Деды и внуки | От модернизации к мифологизации | Война мифологий | Соперники сталинизма
В декабре 2009 г. всё не очень прогрессивное человечество отметит 130-летие со дня рождения Иосифа Сталина, и надо признать, что ни разу еще покойный вождь не подходил к своему юбилею со столь большим числом поклонников. Во времена хрущевской оттепели (1959 г.) культ его личности активно развенчивали. В период брежневского застоя (1969 г. и 1979 г.) он просто оказался не в моде. В эпоху горбачевской перестройки (1989 г.) голые прилавки явно свидетельствовали о том, что сталинскую экономику создавал не слишком эффективный менеджер. А на закате ельцинских реформ (1999 г.) нам было, чем занять мозги помимо споров о Сталине. Зато путинская стабилизация наполнила желудки и, соответственно, освободила сознание для теоретических споров о прошлом, в которых Иосиф Виссарионович стал доминировать. Иногда такое увлечение Сталиным трактуют как вступление в новую эпоху сталинизма. Среди моих знакомых есть немало людей, искренне полагающих, что в России все уже готово к новому 1937 г., и в любой момент может быть дана команда к отстрелу людей, не вписывающихся в систему. О намерениях верхов я рассуждать не стану. Как справедливо заметил А.К. Толстой, «Ходить бывает склизко // По камешкам иным, // Итак, о том, что близко, // Мы лучше умолчим». Но вот о том, как и почему в широких массах происходит увлечение Сталиным, пару слов сказать хотелось бы. ДЕДЫ И ВНУКИ Я не стал бы подходить к данному вопросу слишком прямолинейно. Ведь типичный сталинист конца 1930-х гг. и типичный сталинист конца 2000-х гг. – это совершенно разные люди. Дед находился в плену мощной идеологии, и даже если не являлся по-настоящему убежденным коммунистом, то уж во всяком случае, подвергался воздействию изощренной машины по промыванию мозгов (недаром деды искренне плакали на похоронах Сталина). Внук же не верит ни в коммунизм, ни в нацизм, ни в либерализм, да и машинка по промыванию мозгов нынче стремится, скорее, увести человека от идеологии в сторону попсы и футбола (искренне плачем мы лишь по причине поражения, понесенного от сборной Словении). Дед порой оказывался откровенно жесток, поскольку искренне был убежден в том, что существует во враждебном окружении, где вряд ли возможно выжить, действуя в белых перчатках (и мировые войны проверяли человека на жизнестойкость). Внук же по преимуществу вял и апатичен, поскольку существует в обществе потребления, где «враждебное окружение» соревнуется в стремлении обменять как можно больше своих товаров на наши нефтедоллары (причем офисному планктону даже не надо напрягаться для добычи нефти). Дед был искренним как в своей убежденности, так и в своей жестокости, поскольку многим тогда казалось, что мир находится на переломе, капитализм загнивает, а, значит, открываются невиданные раньше возможности трансформации (даже многие капиталисты тогда не очень верили в себя). Внук же, скорее, циничен, поскольку видит, что капитализм не только не загнил, но даже окреп и весьма недурно пахнет, а срок жизни сбережений в надежном банке начинает превосходить срок жизни идеологий (проще говоря, бабло побеждает как зло, так и добро). Внуки не лучше и не хуже дедов. Но они, бесспорно, другие. И крайне маловероятно, что совершенно другие люди наступят точно на те же самые грабли, на которые наступали люди в прошлом. У нас есть свои собственные грабли и, соответственно, свои – уникальные и неповторимые – следы на лбу от удара. ОТ МОДЕРНИЗАЦИИ К МИФОЛОГИЗАЦИИ
Но что же такое тогда современный сталинизм? Думается, это отнюдь не поиск оптимальной системы устройства жизни. Скорее, это мифология, в плену которой человек способен относительно комфортно пережить модернизацию, меняющую все устоявшиеся ранее нормы. Иными словами, если человеку 1939 г. Сталин и впрямь виделся эффективным менеджером, спасающим страну от агрессии и строящим светлое будущее, то человеку 2009 г. и в голову не придет реализовывать на практике все то, что делалось семьдесят лет тому назад. У нас нет желающих за малые деньги работать на больших стройках (мы предпочтем мало работать за большие деньги). У нас нет желающих добровольцем идти на фронт (скорее, сам фронт