7 апреля в Международном Мемориале состоялась дискуссия на тему трансформации общественного российского сознания в период от ноября к марту и влияния на неё политической пропаганды. Главным спикером выступил Лев Гудков – директор «Левада-центра», главный редактор журнала «Вестник общественного мнения». Slon публикует его доклад с небольшими сокращениями.

Я хочу обратить внимание на тенденцию в умах нашей интеллектуальной демократической элиты: нежелание принять во внимание людей с другой точкой зрения, с другим менталитетом, с другим образом мысли. В данном случае стоит говорить о попытке вытеснить их из сознания, не учитывать, либо представить их как некую случайность. Однако на сегодняшний день картина такова, что мы уже не можем полностью отрицать существование мыслей и чувств, охвативших людей в связи с присоединением Крыма; отрицать тот подъем, то чувство солидарности, пусть и извращенной, которые захлестнули население. Отказ понять этих людей и желание выкинуть их из картины происходящего есть, как мне кажется, глубокий порок нашей интеллектуальной элиты. Я полагаю, это гораздо более серьезная проблема, чем может показаться на первый взгляд. В этом смысле опыт польской «Cолидарности», когда интеллектуалы в некоторой степени заставляли себя и вопреки собственным представлениям пошли на контакт с рабочим движением, – вещь уникальная и совершенно невозможная у нас. Потому что проблемы огромной части населения, а это по меньшей мере 2/3 или 3/4, думающей и живущей иначе, просто не принимаются во внимание.

Феноменально, что события вокруг Украины, прежде всего присоединение Крыма, вызвали невероятное и неожиданное возбуждение. 85% опрошенных, по данным «Левада-центра», в конце марта испытывали эмоциональный подъем и радостное чувство по этому поводу. Людей, чувствовавших стыд, протест, возмущение, страх, насчитывалось всего около 7%. Примерно столько же оказалось равнодушных. Так уж неожиданно это только на первый взгляд, а если принять во внимание ряд факторов, картина проясняется.

Во-первых, это война режима с гражданским обществом, которая шла и идет до сих пор, и длительное насаждение антизападных, антилиберальных представлений – курс на традиционализацию политики; реанимацию архаических консервативных представлений и резкий рост антизападных настроений. Это первый момент, очень важный. Не стоит забывать, что антизападная риторика началась не в последние два года. Примерно с 2002-го, с тех пор как Путин утвердился у власти, она медленно нарастала. Но с 2006 года, с мюнхенской речи, выкристаллизовался агрессивный тон в отношении Запада, и это стало основанием для массовой индоктринации общественного мнения.

Второй важный момент связан с процессом легитимации режима. Представление о власти в последние годы – концентрированно негативное. Базис режима в массовом сознании представляет собой союз силовиков (прежде всего спецслужб), олигархов, электората. На них Путин опирается, представляет и защищает их интересы. Этот режим предельно коррумпирован, и коррупционные скандалы последнего времени были лишь катализатором для выражения общественного отношения. До 80% опрошенных в минувшем году говорили, что коррупционные скандалы – это признаки полного разложения режима. Такого падения доверия, по нашим данным, еще не наблюдалось.

Кроме того, представление населения о наших политиках четко негативное. Если принимать во внимание самый последний (январский) опрос, то образ российского политика совершенно однозначен. На вопрос, какие наиболее характерные черты российских политиков вы можете выделить, респонденты отвечают следующее: 44% – стремление к власти (не гнушаясь самыми грязными методами); алчность, корыстолюбие – 41%; неуважение к гражданам – 37%; пренебрежение к законам – 36%; бесчестность и непорядочность – 30%; отсутствие профессионализма и компетентности и т. д. Общее соотношение положительных и отрицательных оценок составляет примерно 5 к 1, то есть 83% – это негативное отношение и 17% – положительное. Реже всего упоминались такие качества, как высокая нравственность (1%), бескорыстие (2%), вера в бога (1%), соблюдение законов (2%). Иными словами, совершенно однозначные представления о власти: коррумпированная, консолидированная, эгоистичная. Поэтому первые реакции на демонстрации и протесты были совершенно понятны и однозначны. И люди соглашались с лозунгами 2011–2012 годов. Потом пропаганда, соединив три очень важные вещи, антизападничество, гомофобию и педофилию, сумела дискредитировать оппозицию и обеспечить поддержку репрессивным законам, принятым в конце 2012 года и в 2013-м. Однако сам национальный лидер начал терять свою защитную оболочку, и все больше и больше людей возлагали на него ответственность за происходящее в стране, высказывая явное пожелание, чтобы в 2018 году он не участвовал в выборах. Об этом говорили цифры: 47% считали, что на выборах 2018-го должен быть совершенно новый лидер.

