Борис Акунин (Григорий Чхартишвили)
Beatrice Lundborg/DN / TT NYHETSBYRÅN / TT News Agency via AFP
По просьбе Republic писатель Дмитрий Быков поговорил с писателем Борисом Акуниным о новых романах, литературе, культуре, истории и смысле жизни.
Литературная моя жизнь складывается так, что примерно раз в пять лет я записываю разговор с Борисом Акуниным, иногда в очном формате, как public talk, а иногда в виде «переписки из двух углов». Это что-то вроде потребности сверить часы. Вряд ли она есть у Акунина, япониста-индивидуалиста, но у меня никуда не девается. К нему я отношусь как к безусловно старшему и уж точно самому чуткому наблюдателю тенденций как в интеллектуальной, так и в массовой словесности.
Дмитрий Быков
Дмитрий Быков: Есть некоторые тенденции книжного рынка, на которые нельзя не отреагировать. Прошла короткая мода на автофикшен и надрывные повествования о своих травмах. При этом высок запрос на документальную прозу, на true crime, журналистские расследования, экономические или бытовые — не принципиально. Биографии либо автобиографии по-прежнему востребованы, особенно если у автора в жизни были серьезные события, но при условии, что автор действительно экстраординарен, а не просто оказался беженцем из горячей точки. Особенно популярен триллер, как бы резонирующий с внутренними тревогами большинства читателей, с их неоформленными жалобами и неудовольствиями. Что касается детективов, в этой сфере наблюдается мода на драмы без развязки, вопросы без ответов, вообще на разомкнутые сюжеты с атмосферой мрачной неопределенности. Как вам кажется, что из этого верно?
Борис Акунин (Григорий Чхартишвили) и Дмитрий Быков
Борис Акунин: Все это интересно, но я, увы, не смогу поддержать разговора. Я ведь ничего современного не читаю и за тенденциями книжного рынка не слежу. Мое движение как автора — в прямо противоположную сторону: внутрь себя. Вы вот пишете, что мода на автофикшен прошла, а у меня она фонтанирует. Я ищу литературную форму, которая соответствовала бы моему собственному внутреннему устройству, выражала бы мое нынешнее «я» как можно точнее. После того как меня ушли с большого книжного рынка, я еще и ощущаю эйфорию от полного отсутствия обязательств перед издателями, распространителями, пиарщиками. Я своб-о-оден словно птица в небесах. Антр ну суа ди, мне нынешнему и до читателей дела особенно нет. Интересно следить за тем, куда я двигаюсь — читайте, не интересно — ступайте себе, не мешайте проходу граждан.
Поэтому говорить о литературе я могу только в плане индивидуальных творческих поисков — моих или ваших. Все прочее not my kettle of fish.
Д.Б.: Есть у нас для вас и личные творческие вопросы. И они, пожалуй, даже насущнее жанровых. Вы ушли с большого рынка, и у вас нет обязательств. Как в таком случае выглядит главный писательский стимул? Чистое самовыражение, эксперимент, привычка? Я пишу только потому, что умею это делать лучше всего и всегда хотел заниматься только этим (но у меня, слава Богу, и не было коммерческих обязательств — я был нужен себе и небольшой группе товарищей). Вы написали уже несколько библиотек в разных жанрах. Что заставляет вас продолжать?
Б.А.: Мой писательский стимул… Я с возрастом и с переменой жизненных условий менялся, менялся и стимул. То, что увлекало или казалось важным раньше, уходило, возникали новые магниты. Дело не в том, под каким псевдонимом я писал. Смена имени в моем случае — это просто эксперименты с другим стилем. Но мы все проходим некий путь, движемся через времена года. Я нахожусь в той поре, которую бранят обыкновенно. Облетела листва, вообще улетает все избыточное. Грачи улетели, лес обнажился, поля опустели. Яснее и холоднее пейзаж, слышнее звук сыплющегося в стеклянных часах песка. У меня ощущение, что я должен дать ответы на все важные вопросы, которые мне задала жизнь. Отвечу — и свободен. Поэтому я уже больше десяти лет этим в основном и занимаюсь: отвечаю книжками на вопросы, и все они непростые. Иначе как романом не ответишь.
А еще, и это явление совсем новое, я ушел из большого спорта. Стал литературным пенсионером, тружусь на даче, выращиваю клубнику для собственного стола.
В смысле пишу такие книги, которые малоинтересны большинству читателей, но очень нужны мне самому. Речь о пресловутом автофикшене. Прежде всего это поиск своего и только своего жанра, который был бы мне максимально естественен и удобен. Я начал с книги «Русский в Англии», где соединил три вида интересных мне нарраций: эссеистическую, документальную и беллетристическую. Дальше — больше. Только что закончил книгу, которая называется «Эгопроза». Там прямой и очень личный текст перетекает в художественную прозу, потом возвращается обратно, и при этом я все время перехожу от одной волнующей меня проблемы к другой. Сомневаюсь, что так уж многих волнуют те же проблемы, что меня, поэтому чтение получилось довольно «узкое». И меня нисколько это не беспокоит.
Едва дописав, я тут же начал еще одну книгу, которая для меня важна. О моем поколении, обо всех, кто разделил со мною вот эти семьдесят лет, о моих братьях и сестрах по времени — как милых мне, так и неприятных. Хочется оглянуться на прожитую жизнь и осмыслить ее заново, причем без раздражения и обид.
Борис Акунин (Григорий Чхартишвили) раздает автографы на протестном марше, 13 мая 2012 года
AP Photo / Misha Japaridze / scanpix
Д.Б.: Вы движетесь внутрь и в сторону автофикшена — это нельзя не приветствовать. Я бы и сам с удовольствием, но сделать это не могу никак, ибо это сопряжено с непрерывными угрызениями совести. Скажу больше: после отъезда из России постоянно подгрызавший меня страх исчез, и на место его, которое не бывает пусто, явились пытки памяти. Я все равно не сплю примерно с 4 до 6 утра. Раньше в это время я прикидывал риски и пути спасения, а теперь терзаюсь раскаянием. В частности, терзает меня мысль о том, что остается все больше вещей, которые помню я один: огромное количество людей и явлений из моего детства ушли невозвратно. Я чувствую себя обязанным воскресить, зафиксировать их и понимаю, что они никому, кроме меня, не нужны. Эти терзания отнимают всякую решимость писать о себе. Плюс, конечно, воспоминания о своих ужасных поступках, отступлениях от правил и т.д. Как вы спасаетесь от этого и сможете ли об этом написать, строк печальных (постыдных) не смывая?