существует лишь для того, чтобы человек сидел у телевизора, гордился страной и не выходил ни на какие митинги). У нас нет желающих доносить госбезопасности на коррумпированных друзей и родственников (хорошо информированный человек лучше сам пристроится к кормушке). Беда нашего современника, однако, состоит в том, что далеко не у всех есть возможность мало работать за большие деньги или пристраиваться к хорошо обустроенным кормушкам. Уровень жизни в России, несмотря на десятилетие стабилизации, все еще довольно низок. А вот стандарты, задаваемые обществом потребления, сегодня намного выше, чем в советское время. Поездки за границу, ассортимент магазинов и фильмы из жизни Рублевки наглядно демонстрируют большей части обывателей общества потребления, что они, несмотря на все предпринятые усилия, увы, оказались неудачниками. Более того, даже те, кто, казалось бы, обустроились сравнительно удачно, часто обнаруживают, что жизнь складывается не по тем стандартам, о которых мечталось. Можно построить дом, как в Америке, но его надо обносить высоким забором и ставить охрану. Можно зарабатывать, как в Америке, но у нас ни за какие деньги нельзя купить американский образ жизни. Можно, наконец, уехать в Америку, но нельзя быстро стать американцем и почувствовать себя комфортно в инородной, да к тому же часто отторгающей тебя среде. Словом, модернизация общества всегда неизбежно связана с фрустрацией. И для того, чтобы пережить фрустрацию, требуется некая психологическая компенсация. У каждого человека она может быть своя, но существуют и коллективные способы решения проблемы. Прежде всего, с помощью мифологизации действительности. Возвеличивание сталинизма является способом такой мифологизации. Сразу оговорюсь, что не каждый человек, естественно, уходит в пространство мифа, тем более агрессивного. Но чтобы противостоять мифу, надо иметь какие-то твердые жизненные опоры. Зачастую ими просто являются другие мифы. ВОЙНА МИФОЛОГИЙ Современная российская ситуация отнюдь не уникальна. Не надо думать, будто европейская модернизация строилась исключительно на рациональных основаниях, тогда как неспокойная русская душа требует то соборности, то гулага. Различные попытки мифологизации достаточно четко прослеживаются на примерах некоторых успешных европейских государств. Особенно тех, где присутствовали имперские начала. Например, во Франции на протяжении большей части XIX столетия соперничали четыре мифа, вокруг которых пытались выстраивать жизнь модернизирующегося государства, возникшего на развалинах «старого режима». Будничная социально-экономическая жизнь страны весьма походила на то, что мы видим сегодня в России – безудержная погоня за деньгами, выстраивание карьеры в столице, поголовная коррумпированность власть имущих, финансовые пирамиды и т.д. Подробнее я писал об этом в книге «Европейская модернизация» (соавтор О.Маргания), но чтобы сопоставить нынешнюю российскую и старую французскую картинки достаточно почитать таких гениальных современников тех событий, как Оноре де Бальзак и Эмиль Золя. Понятно, что все это не слишком нравилось людям и требовало психологической компенсации посредством мифа. Одним из ярких мифологизаторов, например, был Виктор Гюго. Другим – Александр Дюма. В общей сложности, в борьбе за душу французов соперничало четыре мифа – легитимистский, революционный, бонапартистский, орлеанистский. Легитимистский опирался на историческую традицию, на миф о милой Франции, управляемой испокон веков законными монархами. Яркие эпизоды французской истории – например, борьба благородных мушкетеров с бездушным модернизатором кардиналом Ришелье – вербовали на сторону легитимизма множество сторонников. Особенно по мере того, как забывалась истинная тяжелая жизнь последних предреволюционных лет. Революционный миф возвеличивал идеи Свободы, Равенства и Братства. Он героизировал французов, которые первыми в Европе отреклись от старого мира и отряхнули его прах со своих ног. В пространстве революционного мифа люди могли гордиться своими достижениями. Правда, при этом надо было каким-то образом забыть, что революция принесла не столько Свободу, Равенство и Братство, сколько террор, голод и братоубийственную