К концу 2013 года действительно сложилась ситуация, когда явно нарастал кризис, массовое раздражение и непонимание того, что будет дальше. Усиливался страх, особенно в связи с давлением режима на оппозицию.

Поэтому произошедшее на Украине грозило полностью разрушить саму конструкцию режима, поскольку давало модель для понимания, интерпретации нашей реальности.
Сама по себе идея интеграции Украины с ЕС не вызывала особых возражений, когда она только была заявлена: 50% отнеслись к этой перспективе нейтрально, считая, что это внутреннее дело Украины. Страна была доведена до критического состояния правящими режимами; советский вариант был опробован; постсоветский разочаровал, и единственной возможностью для людей стала утопическая надежда, иллюзия, что присоединение к ЕС даст рост благосостояния, выход из хронической бедности. Это было понятно, поэтому особых эмоций у населения России не вызывало.

Лишь около 30% считали это предательством славянского братства и полагали, что необходимо воспрепятствовать такому повороту событий любыми средствами. Здесь важно, что еще в октябре перспектива какого-либо воздействия на украинскую ситуацию вызывала непонимание, и люди высказывались в том духе, что туда ни в коем случае не надо вмешиваться, это дело украинцев.

69–70% были против давления на Украину.

Ситуация начала меняться в декабре, после попытки силового разгона Майдана, жестокого избиения студентов «Беркутом». После 30 ноября киевские социологи показывали динамику изменения состава Майдана, быструю радикализацию участников, их лозунгов и требований. К этому времени, после взрыва возмущения, туда стали подтягиваться и представители западных регионов, в большей степени готовых к радикальным действиям. Тогда включилась и всерьез заработала антиукраинская пропаганда. Даже в советское время я не припомню такой агрессии и такой интенсивности пропагандистского воздействия, как в эти полтора месяца. Важно то, что все альтернативные источники информации оказались прикрыты: «Дождь», который вел трансляцию с Майдана, отключен от кабельного вещания, доступ к сайтам, дававшим какую-ту другую информацию, ограничен. Население осталось один на один с тем, что показывали по телевизору.

Еще один момент, который я хотел резюмировать: диффузное раздражение и утрата доверия к власти обернулись ростом массовой ксенофобии и национализма. В октябре мы зафиксировали пики массовой ксенофобии за все 25 лет наблюдений. Большая часть этого национализма и ксенофобии носила антирежимный характер, связанный примерно с теми же настроениями, которые проявились в декабре 2010 года на Манеже. Ощущение коррумпированности, несправедливости социального порядка, сопровождающееся чувством незащищенности, вылилось в ощущение необходимости защиты русских. Поэтому рост ксенофобии и национализма сумела перехватить пропаганда. Первый мотив, который был внесен, и он хорошо ложился на подготовленную почву: мы имеем дело не с массовыми выступлениями, а с происками Запада. Таким образом, воздействуя через организации гражданского общества, через иностранные фонды, Запад провоцирует эти волнения и беспорядки с целью вытеснить Россию из ее традиционных зон влияния.

Еще в марте сохранялось мнение (среди 53% опрошенных), что это выступление против конкретного режима Януковича, но на него уже накладывалось навязанное представление о том, что инициатива и реальное возмущение режимом Януковича перехвачены Западом. В дальнейшем эта точка зрения претерпевала новые перверсии, например, что в связи с мощнейшим государственным переворотом возник хаос и власть захватили ультрарадикальные националисты, бандеровцы, нацисты, антисемиты, фашисты и так далее. Возникла угроза существованию русских на Украине, что в дальнейшем стало поводом для оправдания использования военной силы.

