Заброшенный Дворец Культуры
«Предложенные Вами для просмотра гражданами нашей страны фильмы "Барби" и "Оппенгеймер" не отвечают целям и задачам, поставленным главой государства, по сохранению и укреплению традиционных российских духовно-нравственных ценностей».
Так ответил замминистра нашей отечественной культуры Такой-то на просьбу депутата Сякого-то разрешить показ упомянутых фильмов в России без согласия правообладателей.
Первое, что тут бросается в глаза — это то, что культурный чиновник высокого ранга говорит не об очевидном нарушении закона, не об авторских правах, и не о правах вообще, а о каких-то призрачных захолустных «духовно-нравственных ценностях», заявленная традиционность которых вызывает гораздо больше вопросов, чем сколько-нибудь ясных ответов.
О прилепившемся как банный лист к государственнической риторике слове «духовный» в силу его острой семантической недостаточности мы ничего говорить не будем. Нечего тут говорить. И не о чем.
Понятие «нравственный» в указанном дискурсе тоже, в общем-то, уже давно ничего не значит. Однако в угасающем, но все еще слабо шевелящемся сознании «культурного» россиянина оно по-прежнему тускло мерцает, как перламутровая пуговица от дедушкиных кальсон со дна бочки с мутной дождевой водой.
И ему, этому «культурному россиянину», рефлекторно хватающемуся за соломинку своих былых представлений, внушенных опытом общения с приличными людьми и грудой прочитанных книжек, может вдруг почудиться, что целям и задачам по, — если уж не укреплению, то хотя бы сохранению — нравственных ценностей решительно противоречит стремление юридически девственного депутата на виду у всех нарушать все и всяческие договоры.
Впрочем, короткая вспышка интеллигентского прекраснодушия мгновенно угасает, и «культурный россиянин» возвращается на землю. На ЭТУ землю, где, как давно известно, значения слов и понятий не обязаны соответствовать их словарным, их общепринятым значениям.
Эту особенность государственного языка я знаю и наблюдаю давно.
На каком-то курсе института, где я учился, мне надо было сдать предмет, который назывался «Эстетика».
И я по своему тогдашнему обыкновению решил на скорую руку подготовиться к экзамену не по толстенному и невнятному учебнику, а по краткому словарю. Вот я и взял в библиотеке «Краткий словарь по эстетике». Плохо ли?
Первым делом я, конечно же, решил посмотреть, как в этом кратком словаре трактуется сам предмет. Скажи-ка мне, любознательный, но простодушный читатель, на какую букву ты стал бы искать в словаре слово «эстетика»? Небось на букву «Э»? Вот и я тоже так думал. И я даже нашел это слово. Но оно незамедлительно послало меня на совсем другую букву, на букву «М». Потому что там было ясно сказано: «Эстетика. — См. Марксистско-ленинская эстетика». Понятно, да?
Кажется, с самого начала установления советской власти базовые понятия общественной и даже приватной жизни потребовали существенных уточнений, объясняющих и оправдывающих несоответствие этих понятий их общепринятым значениям.
Так сначала стали появляться монстры наподобие «революционного правосудия», чуть позже «красных директоров» и даже — в годы НЭПа — «красных купцов». Не говоря уже о «пролетарском интернационализме» и «советском шампанском».
Без таких уточняющих слов человеку затруднительно понять, что бывает, например, «шампанское», а бывает «советское шампанское» и что это, мягко говоря, не одно и то же. Что бывает, допустим, «гуманизм», а бывает «социалистический гуманизм». Что бывает «наука», а бывает «православная наука». Что бывает «правосудие», а бывает «российское правосудие».
Помню консерваторскую шутку из 70-х годов:
«Мы передавали произведения советских композиторов, — произносит задушевный голос радиодиктора, — А теперь послушайте музыку».
Так было при советской власти, в риторике которой существовало четкое и, в общем-то, понятное разделение слов, понятий, культурных и общественных кодов на общепринятые и локальные. «Суверенные», как сказали бы в наши дни.
Сейчас семантическое поле обнажено, как печальные колхозные угодья в дни поздней осени. Поэтому нет уже никаких «революционных» (еще чего не хватало), никаких «красных», никаких «пролетарских», никаких социалистических, никаких «марксистско-ленинских» — духовно-нравственных ценностей. Остались — по бедности нашей — одни лишь «традиционные». Все остальное безвозвратно уплыло за исторический горизонт, а нового ничего не нашлось, да его никто и не искал.
Впрочем, практика, — как сообщил нам когда-то один старинный философ, — является критерием истины. А я бы добавил к этому, что те или иные значения словам сообщает контекст их применения и способы их бытования.
Исходя из этого, мы начинаем постепенно понимать, что «традиционные духовно-нравственные ценности» — это когда «Бога нет и все дозволено». И что «целям и задачам по их укреплению», — особенно если они поставлены главой государства, — противоречит отнюдь не данная свыше привычка хватать и отжимать все, что плохо лежит, а сами эти кинофильмы, которые чему-то или кому-то на что-то «не отвечают». Что не отвечает? Кому не отвечает? Не дает ответа замминистра. И не даст. Потому что нет его, этого ответа.
А вот наблюдаемый нами в прямом буквально эфире старинный спор жуликов с идиотами указанным целям и задачам вполне, по-видимому, отвечает. И не только отвечает, но и не утихает никогда, время от времени вновь и вновь напоминая о себе различными текстами информационных новостей.
