В феврале в Институте журналистики и литературного творчества состоялась лекция известного театрального публициста, критика, обозревателя «Литературной газеты» и преподавателя Анны Кузнецовой. Лектор поделилась соображениями о том, что губит режиссерский театр в современной России, чем плохи менеджеры и актеры в качестве ключевых фигур театрального процесса. Slon приводит сокращенную версию лекции.

Я пробовала представить, как построю свое выступление. Через полдня от поступающих впечатлений, от новой информации, от пережитых мгновений все менялось. Еще через полдня – менялось снова. Это главная особенность театра, и она, наверное, становится особенностью жизни всех людей, с ним связанных. Ведь мгновение театра и спектакля неповторимо. Тебе кажется, что ты видел «Вишневый сад», допустим, один раз, а в разных театрах – это всегда разный «Вишневый сад». Иногда до такой степени разный, что пьесу не узнаешь. Каждый исполнитель абсолютно индивидуален, более того, он и каждый спектакль играет по-разному. И это – театр!

Как я могла сегодня отстраниться от поступившей информации – узнала, что один из многолетних руководителей Кировского драматического театра, возглавлявший его более тридцати лет, мой приятель, человек, с которым мы общую жизнь живем в театре, попал в реанимацию. И это один из последних настоящих, творческих руководителей театра. Я потрясена этим сообщением. Недавно мне пришлось пережить уход из жизни главного режиссера, народной артистки Жанны Виноградовой, двадцать лет руководившей Рязанским театром драмы. За прошедшие десять лет она без меня не выпустила ни одного спектакля. Приглашала, я ездила на начало репетиций, мы вместе запускали репетиционный процесс, анализ пьесы, дальше они репетировали сами, и я уже приезжала на выпуск. В шестьдесят с небольшим поехала ставить спектакль в Ростов, чтобы подхватить древко, выпавшее из рук тамошнего художественного руководителя, народного артиста России Николая Сорокина.

Поэтому тревога из-за этого звонка, из-за Евгения Степанцева. Такие новости ведут за собой размышления, которые отодвинуть в сторону невозможно. За последние два десятилетия, в пору вступления нашей страны в новую систему – она, кстати, по-разному называется: капитализм, демократия, свобода, свобода-блин, не важно, – в жизни произошли огромные изменения, а театр-то своими мгновениями, своей чуткостью эти изменения сразу же отражает, в том числе и в организационной структуре. Если вы живете литературой и искусством, для вас моя мысль не нова. Восьмидесятилетний Марк Захаров был в большой компании: Олег Ефремов, Анатолий Эфрос, Юрий Любимов, которому сейчас за 90, – бог дал ему длинную жизнь. Остались последние из тех, кто способен быть творческим руководителем своего театра. Из следующего поколения шестидесятилетних опять же единицы: ну, Константин Райкин, «Сатирикон». Один. Вы посмотрите на советские годы, проклинаемые времена цензуры, тотального контроля, диктатуры. А драматургов сколько было? Я просто навскидку перечислю: Розов, Вампилов, Володин, Рощин. И ведь каждый год выдавали к новому сезону пьесы. И эта армия пополнялась. Кого вы знаете из современных драматургов? Вроде и фамилии называю, мне даже пьесы и поставленные спектакли попадаются, но их никто не знает. Я много смотрю спектаклей по пьесам моего главного редактора Юрия Полякова (Главный редактор «Литературной газеты». – Slon), он фигура засвеченная, известный публицист, способный человек, трудяга, пишет и пишет. А кто еще-то? А режиссеры?

Вы посмотрите, как их убивают. Насмерть. Кто-то ушел по возрасту, Товстоногов например. В каждом театре был творческий руководитель – свой народный артист, свой художник. То, что с восьмидесятых годов начало происходить, в девяностых сформировалось окончательно и сейчас называется «эпохой рынка», оказалось жутким, страшным антагонизмом театру. Было немыслимо, даже в мрачные цензурные диктаторские времена Советского Союза, чтобы всерьез обсуждалось, кто будет директором Большого театра, это никого не интересовало. Самое главное – кто возглавляет балет: Юрий Григорович или Владимир Васильев, творческие фигуры. 

А мы всерьез обсуждаем, кто вместо Иксанова пришел на место директора! Владимира Урина канал «Культура» приглашает дать интервью – что он думает о спектаклях и о театре. Директор. Завхоз. Менеджер. У него свои обязанности, но это не творческое руководство.

Рынок сделал важнейшим критерием работы театра кассу. Главными стали не создатели художественной продукции, не те, кто формирует творческий почерк и творческий облик коллектива, главный теперь – человек, который отвечает за билеты, продает их, подсчитывает выручку, подписывает ведомости на зарплату.

