Борис Акунин (Григорий Чхартишвили)
Сегодня, 9 мая 2024 года, начались продажи десятого тома «Истории российского государства» Бориса Акунина (Григория Чхартишвили). Это, может быть, самая долгожданная книга знаменитой акунинской серии. Ведь она описывает период нашей истории, по поводу которого больше всего споров и который по-прежнему сильно влияет на современность — это период с 1917 по 1953 год. Сегодня автор презентует книгу в Королевском географическом обществе в Лондоне. Купить ее можно на сайте магазина Бориса Акунина babook.org, причем для живущих за пределами России доступна и бумажная версия.
В России издание бумажной книги пока не планируется из-за гонений, которые ведет на Григория Чхартишвили российское государство. Его произведения изъяты из продажи и из библиотек, спектакли по его пьесам сняты с показов, сам автор объявлен в розыск и внесен в список экстремистов. Все это придает скандальный интерес новым текстам Акунина, хотя его книги мы любим давно и не за это. Журналист Дмитрий Колезев поговорил с Чхартишвили-Акуниным о десятом томе «Истории российского государства» и описываемом периоде отечественной истории.
Эта публикация — в свободном доступе. Оформите подписку на Republic, чтобы получить доступ к сотням других интервью, колонок, статей и репортажей.
«Если бы в 1917 году власть захватили ультраправые генералы, в стране установилась бы протофашистская диктатура»
— Есть расхожая фраза, что история не знает сослагательного наклонения. Мне лично она не нравится, потому что разговор об альтернативах представляется важным для понимания того выбора, который делала страна в тот или иной период. Насколько история кажется вам предопределенной? Что сильнее влияет на ход истории — общий вектор, «колея», инерция или случайности и субъективные факторы?
— Это, пожалуй, самый важный и самый интересный вопрос в истории. У меня представление такое. Существуют некие объективные законы развития цивилизации, государства, общества. Они могут быть нарушены только некими совсем уж глобальными «черными лебедями» (теми самыми случайностями) вроде позднеантичного похолодания, подорвавшего экономику Римской империи, или чумной пандемии XIV века, давшей толчок развитию городской экономики, централизму, Возрождению и т.п.
Роль личности, то есть субъективного фактора, сводится к хронологической и географической локализации макрособытия, которое так или иначе было неизбежно. Например, в XIII веке удачное наступление Степи на восточные окраины Европы было неизбежно (в силу процессов, происходивших и в Европе, и в Азии), но то, что двигателем стал небольшой конгломерат монгольских племен, а не какой-то другой азиатский народ, объясняется фактором субъективным — тем, что именно у монголов появился феноменально одаренный вождь Темудзин.
Точно так же в 1917 году к власти пришли большевики, а, скажем, не эсеры, потому что большевиками руководили Ленин и Троцкий, отлично дополнявшие достоинства (и компенсировавшие недостатки) друг друга. Я подробно пишу об этом в книге.
— Одна из развилок, о которой вы пишете, выход из революции 1917 года либо в красный, либо в белый террор. И говорите о возможном сценарии «правого» поворота: если бы во главе т.н. корниловского выступления оказался более целеустремленный военный, например, адмирал Колчак, то все могло бы выйти иначе. А как? Был ли у России шанс реставрировать монархию? Или, скорее, она стала бы правой (фашистской?) республикой? Может, переболев фашизмом в XX веке, Россия бы превратилась в «обычное» европейское государство?
— Полагаю, что, если бы в 1917 году власть захватили ультраправые генералы, в стране установилась бы протофашистская диктатура со всеми ее прелестями. Жестокости и несправедливости тоже было бы много, белый террор ничем не симпатичнее красного. У такого варианта, пожалуй, было бы только одно преимущество: диктаторская группировка имела бы более высокий уровень образования и культуры, чем большевистские комиссары. Это предполагает все-таки поменьше зверства и дикости. После Парижской коммуны, как мы помним, белый террор длился недели, а не десятилетия.
Куда военная диктатура двинулась бы потом, предположить несложно. Скорее всего началась бы кровавая бойня с труднопредсказуемыми последствиями по восстановлению «единой-неделимой» империи. Может быть, империя восстановилась бы, а может быть, случился бы новый взрыв.
