Кадр из фильма «Лермонтов» (2025, реж. Бакур Бакурадзе)
СТВ
В Геленджике открылся фестиваль актуального российского кино «Маяк». После закрытого в 2022 году Александром Роднянским* «Кинотавра» он стал последним прибежищем российских кинематографистов. Фильм открытия — «Лермонтов», новая работа Бакура Бакурадзе («Шультес», «Брат Дэян», «Снег в моем дворе»). Режиссер совмещает две, казалось бы, несовместимые традиции: фильм о последнем дне Лермонтова перед дуэлью с Мартыновым отсылает к «Последним дням» Гаса Ван Сента и другим произведениям, рассказывающим о последних часах жизни известных людей. А тематика и само название «Лермонтов» рифмует работу Бакурадзе с эпохой сталинского малокартинья, самого темного периода в истории отечественного кино (1943–1953), когда на экраны выходили фильмы из серии «жизнь замечательных людей»: «Белинский», «Мичурин», «Пирогов», «Адмирал Нахимов» и так далее. О новом фильме одного из главных российских режиссеров рассказывает философ и культуролог Михаил Ямпольский.
Новый фильм Бакура Бакурадзе посвящен Лермонтову, вернее, его последним дням в Пятигорске перед дуэлью, самой дуэли и смерти поэта. Впрочем, то, что Лермонтов выдающийся писатель, в фильме никак не отражено, кроме нескольких мимолетных реплик. Можно сказать, что в этом и нет нужды, так как все об этом знают. Но я думаю, что изъятие из фильма всей риторики гениальности поэта имеет большое значение.
Перед нами человек, не умеющий вписаться в общество, нелюбимый своим окружением. Это его отчуждение от общества, конечно, в значительной степени связано с его несомненным превосходством над ним. Даже убивший его на дуэли Мартынов в своих автобиографических заметках замечал: «Умственное развитие его было настолько выше других товарищей, что и параллели между ними провести невозможно». Друг Лермонтова Назимов вспоминал, сколь ярко поэт «описывал ничтожество того поколения, к которому принадлежал». Владимир Соловьев в своем очерке о Лермонтове, задавшем тон в интерпретации поэта на многие годы, назвал Лермонтова предшественником Ницше, задолго до последнего культивировавшим идею сверхчеловека и презрение к окружающим.
Кадр из фильма «Лермонтов» (2025, реж. Бакур Бакурадзе)
СТВ
У Бакурадзе, однако, Лермонтов не возвышается над своим окружением, и последнее не предстает ничтожным, но скорее непримечательным, как, впрочем, и сам поэт. В фильме есть одна любопытная стилевая особенность. Режиссер практически исключает субъективные кадры, когда взгляд камеры идентифицируется со взглядом персонажа, но всегда следует за героями по пятам, так что в кадре постоянно видны затылки, заслоняющие открытое пространство и навязчиво маячащие перед зрителем. Полнота взгляда систематически блокируется, и фигуры окружения Лермонтова да и сам он вместе с ними предстают не как субъекты, но как своего рода бредущие сквозь лес и говорящие манекены.
В фильме Бакурадзе нет субъектов (Лермонтов лишен субъектности, как и его окружение), нет страстей, но нет и особой пошлости, о которой часто говорят в связи с Лермонтовым мемуаристы. Лермонтов тут такой же заурядный персонаж, как и Мартынов (не хуже и не лучше), хотя, по некоторым свидетельствам, последний был весьма эксцентричен. Любомирский вспоминал о нем: «Он носил азиатский костюм, за поясом пистолет, через плечо на земле плеть, прическу à lа мужик и французские бакенбарды с козлиным подбородком». Ничего этого в фильме нет.
Бакурадзе сделал картину о человеке, который презирает своих современников и не скрывает от них этого, и в конце концов платится за это жизнью не в силу каких-то особых эксцессов, но просто по логике сообщества.
В чем же интерес фигуры Лермонтова сегодня? Ответ на этот вопрос я бы, пожалуй, начал с любопытного наблюдения Мережковского о том, что русская природа и власть всегда учили россиян смирению. Русская литература, несмотря на постоянное заигрывание со свободой, тоже, по его мнению, постоянно «смирялась». Приведу обширную цитату, она того стоит:
«Если кто-нибудь из русских писателей начинал бунтовать, то разве только для того, чтобы тотчас же покаяться и еще глубже смириться. Забунтовал Пушкин — написал оду Вольности, и смирился — написал оду Николаю I, благословил казнь своих друзей, декабристов <…> Забунтовал Гоголь — написал первую часть «Мертвых душ», и смирился — сжег вторую, благословил крепостное право. Забунтовал Достоевский, пошел на каторгу и вернулся проповедником смирения. Забунтовал Л. Толстой — начал с анархической синицы, собиравшейся море зажечь, и смирился — кончил непротивлением злу, проклятьем русской революции. Где же, где, наконец, в России тот «гордый человек», которому надо смириться? Хочется иногда ответить на этот вечный призыв к смирению: докуда же еще смиряться? И вот один-единственный человек в русской литературе, до конца не смирившийся — Лермонтов».
Этот бунт поэта против устройства общества, нравов, культуры заходил так далеко, что и сама его дуэль сегодня предстает как вызов судьбе. Бакурадзе в полном соответствии с описанием дуэли, данном одним из секундантов Васильчиковым, показывает, как Мартынов, следуя команде «Сходись!», идет к барьеру и стреляет, в то время как Лермонтов остается неподвижным, направившим пистолет к небу и не участвует в поединке, попросту бросая вызов не только дуэльному ритуалу, но самой судьбе. Это поведение часто потом приписывали его фатализму.
