Иосиф Бродский, 1994 год

Иосиф Бродский, 1994 год

Фото: Alamy / TASS

24 мая исполняется 85 лет со дня рождения Иосифа Бродского. Писать о нем сейчас сложно. Ниспровергать культ так же скучно, как этот культ обслуживать — все аргументы от эстетических до политических превратились в штампы. Но и говорить о Бродском просто как об одном из нескольких десятков выдающихся поэтов 1960–1970-х годов тоже не очень выходит. Игорь Гулин по просьбе Republic пробует понять, почему именно он оказался главным русским поэтом в глазах культурной публики и так долго им оставался.

Бродский входит в литературу, когда звездами поэзии были шестидесятники — от Евтушенко до Шпаликова — и его стихи воспринимаются многими читателями на их фоне как новая, свободная, «несоветская» речь. Курьез в том, что с «официальными» лидерами оттепели у него очень много общего: страсть к красному словцу, подражание обобщенному Серебряному веку, брутальная и одновременно уязвимая маскулинность, слезоточивая сентиментальность (см. «Рождественский романс» — почти окуджавовский), поначалу даже похожая гражданственность. В общем, Бродский гораздо больше соответствует массовому вкусу эпохи, чем Геннадий Айги, Леонид Аронзон, Михаил Еремин, Станислав Красовицкий, Всеволод Некрасов, Сергей Чудаков, называя самых значительных авторов непечатной поэзии из родившихся в 1930-х.

Но было, конечно, и принципиальное отличие. Шестидесятники делали ставку на публичную речь в условиях относительной свободы, то есть на компромисс: говорить можно, но не все и не по-всякому. Даже если этот компромисс и не сказывался прямо на качестве текстов, в них все равно ощущался невроз речи сдерживающейся, одергивающей себя и оттого переходящей на повышенные тона, почти истерической. Бродский был от этого невроза свободен, и именно эта свобода так пленяла первых его читателей и слушателей. Но это свобода тоже определенного рода.