В общем, в 1917 году хороших вариантов уже не было.
Адмирал Колчак в 1916 году. Цитата из книги Бориса Акунина: «Если бы выбор остановился на решительном и умном Колчаке, правый путч, вероятно, удался бы и в России установился бы репрессивный режим не левого, а правого толка. Но заговорщики решили оставить адмирала на месте, поскольку Колчак силой своего авторитета удерживал вверенный ему флот от разложения. В результате остановились на том же Корнилове, у которого в критический момент окажется недостаточно решительности и ума»
Wikipedia / Russian Photo / Автор неизвестен
— Вы пишете о так называемой «врангельско-кривошеинской» модели. Что это такое и могла ли она стать альтернативным путем для России? (Александр Кривошеин — заметный государственный деятель эпохи Николая II, который во время Гражданской войны стал председателем правительства Юга России. Реальная власть при этом находилась в руках барона Петра Врангеля. — прим. Д.К.).
— Это была очень интересная модель. Врангелевский (вернее, кривошеинский) «проект» отличался от колчаковского и деникинского тем, что, во-первых, отказался от «неделимости» и был готов признать новые государства, а во-вторых, пытался найти общий язык с крестьянами и рабочими. Если бы в белом движении такой поворот произошел на год раньше, весной 1919 года, неизвестно, как повернулась бы Гражданская война. Но в 1920 было уже поздно. Большевики победили.
— Большевики в первые годы своего правления много раз оказывались на грани потери власти. По вашему повествованию хорошо понятно, что победа красных в Гражданской войне не была предопределена. В конечном счете, на ваш взгляд, как удалось этой сравнительно небольшой и не самой популярной политической группе подчинить себе огромную страну? В чем секрет большевиков? Или им просто повезло?
— Гражданская война (как впрочем и все войны) с исторической дистанции, безэмоционально, представляется соревнованием, какая из противоборствующих сторон совершит больше ошибок. Там не победил более умный, там проиграл тот, кто наворочал больше глупостей и медленнее учился.
Ленин учился на своих ошибках — кошмарных ошибках вроде Брестского мира, или «расказачивания», или продразверстки — быстрее, чем Колчак и Деникин. Те были, кажется, вообще необучаемые. В 1919 году Маннергейм предлагал белым взять Петроград (и взял бы) в обмен на признание финляндской независимости. Но какое там! Единая-неделимая — и никаких компромиссов.
У большевиков, это факт, было более сильное руководство и единство.
Ленин во главе правительства, Троцкий на фронте, Склянский в штабе — и все заодно. А у белых Колчак в лес, Деникин по дрова, Юденич сбоку, а Миллер вообще в пассиве.
— Пример случайности, которая могла сильно повлиять на российскую историю: смерть Свердлова от испанки в 1919 году. Вы пишете, что если бы он не умер, мы могли бы говорить сегодня не о ленинско-сталинской эпохе, а о ленинско-свердловской. Как вы думаете, в чем были бы основные отличия при таком сценарии?
— Мировая революция или восстановление Российской империи — вот кардинальное отличие. Первое — идея Ленина, Троцкого и, судя по сохранившимся свидетельствам, Свердлова (формально главы государства). Второе — личный проект Сталина, который во времена взлета Свердлова был фигурой третьестепенной. Свердлов чуть не стал главным вождем, когда жизнь Ленина после выстрелов Фанни Каплан висела на волоске. Думаю, что Свердлов и Троцкого бы одолел — тот был не силен в аппаратных войнах, а Свердлов был человек-машина.
Яков Свердлов в 1918 году. Из книги Бориса Акунина: «Из невоенных вождей на первое место следует поставить председателя Всероссийского центрального исполнительного комитета Якова Свердлова (1885–1919), то есть формально главу советского государства, президента, при котором Ленин являлся премьер-министром. Пока жил Свердлов, должность председателя ВЦИК имела первостепенное значение — это был тот случай, когда «человек красит место»; потом, когда «место» досталось тусклому Калинину, оно превратилось в декорацию»
Свердлова К. Т. Яков Михайлович Свердлов. — 4-е изд.- М.: Мол. Гвардия, 1985 / Scanned and processed by Mariluna / Wikipedia
— Была ли, на ваш взгляд, возможна мировая революция? Если бы Свердлов не умер, могли ли большевики теоретически воплотить этот план в жизнь?
