Черчилль превращается в Чемберлена. Когда своя рубашка ближе к телу, моральные абсолюты отступают на второй план

Помнят только вершины

да цветущие маки,

что на Монте-Кассино

это были поляки.

— Иосиф Бродский

Итак, в первой части мы выяснили, как легко решаются мировые проблемы, когда друг с другом говорят большие парни, исповедующие realpolitik. А сейчас посмотрим, как сложно бывает уговорить согласиться на такое решение политиков «помладше».

Как раз такая задача предстояла Иосифу Сталину и Уинстону Черчиллю осенью 1944 года. Польское эмигрантское правительство в Лондоне не соглашалось ни на новую государственную границу с СССР, ни на какие-либо контакты с просоветским же дублёром в лице Комитета национального освобождения.

12 октября 1944 года делегация поляков-эмигрантов во главе с премьером Станиславом Миколайчиком прибыла на переговоры в Москву. На следующий день состоялась встреча, в которой участвовали польские гости, Сталин с Черчиллем, их главы МИД (Вячеслав Молотов и Энтони Иден), а также в качестве наблюдателя — посол США в Москве и личный друг Рузвельта Уильям Аверелл Гарриман.

«Львов — наш, Гданьск — ваш»

Условия Сталина были просты и лапидарны. Польскому правительству в Лондоне следовало признать, что:

1. «Линия Керзона» является основой последующих переговоров о демаркации восточной границы;
2. ПКНО является законным временным правительством Польши, которое при реформировании включит в себя представителей некоммунистических партий.

Миколайчик зачитал в ответ свой меморандум. Его суть сводилась к тому, что после освобождения Варшавы польское правительство должно быть восстановлено из пяти существующих политических группировок, включая коммунистов. Звучали компромиссные формулировки: широкая коалиция, выборы на демократической основе и прочее в подобном духе. Сталин и Черчилль согласно кивали, пока дело не дошло до границ.

Миколайчик выразил надежду, что Польша «выйдет из этой войны неискаженной».

Тут уж Черчилль не выдержал: «Британское правительство поддержало предложенную границу [линию Керзона], потому что считало это своим долгом. Не потому, что Россия сильна, а потому, что Россия права в этом вопросе». Затем он с крайним раздражением напомнил Миколайчику, что Соединённое Королевство вступило в войну ради сохранения независимости Польши. Англичанин многозначительно бросил, что «на данном этапе польскому правительству было бы неразумно отделяться от Великобритании».

«Львовские орлята» (Оrlęta Lwowskie), картина Войцеха Коссака 1926 год. В польской национальной памяти особое место занимают подростки-добровольцы, защищавшие город во время Польско-украинской (1918–1919) и Советско-польской (1920) войн

Изображение: Wikipedia

Миколайчик настаивал на своем, заявляя, что польский народ расценит как оскорбление потерю Львова и Вильно. «Польский народ этого не поймет, так как он считает, что Польша не должна понести [территориального] ущерба, хотя бы потому, что в Польше не было ни единого квислинга». Сталин в ответ заметил, что «линия Керзона придумана не поляками и не русскими. Она появилась в результате арбитражного решения, вынесенного союзниками в Париже [в 1919 году]. Русские не участвовали в разработке линии Керзона». Не хочет же польский премьер, чтобы Сталин был менее русским, чем лорд Керзон?

«Гданьск со всей очевидностью значит для Польши не меньше, чем Львов»,— увещевал Миколайчика британский премьер. «Среди нас, русских, есть мнение отдать Польше не только Гданьск, но и Щецин», — вторил ему Сталин.

Но несмотря на такое давление двух грандов мировой политики, Миколайчик отказался публично признать «линию Керзона» как восточную границу Польши. Вердикт Черчилля в написанном в тот же вечер послании королю Георгу VI был уничтожающим: «Наши [польские] делегаты из Лондона, как известно Вашему Величеству, порядочные, но слабые дураки, а делегаты из Люблина [просоветский ПКНО], похоже, самые большие негодяи, каких только можно себе представить».