Вопрос, который, однако, встает в связи с эти бунтом — это вопрос о самой возможности несмирения.
Лермонтов презирает общество и дает ему это понять в свой язвительности, насмешках и презрении к условностям, которые сам он воспринимал как демонизм. Но, по выражению Владимира Соловьева, обуревавший его демон неотвратимо вырождался в «демона нечистоты», выражавшегося в жестокости и озлобленности, оскорблениях и унижениях окружающих. Как пишет Соловьев, уже в детстве «он с истинным удовольствием давил несчастную муху и радовался, когда брошенный камень сбивал с ног бедную курицу. Было бы, конечно, нелепо ставить все это в вину балованному мальчику. Я бы и не упомянул даже об этой черте, если бы мы не знали из собственного интимного письма поэта, что взрослый Лермонтов совершенно так же вел себя относительно человеческого существования, особенно женского, как Лермонтов-ребенок — относительно цветов, мух и куриц».
Кадр из фильма «Лермонтов» (2025, реж. Бакур Бакурадзе)
СТВ
Бакурадзе весьма тактично, без нажима показывает нечистоплотность лермонтовского поведения по отношению к женщинам.
Парадоксом Лермонтовского бунта (за рамками литературы) была его ничтожная пошлость. Мне кажется, что актуальность фильма Бакурадзе и состоит в том, чтобы поставить вопрос о возможности и проявлениях сегодняшнего «несмирения», которое, увы, так часто вырождается в гротескную самопародию. Самый драматичный момент фильма, когда бросивший вызов судьбе и проигравший в своей тяжбе с богом мертвый Лермонтов лежит в осеннем лесу. Начинается дождь (ливень и гроза были элементами этой драмы в реальности), и два секунданта сидят в потоках воды у мертвого тела, которое не увозят с места гибели. Васильчиков объяснял многочасовое сидение под ливнем у трупа тем, что все доктора отказались явиться к телу и ни один извозчик не согласился поехать к месту дуэли. Лишь к одиннадцати часам ночи удалось заполучить экипаж, иронией судьбы предоставленный полицией. Несмирение тут кончается полным и жалким фиаско.
Интерес цитировавшегося мной очерка Соловьева и состоит в том, что он, пожалуй, глубже чем кто-либо поднял вопрос о драматическом и гротескном ницшеанстве Лермонтова.
Это в сущности вопрос о том, почему бунт против общества постоянно выворачивался у поэта пошлостью еще большей, нежели та, против которой он бунтовал.
По мнению Соловьева, с которым трудно не согласиться, порок бунта Лермонтова состоял в том, что он подпитывался гордыней и высочайшей самооценкой при заниженной оценке других, которых он не считал за людей, но за подобие мух и куриц. Речь идет о невероятно развитой мизантропии. Соловьев описывает положение Лермонтова в анахронистических ницшеанских категориях и при этом он прибегает к понятию смирения в совершенно ином контексте, нежели Мережковский. По его мнению, «гордость потому есть коренное зло, или главный из смертных грехов, по богословской терминологии, что это есть такое состояние души, которое делает всякое совершенствование или возвышение невозможным». Соответственно человек не может возвыситься до положения сверхчеловека. «Смирение, — пишет он, — потому и есть основная для человека добродетель, что признание своей недостаточности прямо обусловливает потребность и усилие совершенствования», и тем самым открывает путь к сверхчеловеческому. Сегодня, конечно, это романтическое ницшеанство выглядит устаревшим.
Бакур Бакурадзе на съемочной площадке фильма «Лермонтов»
СТВ
Но смысл критики Соловьевым бунта Лермонтова, как мне кажется, сохраняет свою парадоксальную актуальность. Несмирение, об отсутствии которого сетовал Мережковский, согласно Соловьеву, может реализоваться в полной мере только тогда, когда оно проявляется на основании смирения, но разумеется не по отношению к власти.
Как только бунт начинает разворачиваться в режиме повышенного самомнения и презрения к людям, он неотвратимо опускает человека ниже тех людей, которых презирает бунтарь.
В итоге бунт заканчивается, как в случае Лермонтова, провалом и гротескной метаморфозой бунтаря. Многие писавшие о поэте отмечали двойственность его натуры: гениальность, с одной стороны, и неприятную дурашливую пошлость — с другой. Даже Белинский, на которого Лермонтов оказал сильное влияние, называл его пошляком и писал Сатину: «Поверь, что пошлость заразительна, и потому, пожалуйста, не пускай к себе таких пошляков, как Лермонтов».
Катастрофический провал бунта Лермонтова, его полное фиаско, как мне кажется, призваны напомнить нам, как легко оборачивается гротеском позиция всезнания, морализаторства и превосходства над людьми, какую бы категорию эти люди не составляли в глазах неудавшегося сверхчеловека. Презрение к себе подобным и ощущение собственной непогрешимости всегда чревато непредвиденной метаморфозой в «демона нечистоты».
Но, пожалуй, самый главный вывод из сказанного может быть сформулирован так: как только человек занимает позицию превосходства и презрения, он совершенно невольно воспроизводит традиционное отношение российской власти к своим подданным и из бунтаря превращается в пародию государства. А потому недоброжелательное отторжение со стороны людей становится совершенно оправданным. Любопытным образом (и этот мотив отчасти проступает и в фильме) Мартынов оказывается бунтарем против оскорбительного унижения, которое неизменно исходит от Лермонтова. Мартынов встает в защиту собственного достоинства, в то время как убитый им Лермонтов никому не нужный лежит в грязи под дождем.
Вы прочитали материал, с которого редакция сняла пейволл. Чтобы читать материалы Republic — оформите подписку.
* Минюст считает «иноагентом»