— Дело не в Свердлове, который все-таки очень рано умер. Дело в Ленине. Пока главный вождь был жив, большевики все свои расчеты строили на мировой революции. Поход 1920 года на Польшу рассматривался ими как начало цепной реакции: даешь Варшаву, потом эстафету подхватят германские товарищи и весь мир насилья мы разрушим. Но и после провала польской вылазки Коминтерн весьма активно разжигал пламя и в Европе, и в Азии. Мировая пролетарская революция, однако, была одной из утопий «кремлевского мечтателя». Национальные перегородки были (и остаются) более прочными, чем классовые. Всякая компартия, захватившая власть собственными силами (а не получившая ее от СССР), неминуемо вступала в конфликт с Москвой. Так было в Югославии, в Китае, в Албании. Повсюду национальные интересы оказывались важнее идеологического единомыслия.
«Сталин раннего и среднего периода был чрезвычайно умным, расчетливым, хладнокровным политиком»
— Меня очень заинтересовала ваша галерея портретов видных участников Гражданской войны. Это интересно, потому что советская историография вычеркнула некоторых красных командиров, которые на самом деле сыграли большую роль в тех событиях. Вы пишете, что персонажи той эпохи были одновременно и героями, и злодеями — такое уж было время. Как вы считаете, а можно ли быть в «злодейское» время не злодеем, а только героем? Есть ли такие примеры в этом историческом периоде?
— Иерархию красных предводителей полностью фальсифицировал Сталин еще в 1930-е годы. Убрал из истории не только тех, с кем враждовал, но и почти всех, кто во время Гражданской войны занимал более высокие, чем он, посты. А поскольку выше должности члена фронтового Реввоенсовета Сталин не поднимался, понадобилось вычеркнуть почти всех первых лиц, кроме тех, кто уже приказал долго жить. Кто-то из вычеркнутых (вроде Тухачевского) в шестидесятые годы в историю вернулся, но Склянский, Гиттис или победитель колчаковцев Ольдерогге — все они были намного важнее сталинских сослуживцев Буденного с Ворошиловым — намертво забыты. Еще и массовая культура поучаствовала. Все знают малозначительных Чапаева, Щорса, Котовского, потому что про них снимали кино и пели песни.
Мне кажется, что во время Гражданской войны на крупном посту без злодейств обойтись было невозможно. Это эпоха убийств и крови. Но кто-то брал заложников, а кто-то нет. Кто-то рубил пленных, а кто-то, например генерал Пепеляев, отпускал. Кто-то допускал погромы, а кто-то нет.
— Я думаю, некоторых читателей книги удивит ваш неоднобокий подход к Сталину. Вы перечисляете его сильные стороны, количество которых, если я верно посчитал, больше, чем недостатков. Большой террор описан как в целом рациональное, с точки зрения Сталина, действие. На ваш взгляд, насколько террор был политически необходим для Сталина? Или же он скорее стал проявлением сталинской паранойи? Чего Сталин добился террором? Мог ли он удержаться у власти без террора?
— Моя «История» написана не для того, чтобы сводить счеты и раздавать этические оценки. Я хочу разобраться, как и почему случилось то, что случилось. Поэтому Сталин для меня в этой книге просто исторический деятель, ставивший перед собой определенные задачи и многие из них осуществивший. Мне, допустим, эти задачи кажутся ошибочными, а многие и преступными (и я пишу об этом), но мне казалось важным изучить механизм их разработки и реализации безо всяких «либеральных линз». У меня в предисловии написано, что я буду описывать историю России так, словно пишу историю какого-нибудь древнего царства Урарту. Безэмоционально. Для эмоций у меня есть романы, и там-то я себя ни в чем не ограничиваю.