Театр не выдерживает этого, он резко меняет свое качество. Если вы ходите в театр, то все чаще возвращаетесь оттуда огорченными. Когда проходили премьеры Товстоногова, разве можно было их не увидеть? Я помню пережитое мной потрясение: Лебедев играл главную роль в никогда не ставившейся в нашей стране пьесе Бертольта Брехта «Карьера Артуро Уи». Ставил польский режиссер. Тогда, в шестидесятых, польская режиссура была самой интересной в Европе, мы специально на двадцать дней туда ездили, чтобы пройти все польские театры, и именно там мы смотрели первый спектакль «Полета над гнездом кукушки», до Парижа было труднее доехать. Так вот, «Карьера Артуро Уи» в театре Товстоногова.

Я выползла после пьесы – забыла, как идти в гардероб. Я уже университет к тому времени закончила, филологом была, театром потихонечку начинала заниматься. И думала: «Вот я бы сейчас тут осталась, за чемоданом бы не поехала, я бы билетером, гардеробщицей здесь была».

Я, простите, обалдела от этого спектакля. Помню, как этот Уи вдоль сцены, туда и обратно, водил своих жертв. Вот что такое театр, что такое театральное мгновение, которое потом не воспроизвести. «Мещане» у Товстоногова. Горький, которого мы все начинаем ненавидеть в средней школе. Транслируемое через наших чудовищных учителей, все кажется нам трансформированным, бездарным. Они надолго закрывают путь к прекрасной классике и к ее живому восприятию. И вдруг у Товстоногова я увидела спектакль, где впервые все поняла.

К сожалению, сегодняшняя театральная практика зависит от рынка и выстраивается так, что режиссеры умирают, а заменить их некем. Молодые люди, приходящие в театр, владеют несколькими ремесленными приемами, не более. Есть возможность постельную сцену сделать – раздевают героев, накрывают колыхающейся шелковой простыней. Какой там Горький! Я это вижу в каждой второй пьесе! Конечно, все, что существует в театре, – всегда очень субъективно, у каждого свои глаза, у каждого свое восприятие. Есть более продвинутые режиссеры, которые у нас начинают слыть гениями, а я их называю попросту – «деревенский авангард». Мы все зады западные повторяем, правда, это нам только от дикости кажется новаторством.

Вы посмотрите, что сейчас в московских театрах творится. В лучшем случае – известные личности, актеры. Но актер – другая профессия, у них иное видение, способ мышления. Это же надо перейти в новое качество, в другую профессию. Олег Меньшиков, Сергей Безруков, Евгений Миронов – актеры замечательные, но из актеров всегда только единицы становились режиссерами. Как, например, смог стать режиссером Олег Николаевич Ефремов. Но он всегда знал, чего хочет. Сначала он испытал это на создании собственного театра – «Современник», сколотив вокруг себя группу более молодых выпускников школы-студии, потом он свой театр сделал первым театром Москвы, самым шумным, самым успешным. Попасть туда было невозможно.

Галина Борисовна Волчек, актриса, сейчас возглавляет театр. Актриса, которой было труднее, чем Ефремову, перейти в качество театрального режиссера. А вот эти актерские театры в предыдущем поколении – театр Джигарханяна, Калягина, Вахтанговский под руководством Ульянова, почему они возникли? А потому, что не могли найти необходимую кандидатуру на творческий пост. После Ульянова даже актера не нашлось такого ранга, который с условием, что он ставить спектакли не станет, будет приглашать других режиссеров, возглавит театр. Так же, как Соломин, он вот до сих пор держится. Для меня это фигура личной судьбы, я возглавляла литературный отдел в Малом театре, мне довелось быть участницей своей «истории с соляной кислотой», такой же, какая недавно произошла с хореографом Большого. Только на моих глазах в семьдесят шестом году убивали народного артиста СССР, лауреата всех тогдашних премий, создателя спектакля, пьесы, фильма, который не сходит с экранов в праздники, «Свадьба с приданым», Равенских. Малый театр играл спектакль «Царь Федор Иоаннович» до последнего времени. Соломин всегда репетировал отдельно от Равенских, а потом и из театра его выжил. Я об этом тридцать лет молчала.

Режиссеры всегда были под обстрелом. Чего не удалось сделать коммунистической партии, с тем рынок управился. Театр возглавляют артисты предыдущих поколений, они уже в это безвременье успели прихватить театры, а вести-то их не могут. Ни Джигарханян, ни Калягин. Говорят, не царское это дело, не актерское. Режиссер – профессия уникальная. Двадцатый век отмечен рождением и расцветом этой профессии. У нас первым автором безусловным художником и авторитетом стал Константин Сергеевич Станиславский, но они с Немировичем-Данченко очень сложно жили, десятилетиями не разговаривали. Но и они лопнули, два талантливейших человека, две крупных личности, не жлобье же, которое врукопашную душит друг друга и кислотой обливает.

