Юнна Мориц
Дмитрий Быков прочитал новые стихи Юнны Мориц, за творчеством которой с интересом следит вот уже много лет, и обнаружил, сколь ничтожно расстояние между резиновым ежиком с дырочкой в правом боку и задницей сатаны.
Подпольный поэт подпольной страны
В сети широко обсуждаются такие, например, новые стихи Юнны Мориц:
Антироссия — кишка войны
В заднице сатаны.
Образ этот предельно точен,
Антироссия воняет очень
Дерьмом сатаны, кишкой,
Где даже Наполеон,
Элитой возлюблен он, —
Воняет войной, такой,
Что дни его сочтены
В заднице сатаны.
А Гитлеропа, тем более,
Такая кишка войны,
Где Антироссия — в роли
Задницы сатаны,
Воняет дерьмом кошмара,
Освенцима, Бабьего Яра,
Где глядя со всех сторон,
В сравненье с этим, Наполеон —
Французский парфюм войны
В заднице сатаны!..
Антироссия — войны кишка,
Где сегодня торчит башка
Главнюка русофобской войнищи,
Оттуда — дерьма вонище
Лозунгами попёрло:
«Русским — всем! — перерезать горло!»
Такого дерьма закрома —
Антироссия — кишка войны,
Где такая башка ума
Жертвой собственного дерьма
Станет в заднице сатаны!
На это хочется как-то отреагировать, ибо жаль было бы оставить такой путь подлинного поэта без рефлексии. Как-никак не Олеся Николаева и тем более не Анна Ревякина. Зря что ли человек такое над собой учинил?
Сейчас не лучшее время для литературных портретов, и настоящий литературоведческий очерк о Юнне Мориц — задача для будущего специалиста, лучше бы с безопасной временной дистанции. Однако причина для разговора о Мориц, безусловно, есть: этот разговор позволяет понять нечто чрезвычайно важное о России как таковой и ее сегодняшнем статусе.
У Мориц очень много общего с Россией. Прежде всего это очень уж разительный контраст между ее уровнем в прошлом и настоящем.
Никак невозможно было предсказать, что обе они к такому придут так — даже не рухнут, а плюхнутся. И между тем в судьбе обеих было нечто роковое, что позволяло предполагать именно такой исход. Это было не фатально, не детерминировано, однако шанс сохранялся и с годами увеличивался. Сам же этот роковой надлом, этот bend sinister, по-набоковски говоря, зловещий уклон, если переводить точно, заключался в чувстве собственной исключительности и даже альтернативности, то есть в осознании себя не частью мирового (или литературного) процесса, но альтернативы ему. Это чувство приводит к осознанию всех остальных суррогатами, подделками, людьми и странами, пошедшими на компромисс. Примерно такой же излом наблюдался в немецкой философии первой трети ХХ века — в Шпенглере, но особенно в Томасе Манне времен отвратительных «Размышлений аполитичного»: все народы буржуазные, а мы народ музыкальный, все продаются, а я никогда, все сворачивают, а я иду до конца. Отсюда, в сущности, один шаг до песни Шамана «Я русский».
Возникает это ощущение не в силу органических причин и не в результате естественного развития: генезис этого самоощущения особенно точно воспроизведен у Достоевского в «Записках из подполья». Юнна Мориц — подпольный поэт подпольной страны (и не зря цикл ее актуальных стихов называется «Не для печати» — есть тут некий почти вампирический страх дневного света). Комплекс подполья на самом деле состоит в гиперкомпенсации, стремлении возместить собственную ущербность, не всегда заслуженную, всегда осознаваемую. Такая мания собственного величия, отчаянное, надрывное самоутверждение возникает, конечно, не по внешним причинам.