Александр Дельфинов
Юлия Лебедева, фото предоставлено Александром Дельфиновым
Александр Дельфинов* — поэт, перформер и культовый персонаж берлинской сцены. В сентябре в парижском издательстве Editions Tourgeneff вышел его очередной (шестнадцатый!) поэтический сборник «Тень великана». Поэт Денис Ларионов поговорил с Александром Дельфиновым о ключевых событиях его извилистой биографии — от создания группы Jah Division до борьбы с наркофобией.
«Я подражаю всем, включая безумцев и графоманов»
— Хотел начать разговор с «Тени великана». Мне показалось, что эта книга — своего рода подведение итогов: с одной стороны, ты стремишься удержать память о прошлом, с другой — в ней есть языковые поиски и уход от себя прежнего.
— Безусловно, ощущение подведения итогов есть, потому что определенный период моей жизни, когда я уже жил в Германии, но еще приезжал в Россию, закончился. Теперь мне дорога в Россию закрыта и, возможно — я вдруг осознал это — навсегда. Я, конечно, сейчас и не хочу туда приезжать, но это довольно сильное чувство, когда ты понимаешь, что чего-то может больше не быть никогда в твоей жизни, а жизнь-то короткая. Я был в России в 2021-м, увидел кого-то, и, возможно, я больше никогда не увижу этих людей.
У меня почти все книги построены по одному принципу — они делятся на такие главки, куда собираются тексты по топикам. В «Тени Великана» я попробовал с этим поиграть, поэтому там все не по порядку — она начинается эпилогом и заканчивается прологом, — чтобы показать, что многое выходит за пределы текста.
— Но так было не всегда?
— Я могу назвать временную границу, это 2012 или 2013 год, когда со мной произошел некий поэтический «инцидент». Он продлился до недавнего времени, совпавшего с началом большой войны. Это был период осознанной практики, когда я старался писать по стихотворению в день и публиковал его в соцсетях. Такая вот практика интенсивного письма, меня просто перло, и по-другому я не мог. Правда, написалось огромное количество какого-то шлака. Bчера я случайно открыл файл за 2012–2014 годы, и там есть тексты, которые сегодня я бы даже не стал читать, потому что в них использована сексистская лексика. Тогда это казалось шуткой, а сейчас я бы не стал так шутить. В общем, нашел два хороших восьмистишья из пятидесяти, остальные сорок восемь — шлак.
— А что за «поэтический инцидент»?
— Это было стихотворение «Борщ». Я помню, как его написал: мне было очень плохо, я не мог спать, меня раздирало от эмоций — и в таком состоянии я почему-то написал текст о ребенке, которого в детском саду заставляют есть борщ. Прямого отношения к эмоциям, которые я испытывал, сюжет этого текста не имел. Я опубликовал его в фейсбуке** и, выпив полбутылки абсента, отрубился. Утром просыпаюсь, а под постом 500 комментов.
https://www.youtube.com/watch?v=lgsjSqt8y9A
Когда я стал читать его на сцене — а он изначально задумывался как сценический, — люди подходили и благодарили меня за него, как будто бы я задел в нем что-то для них важное.
Даже на выступлении в Париже ко мне подошла пожилая француженка, которую заставляли есть кашу в детском саду.
В общем, на волне такого успеха я и стал писать по тексту в день. А в 2020-м это ощущение, совершенно космическое, начало постепенно уходить. При этом оно не ощущалось как потеря — просто двигалось к своему логическому завершению.
Но в 2022 году случилось полномасштабное вторжение, которое гальванизировало этот процесс еще на два года, когда я писал агрессивные, прямо плакатные стихи в поддержку Украины. И это тоже закончилось — невозможно по 25 раз повторять одно и то же. Если сказать «Путин, умри!» в художественно убедительной форме один раз — оно уже работает, а зачем повторять это в сотый раз? Сейчас я продолжаю писать, но теперь для меня это не так важно. Надо сделать что-то другое.
— Кто повлиял на тебя как поэт, чьи тексты тебе дороги? И кто из пишущих сегодня представляет для тебя интерес?
— Некоторые имена живущих в России людей не буду называть, а то мало ли, чем это может им грозить. В детстве на меня сильнейшее впечатление оказал квартирный концерт барда-диссидента Петра Старчика. В годы юношеского бродяжничества целый ряд моих друзей-хиппи и прочих неформалов был крайне важен для меня. Назову покойного психоделического поэта Евгения «Кемеровского» Шелеповского (поэт, участник проектов «Министерство психоделики» Da Bogsta Boys. — Republic). Личные встречи с Генрихом Сапгиром очень были важны — он считал своим учителем моего прадеда Арсения Альвинга, и это нас немного сблизило. А еще общение с парижским жителем Василием Бетаки, антисоветским подпольщиком, поэтом, переводчиком и просто очень мощной личностью. Итальянский перформанс-поэт и мой друг Сержио Гарау меня многому научил.
Сейчас мне очень интересно то, что пишет Динара Расулева. Дочитываю сильнейшую книгу «Вірші з бійниці» украинского поэта Максима Крывцова, который был убит на фронте, защищая свою страну от российской агрессии. Но вообще я просто подражаю всем, абсолютно всем, включая всех безумцев и графоманов, но и всех классиков и всех вообще поэтических людей.