«Эпоха анонимности заканчивается»

60–70-е годы были эпохой огромного оптимизма по поводу того, что полеты в космос, роботы – все это дивным образом изменит нашу жизнь. В принципе можно сказать, что интернет как идеологическая конструкция появился раньше, чем интернет реальный. Потому что была идея кибернетики, идея того, что хорошо, когда общество развивается как почти природная система. Эта идея есть у Норберта Винера, который писал об этом, когда интернета как такового, конечно же, не было. Больше того, не было персонального компьютера. Но предполагалось, что все это изменит мир. Гуманитарным фоном были идеи о едином человечестве. И это была последняя эпоха, когда казалось, что вот сейчас мы изобретем что-то такое, что позволит вообще все перестроить вокруг. И наша с вами жизнь будет преображаться. Можно вспомнить и фантастические романы, которые показывали, что сейчас мы живем в эпоху, которая принесет нам что-то чрезвычайное. Наши дети будут жить уже при коммунизме, при покорении новых цивилизаций, других планет.
А потом это закончилось. То есть нельзя сказать, что все эти утопии перестали существовать, я вовсе не хороню этот оптимизм в 60–70-х. Но он был бестелесным. Технологической основы у него еще не было, зато были большие надежды. А сейчас у нас появилась в общем-то технологическая основа, и, надо сказать, очень многие процессы, которые предсказывались, сбылись. Например, люди, которые живут, допустим, в странах, которые назывались тогда странами третьего мира, и люди, которые по физическим или по социальным возможностям не участвовали в социальной жизни, оказались способны в нее включиться. Новые технологии появились в сфере труда и управления. Мы сейчас видим, что рабочий график размывается. Конечно, многие из нас продолжают работать с 9 до 18, но мы понимаем, что уже можно иначе.
Появились, например, блогеры. Они ни в коем случае не заменяют пока профессиональных журналистов, но тем не менее они уже чувствуют себя такими новыми профессионалами, которые начинали с того, что просто ходили с телефонами и что-то снимали. Это один из самых ярких примеров, наверное. При желании можно вспомнить такие примеры из более прикладных отраслей, поскольку постепенно навык профессионализации перестает принадлежать только институту. Все-таки мы очень долго жили в эпоху, когда статус профессионала вам мог дать только институт. То есть вы проходили некоторые ступени в своей социализации. Сейчас в таком чистом виде это осталось, допустим, у медиков. Но в целом сегодня люди перестают оценивать друг друга только по тому, как они являются членами одного профессионального сообщества. Даже с той же медициной: мы пытаемся сами себя диагностировать на форумах. Не факт, что это хорошо и правильно. Но я подозреваю, что это можно сказать о многих: когда у вас обнаруживаются какие-нибудь болячки, вы сначала пробиваете симптомы в интернете, потом смотрите таблетки, которые советуют, а потом уже, если понимаете, что это не работает, идете к врачу. Особенно если у вас мало времени. Вы думаете: «Да ладно, это пройдет, я сначала почитаю, наверняка у кого-нибудь что-нибудь такое было».
Вообще идея «у кого-нибудь что-нибудь такое было, значит, это и про меня» проявляется все ярче. Заметьте, она в принципе отвечает мечте об общности, которая существовала в 60–70-е годы.