Думая о театре предыдущих десятилетий, я вспоминаю Товстоногова, Эфроса. Посмотрите хотя бы на пленке, хотя я просто выдавливаю из себя эти слова, я понимаю, что вы увидите совсем другое, не то, что живьем на сцене.

На прошлой неделе у меня было два очень сильных художественных впечатления, после которых мне трудно говорить о том, что сейчас нет режиссуры. Я была на спектаклях в МТЮЗе (бывший Театр Юного зрителя), который сейчас возглавляют Яновская и ее муж Кама Гинкас. Это настоящий театр. Вы меня спросите, куда сейчас пойти, чтобы понять, что такое театр, чем настоящий театр отличается от поддельного, где формировать собственные критерии, отвечу – на спектаклях Яновской и Гинкаса. Их искусство очень мрачное, очень пессимистичное, очень жесткое. Никогда не видела такую Медею, как у Гинкаса и Сергея Бархина. Они играют тот же самый миф, известный с античных времен. От раздирающей ее ревности, от отчаяния Медея убивает своих детей. Что делают Бархин с Гинкасом?

Океана нет, зато на сцене голубые облезлые, выщербленные каменные плитки, какие сейчас у нас в каждом доме, вода на сцене, актеры все время через нее ходят, вода течет из крана.


Быт и легенда, реальные люди и боги, мифы и иллюзии, мечты и реальность – вот как Кама Гинкас ставит даже не Еврипида, не Ануя, нет, они в программке объявляют, что используются тексты Ануя, Сенеки и стихи Бродского. А версия жесткая. Я подумала, вот все споры из поколения в поколение, неразрешимые, они ведь про что? Что такое классика, да? Что остается в классике? Почему именно к определенным пьесам театры обращаются? Ставить всем следующим поколениям пьесу так, как она написана у Еврипида?

Как такой спектакль появился в детском театре? Детские театры оказались жертвами рынка в первую очередь. Сочетание букв МТЮЗ ни о чем не говорит, сейчас это именной театр выдающихся мастеров, выдающихся режиссеров. Меньше всего они, как Медея, думают о детях. Для проформы надо «Волк и семеро козлят» поставить, чтобы к ним не приставали.

Яновская сделала великий спектакль «С любимыми не расставайтесь». Вы наверняка видели известный фильм с Абдуловым и Алферовой по пьесе Володина, замечательного советского драматурга. Но надо быть режиссером, чтобы придумать, что фразу «Я скучаю по тебе, Митя» произносит подурневшая, стриженая, убитая Катя, находящаяся в сумасшедшем доме. Тотальный распад семьи, всеохватное одиночество. «Я скучаю» – это звериный вой, это страдание, которое умножено и подчеркнуто. Это и есть режиссура.

Вообще, что такое режиссура? Где пределы? Возможно ли вмешательство в пьесу? Постоянно ищу ответ на этот вопрос. На спектаклях Яновской и Гинкаса я поняла, что чистота текста пьесы может быть не обязательной. Боже упаси воспроизводить какие-то каноны, так только в мертвом театре бывает. А вот если классика, то в пьесе всегда заложено множество тем и множество вариантов. Суметь эту классику прочитать в многообразии предложений пьесы и выбрать из тем, там заложенных, то, что пьесе свойственно, – это и есть живые традиции.

Но бездарные люди на этом настаивают, мол, не трогайте пьесу, она неприкосновенна, если их слушать, то тогда «Вишневый сад» везде будет одинаковым. Так не может быть в театре. Увы, актерские мозги вместить этого не в состоянии.

Увеличивается в сегодняшнем театре роль тех, кого я учу, – помощников режиссеров, завлитов, критиков. Театральный критик, если он умный, тонкий, умеет читать классику, становится личным тренером режиссера. Но сейчас и этих специалистов почти нет. Время такое. Время директоров, время кассы. Много разных времен было, много спорили, жить театру или нет, умирать или нет, смерть предвещали, а он все не умирал. Уж какими были советские цензурные времена! А от борьбы силы и вдохновение рождались. Театр, который был в сопротивлении, жил и существовал. Прямой связи между театром и социумом, между качеством жизни и качеством театра нет, никогда не было и не будет. 

Bonus: «Мещане» в постановке Георгия Товстоногова, БДТ, телевизионная версия 1971 года