«Я маленькая женщина, и тремя маленькими постами я раскачала вашу систему?» Екатерина Барабаш* — в интервью российским журналистам

Екатерина Барабаш — второй кинокритик, которого внесли в реестр «иностранных агентов», и первый, к кому пришли с обысками. 25 февраля суд отправил ее под домашний арест по делу о распространении фейков про российскую армию. 21 апреля Барабаш не явилась на судебное заседание. Вскоре стало известно, что ей удалось покинуть Россию. О том, как это происходило, Барабаш рассказала на пресс-конференции в Париже.

Редакция Republic рада, что наш постоянный и один из самых популярных авторов находится в безопасности. По личным причинам Барабаш не смогла дать интервью Republic. Поэтому мы публикуем дайджест** ее интервью изданиям SOTA* и Русская служба Би-би-си с их любезного разрешения.

Об обыске

Было 10 часов утра, я сидела на кухне с мамой, к которой я переехала после смерти папы. Я случайно увидела в домовом чате сообщение: «Вы не знаете, что это за люди в масках рвутся в 26-ю квартиру». И я поняла, что это за мной. Тут же раздался звонок в дверь. Конечно, мне надо было лучше подготовиться, надо было спрятать загранпаспорт, но, в общем, я этого не сделала. Я посмотрела в глазок, там стоял молодой человек, который сказал, что это полиция и они проверяют мигрантов. Но мне уже было понятно, в чем дело. Сопротивляться не было никакого смысла — они сломали бы дверь. Я открыла дверь, лестничная клетка была полна вот этими людьми в масках, были еще двое понятых, каких-то страшно напуганных два молодых человека, которые были напуганы больше, чем я, — я вообще вела себя очень спокойно. И вперед выступил человек с бумагой, который говорит: «Сейчас я вам зачитаю, что вы подозреваетесь в совершении преступления по статье 207, часть вторая, "фейки"». Я говорю, не надо, тут сквозняк из-за вас, проходите в квартиру. Он еще очень обиделся, сказал: почему вы поворачиваетесь к нам спиной?

На обыске все вели себя очень корректно, он был очень скромный, дежурный. Они посмотрели по верхам, увидели шкатулку с документами, забрали паспорта, смартфон, компьютер. Очень рылись в отцовских вещах, а он известный в Украине человек, ученый, у него очень много наград, и государственные премии, и орден украинский. Для них это было что-то, конечно, из ряда вон. Потом приехали мы в Следственный комитет, где нам очень долго пришлось ждать адвоката. Все это время я сидела вот с этими сопровождающими, и они со мной вели беседы. Они мне объясняли, что я раскачиваю систему. Я говорю: «Ну посмотрите на меня. Я маленькая женщина, и тремя маленькими постами я раскачала вашу систему? Что же это за система такая?» Вот эти вот ребята сопровождающие, полицейские, мне кажется, совершенно отравлены этими патриотическими, «антибандеровскими» настроениями. Говорят одно и то же: про раскачку системы, про то, что кругом враги, что если бы не мы напали, то Украина бы на нас напала.

О домашнем аресте

Мне сразу сказали, что если я буду «хорошо себя вести», то у меня будет домашний арест. Я немножко волновалась, конечно, сидя в изоляторе, но судья оттарабанила все, что у него было заготовлено. Адвокаты просили запрет определенных действий, чтобы я могла выходить на улицу, тут они отказали. А следствие само попросило о домашнем аресте.

Мне нельзя было покидать пределы квартиры, даже на лестничную клетку выходить, мусор выбросить нельзя было. Зато можно было выходить на балконы, там два балкона у моих родителей. В постановлении суда, что мне запрещено общаться только со свидетелями, которые проходят по этому делу. Но никаких свидетелей в деле не было, поэтому у меня был вал гостей. Было очень весело. Браслет, кстати, совершенно не мешал — он такой легенький, он свободно болтался. Единственное, мы побаивались, конечно, говорить с друзьями открыто. Они установили два таких специальных телефона городских, через которые шел сигнал от моего браслета, — и мы полагали, что там могла быть прослушка. Поэтому, если нужно было обсудить что-то очень важное, мы выходили на балкон. Это было хорошее время. Особенно первые дни, когда была эйфория от того, что я не в СИЗО. Было очень радостно.

О звоночках

Как таковых звоночков не было — в том смысле, что меня ни о чем не предупреждали. Единственное, меня несколько раз задерживали в аэропорту на выезде и въезде в Россию. Они объясняли это моим неудачным местом рождения — я родилась в Украине, в Харькове. И в последний раз меня продержали три часа в аэропорту, когда я летела из Берлина. Говорили, что у них система зависла. Позже выяснилось, что на меня к тому времени уже было заведено уголовное дело: я возвращалась из Берлина 21 или 22 февраля, а уголовное дело было открыто 17-го.

Об уголовном деле

У них была подборка из 30 моих постов. И в первый день допроса следователь долго и уныло читал все эти посты, предваряя их вопросом: «Вы ли это написали?» Но в качестве обвинения они привлекли меня то ли за три, то ли за четыре поста. Они выбрали самые такие, отъявленные, где было слово «ненависть», «ненавижу».

Взяли они меня в разработку в марте 2022-го. И все посты, который в деле фигурируют, написаны с марта 2022-го по октябрь 2023-го. Дальше до 25 февраля 2025-го они совершали какие-то странные телодвижения. В деле есть переписка каких-то ФСБшных начальников с МВДшными, со Следкомом и так далее. Я видела там список моих телефонных звонков за август 2024-го, к примеру. Почему только сейчас до меня дошла очередь, я не знаю.