И, наконец, еще один важный момент, не сразу включенный в пропаганду. В конце февраля был сформулирован новый тезис, который продвигался в течение всего марта. Он заключался в том, что речь идет не только о защите русских, но и о возвращении русских земель. Утвердился он довольно быстро.

По времени эти волны объяснений сменялись, полностью не исчезая, но накладываясь друг на друга и создавая сложный спектр различных интерпретаций. При этом интересно, почему население, довольно сдержанно относившееся к теме прежде, явно не желавшее и боявшееся военных конфликтов, стало оправдывать действия России по отношению к Крыму. Здесь очень любопытны механизмы массового конформизма, попробую остановиться на них подробнее.

Во-первых, разберем мотив заговора. Если принять исходную посылку, что результат этих событий на Майдане – это влияние заговора, получается, что имеет место манипулирование общественным мнением на Украине. Из чего следует, что сами украинцы недееспособны, они не обладают волей, иными словами, они как дети.

Очень интересен мотив, который прозвучал спонтанно и был поддержан властью с российской стороны: «Вы сами не понимаете, что вам в Европе будет хуже». Отказ от дееспособности украинской стороны очень важен, потому что он означает «разидентификацию» с украинцами. От сочувствия и понимания вы приходите к глухой защите, блокированию и, строго говоря, непризнанию за народом Украины собственно человеческого.


Что облегчает последующее отношение к ним как вообще не к людям. Если они сами не способны защитить себя, более того, они подчинились бандеровцам, нацистам и прочим, то по отношению к ним можно использовать любые средства, в том числе и военные. Факты существования «зеленых человечков» и массовых провокаций со стороны России, наличие в Крыму базы, вообще говоря, отрицаются и не признаются. То есть нельзя сказать, что люди не знают этого. Они не хотят этого знать, потому что это разрушает механизмы «разидентификации», расчеловечивания оппонента.

Важная особенность интерпретации украинских событий заключается в отсутствии доминанты в понимании происходящего, к чему примешивается страх перед дестабилизацией. Глубокий страх жителя России перед какими-либо изменениями связан с консерватизмом советского человека. Шок, в которым мы пребывали в девяностые, после развала системы, действительно оправдывает эту риторику стабилизации. Любой порядок лучше угрозы нестабильности – важный мотив, действующий и сегодня.

Таким образом, использование войск с целью защиты своих земель, на которые до того всем было наплевать, выглядело вполне оправданным. Очень важно здесь то, что гражданское общество не выработало собственных представлений о коллективности. Все идеи общности, единства на сегодняшний день монополизированы властью, только ею и транслируются. Как правило, все, что входит в коллективные представления, – это нерасторжимое соединение державного величия государства с насилием, это ценности милитаризма, колонизации, русификации, утверждение приоритетности русской культуры и, соответственно, силы, на которой держится авторитет великой державы.

Более того, хочу отметить, что все коллективные представления строятся на признании насилия.

Это можно было бы назвать идеологией героического варварства, когда сама сила, победа и утверждение своего превосходства держатся на насилии. Здесь определенную роль играет важная ностальгическая составляющая: «Мы были великой державой, нас все боялись и уважали».


Вообще говоря, это комплекс национальной неполноценности; отсутствие оснований для признания за собой человеческого достоинства и утверждение, что не за что ценить нас самих.

Отвечая на вопрос «О чем свидетельствует присоединение Крыма?», 79% сочли, что Россия возвращается к роли великой державы, и всего 9% говорят, что это свидетельствует о растущем авантюризме власти. Большинство также считает, что новые власти Украины ответственны за применение силы, и всего 3% полагают, что тут есть ответственность России.

Происходит не просто дискредитация сил, попытавшихся выступить против Януковича, а перенос собственной несостоятельности и зависимости от власти на других. Что приобретает форму агрессии и непризнания за Майданом и демократическим движением тех идеальных мотивов, которые вызывали это движение. В некотором смысле речь идет не просто о конформизме и присоединении к власти, а о защите себя от этого крайне неприятного осознания зависимости от власти.