатления… В 1937 году дед служил начальником штаба дивизии в Вологде, а мама ходила в 8 класс. Иногда, приходит утром в школу, а кто-то из одноклассников сидит, уткнувшись лицом в парту, и плачет: ночью забрали отца. Особенно запомнилось, как однажды она выскочила утром из дома комсостава, где они жили, и увидела сидящую на тротуаре соседку с кульком в руках и с тремя маленькими детьми. Соседка не сразу ее признала, потом тихим голосом сказала, что ночью увели мужа, а ей велели освободить квартиру и не разрешили взять вещи. И она не понимает, куда ей идти. В тот день мама, записная отличница, учиться не смогла. Рассказывала, как в начале 50-х, в Москве, после кино ночью с подругами гуляла в Парке культуры. И им даже в голову не могло прийти, что могут появиться хулиганы… Покойному отцу запомнилось, как в 1946 году в Москве, на Тишинке, где он жил, ему прямо в раскрытое окно комнаты безногий инвалид предлагал купить сапоги, говоря, что ему они без надобности. Отец оказался на фронте под Москвой в декабре 41 года 17-летним выпускником ускоренной школы младших командиров. Рассказывал, как увидел на обочине первый труп… Рассказывал, как первый раз убил штыком… Потом привык. Отец попал в плен в окружении под Харьковом, будучи тяжелораненым в бедро. Про плен рассказывать не любил, упоминал только, что после побега его взвешивали в американском лагере для интернированных, он весил 48 кг… В начале 45-го года дисциплина в концентрационном лагере в Эльзасе ослабла, и в феврале нескольким заключенным, среди которых был и мой отец, удалось бежать. Они сразу разошлись, отец забрел к деревню и спрятался на сеновале. Проснулся от того, что на него в упор смотрели. Девушка, младшая дочь хозяина. Дня три он прожил там, наслаждаясь молоком и заигрыванием с девушкой, пока ночью не был разбужен сообщением, что немцы ушли, а пришли американцы. Зная, что американцы – союзники, отец открыто вышел на ночную улицу, где впервые в жизни увидел здоровенного негра. Негр сдернул с плеча автомат и что-то рявкнул. Надо сказать, что ближе к концу войны заключенных одевали в трофейную форму, только на ногах были деревянные колодки. Понятно, что военная принадлежность человека в бельгийской шинели и непонятных брюках вызвала у негра вопросы. Стоя под дулом автомата, отец стал говорить:«Русский! Русский!». Это сейчас каждый любитель пива знает хотя бы три английских слова, а тогда все учили язык вероятного, а впоследствии и реального противника, – немецкий. Разница в произношении названия нации «рус» и «раш» чуть не стоила жизни. Видя, что негр сейчас выстрелит, отец стал лихорадочно соображать, и сообразил: «Сталин! Сталинград!». Улыбка негра позволила прожить еще 64 года… А в 1959 году пришла повестка из военкомата. Мама говорила, что в тот день отца не было до глубокой ночи: обычно непьющий, он пришел пьяненький и показал орден Красной Звезды с формулировкой «За работу в плену». В начале 70-х, при смене работы, кадровик уважительно спросил, за что ему в 59 году, в мирное время, вручили боевой орден. На что отец, скромно потупившись, ответил: «Да так, некоторые услуги Родине…». В начале 70-х в семье много рассказывали, как дед столкнулся с произволом ЖЭКа. Что-то было связано с начатым и замороженным ремонтом теплотрассы во дворе, из-за чего жильцы не могли попасть домой. Дед надел генеральскую форму, ордена и пошел в Советский райком партии Москвы. К первому секретарю его попытались не впустить. Дед обошел секретаршу и вошел на совещание. Первый секретарь не до конца понял ситуацию и тоже пытался возмутиться. Пришлось разъяснить, что дед член партии с 1917 года, и он пришел за помощью в райком своей партии, а не первого секретаря. Короткого разъяснения оказалось достаточно, через неделю все сделали. А пятиклассник – я – по наивности описал это в сочинении, за что в школу вызвали родителей. В 1919 году моя бабушка, дочь любителя карт, шампанского и женщин, обедневшего польского графа Евгения Вильчинского, который сгинул еще до гражданской, в Первую мировую, оказалась в Баку с мамой и двумя сестрами. Баку тогда переходил из рук в руки с пугающей регулярностью. Когда в очередной раз в город вошли красные, в многосемейном доме, где они жили, встала на постой пулеметная рота под командованием 22-х летнего красавца с Георгиевским крестом, обладателя роскошной белой бурки. Зарождающийся роман прервался через неделю, когда красных выбили из города. Через три месяца, когда бабушка уже начала забывать белую бурку, город окончательно стал советским. Бакинский двор был потрясен сценой, когда юную Сонечку среди бела дня всадник в белой бурке посадил в седло перед собой и увез. На 60 ближайших лет… Дед умер, когда мне было 16. За неделю до смерти у него помутилось сознание, и он в бреду говорил на две темы: вел роту в атаку и ухаживал за 16-летней Сонечкой.