Интернет перестал быть пространством утопии

Но хотелось бы внести и ноту скепсиса. Потому что произошла институционализация, и в общем-то интернет оказался интересным не только для разнообразных социальных инициатив, но и для транснациональных корпораций, государств, банков, крупных игроков, которые в какой-то момент тоже начали выходить в сеть. Интернет перестал быть пространством утопии, которое существовало раньше. То есть это уже вовсе не новая земля, которая будет принадлежать всем и каждому. Она может принадлежать многим, и, наверное, мы с вами застали в полной мере и еще застанем какой-то период, когда большие возможности есть у всех, кто умеет этим пользоваться. Но постепенно это заканчивается, потому что за 20 лет развития интернет-технологий они обросли своими профессионалами, и люди постепенно приходят в большой бизнес, в корпорации. Естественно, что они со всем своим спектром профессиональных инструментов могут добывать информацию, работать с ней, распространять ее и вести кибервойны значительно лучше, чем одинокие бойцы.
Для активистов интернета одним из потрясающих открытий в этой технологии была возможность доступа к любой информации – или открытой, или, как максимум, за какую-нибудь регистрацию или сумму денег. Это была революция, которая, мне кажется, до сих пор ворочает подкоркой всего интернета. Недавно была история: Аарон Шварц, 26-летний интернет-активист, взломал огромную библиотеку научной литературы. На него завели дело, потому что это очень охраняемая информация. Незадолго до суда он покончил с собой. И после его гибели ученые стали выкладывать свои статьи в открытый доступ для того, чтобы все могли с ними ознакомиться. В Twitter был целый хэш-тег: все обменивались этой информацией, все, кто мог и хотел, выкладывали статьи в открытый доступ, чтобы такие истории больше не повторялись.

Мы ушли из анонимного интернета

В последние три года мы пережили любопытную трансформацию. Мы ушли из анонимного интернета. Анонимный интернет был действительно таким непонятным, но существенным политическим, социальным, экономическим фактором. Люди как-то общаются, что-то делают, производят какие-то операции. Но при этом не обязаны говорить, кто они такие. Сейчас эпоха анонимности заканчивается – по двум причинам.
Первая причина – законодательная. Во всех странах мира почти принимаются разные законы, которые говорят, что интернет – это вовсе не Клондайк, не ваш берег Утопии, это вполне себе поддающееся законодательному регулированию пространство. Если вы туда заходите, вы не становитесь кем-то другим, вы не можете изобразить нечто, чем вы не являетесь. Вы являетесь собой. Соответственно, если вы распространяете какой-то неправильный контент, вы несете за это ответственность. Это с одной стороны.
Второй момент более примечательный, на мой взгляд. Это то, что люди сами представляют себя под собственным именем и со всей откровенностью. Они, конечно, представляют себя несколько в лучшем свете – допустим, в Facebook, наверное, выкладывают не все свои фотографии, а только те, где они хорошо получились. Но дело даже не в фотографиях, а в том, что вы там теперь под своим именем и фамилией. Это довольно серьезное изменение по сравнению с тем, что было 10 лет назад, когда в сети под своими именами и фамилиями были далеко не все.

Как это влияет на сообщества?

С одной стороны, безусловно, интернет поощряет деятельность сообществ. Это было всегда, это было заложено еще теми кибероптимистами 60–70-х годов и развивалось дальше. Сегодня это поощряется и рыночными механизмами: сообщество любителей Apple имеет все возможности для развития в интернете. Но те же возможности имеет и сообщество любителей спичечных коробков 70-х годов. То есть на самом деле здесь нет никаких ограничений, и люди, соответственно, собираются в сообщества.
У меня, например, в соседнем доме был свой замечательный сайт и сообщество, такое маленькое местное сообщество. Соседи очень живо обсуждали проблему детских садов, ЖКХ, они устраивали встречи, а не только на форуме общались. Но я думаю, что они бы никогда в жизни друг друга не увидели, если бы не этот форум. Потому что обычно соседи не общаются. Нет никакого места – например, кафе, – где соседи встречаются. Россия этим печальна. Мы знаем, что в Европе во многих странах есть кафе, где люди из одного дома встречаются, обмениваются новостями. Это совершенно ни к чему не обязывающее общение, но люди знают друг друга в лицо. У нас соседи в лицо друг друга не знают.
Я к чему этот пример с домом привожу? К тому, что такие сообщества интернетом весьма поощряются. И как раз возможности связи между людьми через интернет дают возможности для развития инструментов уже офлайн. Мы знаем друг друга в лицо и можем так или иначе оценивать то, что мы делаем. Это одновременно и хорошо, и плохо. Конечно, замечательно знать, что творится за забором соседней стройки, которая идет уже 8 лет. С другой стороны, мы понимаем, что это проникновение и за наш забор. Мне кажется, что это все же очень хорошо, потому что это поощряет нас не врать и жить так, чтобы было не страшно пустить кого-то за свой забор. Но это моя личная точка зрения, я понимаю, что ее многие могут не разделять.
Есть и такой изначально японский феномен – хикикомори. Это молодые люди, которые живут исключительно в виртуальном пространстве. Они сидят у себя в квартирах, откуда не выходят, они общаются через интернет, зарабатывают через интернет, заказывают через интернет еду, одежду и все остальное. То есть они могут вообще не выходить из дома. В принципе, мне кажется, что такие люди были и до интернета, естественно, но им приходилось спускаться в булочную или просить кого-то помочь. А сейчас можно полностью замкнуть пространство, жить в капсуле. Тоже такая примета времени. Не знаю, к чему она приведет, но через какое-то время мы сможем, наверное, это с вами узнать.