Я пишу о том, что Сталин раннего и среднего периода был чрезвычайно умным, расчетливым, хладнокровным политиком, который иногда совершал очень тяжелые ошибки, но продолжал упорно идти к своей цели, не считаясь с затратами. Поскольку страна была очень бедная, затраты были в основном человеческими. За все платили люди — жизнью, свободой, страданиями, лишениями. Именно с этой точки зрения — как политику, преследовавшую конкретные задачи — я и рассматриваю сталинский террор. Задач было три: 1) контроль над элитами; 2) контроль над всем населением через систему иррационального ужаса; 3) формирование армии рабского труда (потому что платить рабочим гигантских пятилеток не было денег).
Если дать очень краткую характеристику Сталина как руководителя, я бы сказал, что это был сильный стратег и весьма посредственный тактик.
Сталин позднего периода, после 1945 года, был уже совсем другим. От мании величия, от паранойи, от болезненной подозрительности он все чаще совершал поступки контрэффективные и просто нелепые. Но это обычная история «долгоиграющего» диктатора, живущего в атмосфере вседозволенности и раболепства.
Сталин в 1937 году. Из книги Бориса Акунина: «Террор проводился так, чтобы никто, даже самый верный сталинист, не чувствовал себя в безопасности. Со стороны могло показаться, что механизм репрессий действует иррационально — кромсает и давит кого придется, не разбирая кто виноват, а кто нет. Но в самой этой иррациональности была заложена ледяная рациональность. Террор был нужен прежде всего для внушения страха всем советским гражданам без исключения, а самая сильная разновидность страха — иррациональная»
Wikipedia / Pavel Artemyevich Troshkin
— Главным историческим событием сталинизма вы называете не Большой террор и не победу во Второй мировой войне, а деаграризацию — термин, который в нашей историографии используется редко. Не могли бы объяснить, почему этот процесс кажется вам ключевым?
— Россия много веков была страной крестьян. Они, собственно, и были Россия. К моменту прихода Сталина к власти они составляли более четырех пятых населения. И этой коренной России Сталин сломал позвоночник. Ее не стало. Коллективизация пришла и ушла. Где они, колхозы? Убитых на войнах и во время террора похоронили, выросли новые поколения. Но крестьянской (а во времена НЭПа уже и фермерской) России нет и никогда больше не будет. Изменился облик и состав народа. Главная жертва Сталина — крестьянство. И не только русское. Это произошло во всех республиках.
— Согласны ли вы с оценкой Голодомора как геноцида украинского народа?
— Это факт, признанный на мировом уровне. Ужасный голод, спровоцированный сталинской коллективизацией, был во многих регионах. Люди вымирали и на Волге, и на Кубани. Но в Украине были задействованы дополнительные факторы, приведшие к еще более трагическим последствиям. Было принято решение перейти от «коренизации» двадцатых годов (то есть развития национальных элит в соответствии с ленинской теорией самоопределения наций) к тотальной русификации, ведь Сталин отказался от ленинской концепции мировой революции, его целью стало восстановление великорусской державы («сплотила навеки Великая Русь»). А поскольку в Украинской ССР «украинизация» достигла значительных успехов, ее стали выжигать каленым железом. Это совпало с репрессиями против крестьян, и в результате количество жертв в украинских хлебородных областях получилось совершенно чудовищным.
Но с тем же правом можно называть геноцидом и коллективизацию в Казахстане. Там в процентном отношении жертв было еще больше — население республики сократилось более чем на четверть.
«На месте кавказских и среднеазиатских соседей я бы с большой тревогой ждал завершения боевых действий в Украине»
— Вы описываете российское государство как «ордынскую» систему, для которой характерны сверхцентрализация, сакрализация государства и обожествление фигуры правителя, верховенство административной власти над законами. И пишете, что эта система оказалась эффективной после начала войны, позволила стране уцелеть и отбить атаку. Значит ли это, что при другой системе у России шансов бы не было?
— Нет, не значит. Логическая цепочка тут выстраивается такая. Когда в двадцатые годы в СССР взяла верх линия Сталина на подавление всякого, даже малейшего, инакомыслия, это проявилось не только внутри страны, но и на международном уровне. Все зарубежные компартии по указке Коминтерна должны были начать непримиримую борьбу с «социал-предателями», то есть с социал-демократами. Те стали считаться врагами хуже фашистов. В результате на германских выборах 1932 года левые выступали врозь и хоть в сумме набрали больше голосов, чем национал-социалистическая партия, право сформировать правительство получил Гитлер. Таким образом, фашизация Германии, приведшая к мировой войне, прямое следствие политического просчета Сталина. Если бы не его сектантство, Веймарская республика вполне могла уцелеть и войны вообще бы не произошло.
