Ровно 80 лет назад открылся Нюрнбергский Международный военный трибунал — один из самых известных процессов в истории человечества. Редакция Republic не могла обойти стороной эту дату — завтра выйдет специальный номер нашего пятничного приложения Weekly, целиком посвященный Нюрнбергу. А сегодня мы публикуем текст историка Павла Поляна о том, как все начиналось и почему Нюрнбергский процесс, на котором фактически впервые в судебной практике прозвучало слово «геноцид» и который сегодня ассоциируется с наказанием нацистов за преступления против человечности, многие преступления Холокоста фактически проигнорировал.

Нюренбергская есть пружина, выпрямляющая мертвецов…

Осип Мандельштам

Судить людоеда!

В 1920 году, после окончания Первой мировой, миссия суда над военными преступниками и их наказания фактически была провалена: страны-победительницы передали ее странам побежденным, чьи суверенные правосудия тут же замели ее под ковер. В итоге и преступники остались без наказания, и преступления — без осмысления и кодификации международным правом (именно эмпирика Первой мировой, в частности, армянская резня в Турции, подвигли Лемкина и других правоведов к выработке адекватного глоссария, в частности, понятия «геноцид»).

Стремление избежать греха безнаказанности было важным мотивом заблаговременной организации возмездия после Второй мировой. Но и сами преступления с тех пор изменились. Они стали настолько чудовищными и беспримерными, что императив наказания людоеда напрашивался, как и императив фиксации его зверств.

Решение о проведении Международного военного трибунала было принято на Московской конференции министров иностранных дел СССР, США и Великобритании в 1943 году, поручившей Европейской консультативной комиссии разработать его устав. Так появился Лондонский устав — приложение к «Соглашению об уголовном преследовании и наказании главных военных преступников держав Оси», принятому на аналогичной Лондонской конференции в 1945 году с участием уже Китая и Франции. Устав закрепил правила и процедуры проведения МВТ.

Восприятие Нюрнбергского Международного военного трибунала неотрывно от общих контуров послевоенного мира и осознания его хрупкости и уязвимости.

Победители всерьез принялись за восстановление — или установление — базовых институтов и принципов новой жизни.

24 октября 1945 года, за пять недель до старта трибунала, была конституирована Организация Объединенных Наций. По замыслу и структуре это была уже не либеральная «Лига Наций 2.0», а нечто совсем иное. США, дважды главный бенефициар коллективных побед в мировых войнах, на этот раз не стали ломаться, кочевряжиться и отказываться от своей доли в этом стартапе — «Храме Мира», как ООН в той же речи нежно назовет Черчилль. Штаты обошлись без вильсонова пароксизма «скромности» (той, что «паче гордости»!) и уверенным шагом продефилировали с портфельчиком прямо в «президиум», в эпическую кампанию постоянных членов Совета Безопасности.

Там по-ялтински уже расположились вхруст навоевавшиеся Великобритания и СССР — две других державы-победительницы фюрера и императора. Замыкающим «квадригу мировых полицейских» (тоже словцо Черчилля, предлагавшего первым делом обзавестись неодолимой силой — ооновским войском) был гоминьдановский Китай, на которого ялтинские от души щедро «повесили» всю Азию, что Чан Кайши было явно не по плечу. Ну а пятой за столом на краешек приставного стула робко присела вечно щебечущая Франция: ялтинские как бы сжалились над ней и (уж не в память ли о Бонапарте?) простили де Голлю все петэновы подлости и пошлости.

Если мериться званиями глав этой пятерки государств, то за столом президиума собрались два действующих генералиссимуса, один действующий генерал и двойка штатских выборных англосаксов. Эти званиями пожиже — полковники, да и то почетных полков или запаса. Один из них, Черчилль, правда, экс-военный министр и экс-лорд Адмиралтейства, а второй, Трумэн, своими чудовищными атомными игрушками-близнецами «Малышом» да «Толстяком» жестко принудил вражеского императора к капитуляции, а любезных союзников — к миролюбию и аккуратности в желаниях и выражениях. Как только 29 августа 1949 года в ядерный клуб из Семипалатинска постучался и Сталин, Штаты и Советы из ядерного апокалипсиса скроили и пошили для всего мира тот самый обоюдный прикид рамочных доверительных отношений, что и сейчас еще, хоть и затрещал по швам, но не разорвался.

Черчилль, Рузвельт и Сталин на Ялтинской конференции. Ливадийский дворец, 9 февраля 1945 года

Фото: U. S. Signal Corps. Library of Congress

Недостатка в желающих приютить «Храм Мира» у себя не было, но особенно активной была Канада. Почти год, до сентября 1946 года, ООН временно «ютилась» в Лондоне, после чего перебралась, разумеется, в США: сначала на Лонг-Айленд, а в 1951 году на Манхэттен, в собственный 39-этажный небоскреб — плод труда дюжины архитектурных кутюрье из 12 стран, включая Ле Корбюзье.

То же и с Международным военным трибуналом (МВТ): конкуренция за место его проведения была и здесь. СССР ратовал за Берлин, освобожденную им столицу поверженной Германии, где он чувствовал себя так, как он это любит — по-хозяйски. Американцы же выступали за Нюрнберг — идеологическую, сакральную и марциальную столицу рейха, родину «Нюрнбергских законов», арену ежегодных съездов НСДАП и плац для главных военных парадов. Да и Дворец правосудия высился среди развалин эдаким многозначительным чудом — почти неповрежденным!

После того, как ялтинские встретились в «советском» Цецилиенхофе под Потсдамом в июле, а в Лондоне в августе юристы договорились о базовых принципах трибунала, продавить для его проведения «американский» Нюрнберг было несложно. Но при этом и у Берлина был свой функционал: здесь располагались теневой штаб советской делегации (а над первыми лицами советской стороны, прокурором Руденко и судьей Никитченко, нависал их зловещий куратор Вышинский) и общежитие вызванных на суд свидетелей советской стороны. Там, например, дожидался своего дня и часа генерал-фельдмаршал Паулюс, чье появление в зале суда 11 февраля 1946 года вызвало настоящий фурор!