войну. Бонапартистский миф сотворил для Франции культ личности. Его жизнестойкость определялась тем, что он формировался вокруг фигуры одного героя. Люди, жившие в пространстве данного мифа, поклонялись Наполеону (вспомним отца и сына Понмерси из «Отверженных») – самому известному французу того времени, тогда как кумиры легитимистов и революционеров были несколько расплывчаты. Слабой стороной данного мифа было то, что наполеоновские войны, в конечном счете, поставили Францию на колени перед объединенной Европой. Орлеанистский миф оказался из всей четверки наиболее слабым. Он концентрировался на фигуре короля Луи Филиппа Орлеанского. Положа руку на сердце, следует признать, что этот толстый монарх без всякой харизмы (гражданин-король, как его звали) был очень приличным человеком на фоне героев-кровопийц из трех других мифов. Июльская монархия Луи Филиппа заложила некоторые основы либеральной экономики и дала людям возможность обогащаться. Но в этом же крылась и главная слабость орлеанистского мифа – либерализм плохо мифологизируется, для этого он слишком рационален. В конечном счете, во Франции победил постмодернизм. Демократия, рынок и мирное сосуществование в основном восходят к Июльской монархии. Государственная символика – к революции (Марсельеза, День взятия Бастилии). Туристы осматривают милую Францию времен Капетингов, Валуа и Бурбонов. А главным героем страны является Наполеон. СОПЕРНИКИ СТАЛИНИЗМА Возвращаясь к истории России, следует заметить, что и у нас происходит война мифов. Помимо сталинистского еще живет у нас революционный (ленинистский). Есть что-то вроде легитимизма, поэтизирующего Святую Русь. И, наконец, существует миф либеральный, возводящий историю Новой России к тем ярким дням августа 1991 г., когда люди, забыв про бабло, фуфло и т.п., объединились, чтобы отстоять свою свободу. Либеральный миф у нас слаб, как и повсюду. Он мало апеллирует к тем ярким дням Свободы, но много рассуждает, взвешивает, оценивает. И особенно страдает он от того, что либералы наши не харизматичны, что на них легко вешать всех возможных собак (во всем виноват Чубайс). Революционный миф сегодня активно подавляется Кремлем. Он не скрывает, что опасность революции для него даже страшнее, чем приближение НАТО к границам России. Тем более что опасность со стороны НАТО – выдуманная, тогда как пролетарии, грозящие все взять и поделить, серьезно беспокоят власть имущих. Попытки поэтизации Святой Руси активно предпринимаются. И праздник 4 ноября нам ввели, и Александра Невского сделали победителем известного телеконкурса, и Петров Первых всюду понаставили (особенно у нас, в Петербурге). Однако попытки эти, как правило, растворяются в пространстве сталинистского мифа. Ведь при всей святости Руси главное, что нам от нее осталось в наследство, – это империя. А главным империалистом, как ни крути, является Иосиф Виссарионович. И Александр Ярославович с Петром Алексеевичем оказываются всего лишь его предшественниками. Большую роль в борьбе легитимизма со сталинизмом могла бы, наверное, сыграть Церковь, но она не решается наехать на отца народов. То ли не видит в нем такого соперника, какого видит в либерализме? То ли вообще не хочет занимать активную позицию в идеологической борьбе, предпочитая мирно собирать пожертвования, строить храмы и обзаводиться разного рода мирскими благами? Значит ли это, что сталинизм окончательно победил в мифологическом пространстве? Ни в коей мере. Во-первых, я не стал бы списывать со счетов левую мифологию. При ленивых, самодовольных клерикалах и при том отфутболивании идеологии, которую демонстрирует наша светская машинка по промыванию мозгов, в новых поколениях, не помнящих «совка», левые идеи наверняка окажутся востребованы. А во-вторых, как левые, так и правые лидеры, как клерикалы, так и либералы, чрезвычайно любят свободу, дающую им возможность обзаводиться материальными благами, ездить за границу и хранить свои немалые сбережения так, чтобы никакой пролетарий не смог бы их взять и поделить. А потому все же в известном смысле можно сказать, что Новая Россия берет свои начала в августе 1991 г., когда народ вышел к Белому Дому ради того, чтобы в будущем каждый мог жить так, как захочет.