О решении об отъезде

По сути, у меня не было выбора, потому что риск реального тюремного срока был очень велик. Самые оптимистичные прогнозы юристов были 50 на 50, а более пессимистичные прогнозы — 70 на 30 в пользу реального срока. После эйфории от домашнего ареста была надежда, что я отделаюсь штрафом или условным сроком. Но когда эйфория немного спала, стало понятно, что рисковать так нельзя. И на меня вышли люди, которые помогают эвакуироваться, и предложили мне помочь.

Поначалу, конечно, я была в шоке. У меня вообще не было мыслей уезжать, честно говоря. Но потом стало понятно, что, если с мамой мне так или иначе придется расстаться, то лучше, чтобы у меня была с ней связь, чтобы я с ней говорила часто и много. Если я думаю о маме, то не следует рассматривать как вариант лучший исход дела. Поэтому было принято решение в пользу побега, и мы стали готовиться.

О беспечности

Мне давно говорили: тебе надо уезжать, ты со своими текстами попадешь за решетку. Еще и когда был жив папа — даже он мне это говорил. Потом мне говорили: если уж ты не хочешь оставлять родителей, то будь потише. Но не получилось быть потише, что поделаешь. Конечно, это было опасно. Но, обладая, в общем, достаточно скверным и заносчивым характером, я не обращала на это внимания. И по русскому обычаю надеялась на авось.

О роли Леонида Невзлина в побеге

До того момента, как я оказалась в безопасности, я ничего не знала о том, кто это финансировал. И уже потом мне сказали, что все профинансировал Леонид Невзлин. И роль его была, собственно, финансовая. Непосредственный организатор, который вел меня прямо от подъезда в Москве, — это адвокат Дмитрий Захватов, это сейчас уже не секрет. Я во всем его слушалась. Если бы меня схватили, то я сразу отправилась бы в СИЗО и потом получила 10 лет. Там был поначалу немножко другой план. Вот это все приключение должно было занять не больше суток. Но я пропала на две с половиной недели. Конечно, для меня это был камень на душе ужасный — что никто из близких не знал, где я и что со мной. И по очень длинной цепочке я просила как-то давать им знать, что я в порядке.

О первом разговоре с мамой

С мамой я первый раз поговорила через две с половиной недели. Это был очень эмоциональный разговор в аэропорту Шарль-де-Голль. Мама еще так, ничего, а я расплакалась. Конечно, я очень нервничала. Я думала, что мне придется маму утешать, а получилось наоборот — мама все время меня утешала. Она мне говорила, что если я встала на этот путь, то надо это до конца пройти достойно. Она восприняла мое решение абсолютно адекватно. Она, к счастью, ментально сохранный и очень сильный человек. Она — кремень. Она — пример для всей нашей семьи, для всех своих друзей. И она все правильно рассудила. Она сказала: «Ну что ж, если уж так, то, конечно, лучше на свободе. Я буду скучать, но я буду знать, что ты в безопасности».

О свободе

Я сейчас пытаюсь прийти в себя. С одной стороны, я на свободе — это прекрасно, я счастлива. С другой стороны, мне пришлось в один момент оставить всю свою прежнюю жизнь, дом, маму 96 лет. Вообще все. И будущее мое туманно, безусловно. Я пока не очень себя представляю здесь, но я, безусловно, буду и хочу, и собираюсь сотрудничать с французской русскоязычной прессой. О чем я буду писать — я пока не знаю. В любом случае пока я надеюсь как-то закрепиться в Париже. Но свобода у меня есть — а это хороший багаж.

О том, что журналистики в России не существует

Мне кажется, люди просто не поняли того, о чем я говорила на пресс-конференции. Журналистика и журналисты — это разные вещи. Я преклоняюсь перед теми отважными журналистами, которые все-таки продолжают делать свое дело в России, несмотря на риски в том числе уголовного преследования. Но журналистики как социально-политического явления, которое должно находиться под охраной государства, которое должно быть свободно от цензуры, конечно, в России нет. И мой случай, собственно, тому доказательство. Я писала без оглядки на цензуру, и 25 февраля за мной пришли люди в масках. В тоталитарной стране при диктатуре не может быть журналистики. Я могу сказать, что в России нет свободной журналистики. Но не свободная журналистика — это уже не журналистика.

О культуре, цензуре и самоцензуре в России

Я совершенно убеждена, что культуры в России как таковой нет. Потому что культура и искусство — это территория свободы. Под давлением цензуры никакой свободы быть не может. Максимум, что российские режиссеры, живущие в России, могут себе позволить, это какая-то фига в кармане, иногда какие-то намеки на сегодняшнюю ситуацию — и чиновники это пропускают. Но согласитесь, что это нельзя назвать полноценной культурой — когда произведение творится с оглядкой на цензуру. Это называется самоцензура, а самоцензура — это еще страшнее, чем цензура. Поэтому я в последнее время почти перестала писать о кино и театре.

О том, что советует людям, которые остаются в России

Я могу только сказать: будьте целы и невредимы. Я не могу сказать: молчите и не нарывайтесь, как я. Так же, как я не могу советовать: боритесь, идите вперед, ничего не бойтесь. Это совсем уже будет подло. Я только могу сказать: пусть это все скорее кончится. Как можно скорее. Тем, кто не может уехать, я могу сказать: постарайтесь не сесть. Это все, что я могу сказать.

* Минюст считает «иноагентами»

** Расшифровка отредактирована без потери смысла