⤢

Почему Варлам Шаламов был страстным болельщиком «Спартака», а Лев Кассиль считал, что за эту команду в СССР болеют «все приличные люди»? Как советский стадион стал «местом для тайных посланий» и почему именно там ковалась независимая советская идентичность? На эти вопросы отвечает американский историк Роберт Эдельман, чья книга «Московский "Спартак". История народной команды в стране рабочих» вышла в издательстве Европейского университета. Специально для Republic писатель Арен Ванян рассказывает, как футбольный клуб братьев Старостиных оказался в серой зоне между властью и обществом.

1

В начале 1970-х молодой историк Роберт Эдельман посещал в Колумбийском университете лекции Герберта Маркузе. По его воспоминаниям, Маркузе и другие немецкие новые левые относились с презрением к массовой культуре:

«Для него [Маркузе] культура не имела ничего общего с популярной, массовой культурой: забудьте о своем Бобе Марли! И уж тем более забудьте о спорте! Помню, мы как-то звали его пойти с нами на баскетбол, посмотреть в деле Доктора Джея, который был очень хорош в то время. «Категорически нет, — ответил он. — А кто этот доктор Джей? Что он написал? Где преподает?» И уж конечно, Маркузе никогда не пробовал курить траву».

Эдельман всегда интересовался историей СССР, а со второй половины 1980-х он постепенно стал историком советского спорта. Что в те годы было равносильно академическому самоубийству — спорт и футбол были маргинальными областями в интеллектуальном мире.

⤢

Будущая «народная команда» пришла на завод и позирует вместе со своими болельщиками. В центре Николой Старостин, 1924 год

Советская массовая культура не вписывалась в привычную оппозицию «официальной культуры» и «настоящей культуры» (то есть диссидентской). Она оставалась где-то посередине: на трибунах футбольного матча можно было встретить как бывших узников ГУЛАГа, так и высокопоставленных партийцев или сотрудников спецслужб. Более того, стадион служил чуть ли не единственным местом в СССР, где можно было в открытую прокричать «бей милицию!», и это почти никогда не влекло за собой серьезных последствий.

В сталинские годы собрание даже двух-трех мужчин на улице привлекало внимание милиции, но десятки тысяч на трибунах — что с ними поделаешь?

Это лишь один из примеров, который убедил Эдельмана в том, что советский футбол был тем, что антропологии называют «спорной территорией». И ярче всего в исторической перспективе эту «спорность» воплощал самый популярный клуб страны — московский «Спартак».

В предисловии Эдельман вспоминает очередную поездку в СССР в 1970-е, когда он подружился со студентами, которые брали его на футбольный стадион. К его удивлению, это были матчи только «Спартака». Позже — уже на советских кухнях — они объяснили Эдельману, что в сообществе футбольных болельщиков «Спартак» был так называемой «народной командой», которая противостояла «государственным» «Динамо» или ЦДКА. Оказалось, что выбор болельщиков в пользу «Спартака» выражал их неприязнь к силовым структурам. От них же Эдельман узнал, что основатели «Спартака» братья Старостины прошли через ГУЛАГ, как и миллионы советских граждан, и это усиливало «народную» любовь к ним. Неудивительно, что и Варлам Шаламов был болельщиком «Спартака».

«В эпоху правления Сталина и Хрущева «Спартак» в большей степени, чем кто-либо еще на футбольном поле, воплощал чувства и настроения своих болельщиков. Он не всегда был лучшей, но, безусловно, всегда — самой популярной советской командой. «Спартак» больше, чем любой другой из «гражданских» клубов в советской лиге, давал возможность дистанцироваться от ненавистных «силовых структур» (милиции и армии), у которых были свои спортивные общества. По словам одного безымянного советского ученого, «Спартак» давал возможность болельщикам «свой способ сказать слабое нет» всему, что их окружало. Боление за «Спартак» стало одним из способов выразить свое недовольство властями».

Советский спорт оказался тесно связан с политикой. Болельщики могли выбирать предмет своей любви, руководствуясь внутренними политическими побуждениями. На стадионе — спорной территории, которая в символическом измерении не принадлежала полностью ни государству, ни обществу — они могли коллективно выплескивать эти побуждения в безопасной форме на протяжении двух часов, после чего снова превращались в советских граждан.

⤢

Роберт Эдельман

Эдельман сравнивает футбольный стадион в СССР с тем, что антрополог Джеймс Скотт называл «местом для потаенных посланий»: пространство, в границах которого проявляются сложные формы сопротивления со стороны советских рабочих и горожан. Эти формы сопротивления постоянно менялись в зависимости от эпохи: в 1937 году они имели одну форму, в годы позднего сталинизма другую, а в «застойные» брежневские годы приняли третью.

Эдельман рассказывает неофициальную, маргинальную, историю СССР посредством описания сложных и неочевидных связей: с одной стороны, московского «Спартака», его спортивных результатов, биографий футболистов и тренеров, настроений болельщиков, решений руководства, а с другой — политических властей, которые в разные эпохи по-разному взаимодействовали со «Спартаком» и его окружением: от руководства до болельщиков.