Мы сейчас живем в ситуации, где правят наиболее приспособленные

Да, мы по-прежнему спрашиваем у человека, откуда он, кто он такой, какое у него образование, кто его родители. Но мы встречаем людей в тех контекстах, где они бы не могли оказаться 20–30 лет назад. Работа новых социальных лифтов – это в общем-то достаточно сильная тенденция. Люди живут и работают в странах, о которых бы раньше и не подумали. Родившись в России и получив образование в Америке, они едут работать в Китай. И когда мы теперь спрашиваем, откуда вы и какое у вас образование, мы можем услышать в ответ самое невероятное.
С другой стороны, если человек с гарвардским дипломом начинает работать блогером и, например, фотографировать окружающий мир, он вполне может стать профессионалом в той сфере, в которой он не мог бы состояться раньше. Институт наследования профессий сейчас достаточно сильно меняется. Безусловно, это пока еще не победившая тенденция. Мы пока живем в мире, где люди в основном информацию получают из телевизора, но тем не менее вот эти факты постепенно появляются.
Да, мы сейчас живем в ситуации, где правят наиболее приспособленные. Попробуйте спуститься в московское метро в час пик, если у вас болит нога и вы не можете быстро ходить, и вы сразу все поймете. А дальше можно представить, как ходят инвалиды, как передвигаются люди с колясками в обычный день по Москве, и подумать, в справедливом ли обществе мы живем: не с точки зрения власти, экономики, капитализма, Путина, это все вещи проходящие, а с точки зрения того, что все устроено для наиболее приспособленных, сильных, молодых людей. Исходя из этого, безусловно, появление технологий дает больше надежды на справедливость, потому что те социальные общности, которые раньше не имели голоса, стали его иметь. Раньше говорить могли только те, кто имел соответствующее образование и социализацию. Сегодня говорить может намного большее количество людей. Это имеет много недостатков, в том числе политических. Мы не можем разобраться во многих процессах, которые сегодня происходят. Но факт, что, будучи тем самым инвалидом в Москве, вы можете написать пост где-нибудь у себя в LiveJournal и так или иначе организовать кампанию, чтобы ваши жалобы услышал мир и мэр. Возможность более справедливого устройства на уровне одного человека интернет нам дал. Возможность устроить это на уровне общества – тут, мне кажется, все неоднозначно.
«Глобальная деревня» – это термин, введенный еще Маклюэном. Так нередко называют интернет-общество, потому что оно превращает нас в таких соседей – и с учетом географического фактора, и без оного. Я хотела бы только предостеречь от того, чтобы идеализировать деревню. С одной стороны, конечно, очень хорошо, когда мы знаем друг друга в лицо, и знаем, что у соседа корова заболела, надо ему с молоком подсобить, потому что у него семья большая, трое детей, и иначе он не выживет. Это очень хорошо. С другой стороны, деревне вообще-то гуманизм чужд по своей идее, в деревне не стоит задача выживания всех. И это не потому, что люди плохие, злые, а потому что там вообще несколько другая система.