Однако «ордынская модель» государства действительно очень прочна и удароустойчива в период тяжелых испытаний. Она обладает высокой мобилизационной потенцией, малочувствительна к жертвам и способна в короткий срок перевести всю страну на военные рельсы. Что и произошло.
— Еще одна развилка, заставляющая погрузиться в фантазии об альтернативной истории — покушение на Гитлера в 1944 году. Вы даете понять, что в случае успеха заговора Германия могла заключить сепаратный мир с западными союзниками. Как в таком случае развивалась бы Вторая мировая война? Могла бы она перейти в войну Запада против СССР? Был ли у СССР шанс выстоять в такой войне?
— Трудно сказать, как повели бы себя западные лидеры (Рузвельт и в особенности прагматичный, сильно антикоммунистический Черчилль), если бы в июле 1944 года генералы скинули Гитлера и предложили сепаратный мир. К этому моменту отношения между Сталиным и союзниками были уже довольно напряженными. Готовившееся Варшавское восстание осложнило бы ситуацию еще больше — оно ведь затевалось Западом, чтобы Польша не досталась Советам.
Сталин, Рузвельт и Черчилль на Тегеранской конференции. Из книги Бориса Акунина: «Легкий на подъем Черчилль путешествовал часто, но для инвалида Рузвельта и для опасавшегося самолетов Сталина это было серьезным предприятием. Советский вождь доехал поездом до Баку и только оттуда совершил короткий перелет до Тегерана (это единственный случай, когда Сталин отважился на авиапутешествие)»
Wikipedia
— Главы о советизации стран Центральной и Восточной Европы заставляют думать о сегодняшнем дне. Европа сегодня говорит о российской угрозе и считает, что амбиции Путина могут простираться дальше Украины, на те же страны, которые оказались под контролем СССР после Второй мировой войны. Можно ли представить, что в ближайшие годы какие-то восточноевропейские страны снова окажутся под пятой Москвы?
— Очень вряд ли. Украинская война продемонстрировала, что военные возможности Путина ограничены. Кажется, и он сам это понял. Вот на месте кавказских и среднеазиатских соседей я бы с большой тревогой ждал завершения боевых действий в Украине. Российский ВПК раскрутился, его сворачивание будет сопряжено с социальными рисками. Вернутся привыкшие к хорошим зарплатам контрактники — и куда? В безработицу? Да и всю агрессивную энергетику тоже нужно будет куда-то канализировать. Опять же, чем дальше от Европы, тем меньше ее это будет интересовать.
— Продолжится ли «ИРГ»? Кто будет героями очередного «художественного» приложения к этому «ИРГ»? И как читатели в России смогут прочитать десятый том «ИРГ», учитывая объявление вас «врагом народа»?
— Следующий том «Вторая сверхдержава. 1953–1991» мне понятен. («Вторая» — в смысле не только вторая после США, но и исторически вторая после сверхдержавы 1814–1855 гг.).
Беллетристическое сопровождение к десятому тому, который выйдет совсем скоро, у меня уже было написано. Но поскольку российские читатели доступа к моим книгам теперь не имеют, я не вижу смысла издавать этот роман в традиционном виде. Беллетристическое сопровождение было ведь придумано в рыночных целях — чтобы побуждать доверчивых читателей заодно прочесть и «серьезный» исторический том. Теперь рынка не стало.
Но я знаю, что я сделаю. Собственно, уже сделал. Я придал прежнему художественному тексту некое новое, дополнительное качество. Для этого понадобилось написать еще одну часть. Теперь это не часть проекта «ИРГ», а жанровый эксперимент. Скоро увидите.
А с российскими читателями, которые мне очень дороги, я все равно не расстанусь. Уже придумал, как сделать мои новые книги для них доступными, не нанося убытков издателю.
