Евгений Евтушенко, 1963. Фото: Борис Кауфман / РИА Новости
На станции Зима снимали фильм «Детский сад», режиссер Евтушенко, автор сценария (автобиографического) он же, и всю эту историю, конечно, мы знаем только с его слов: долго не давалась сцена на пристанционной толкучке голодной зимой 41-го года, когда маленький Женя потерял свою буханку хлеба и какая-то сердобольная женщина отломила ему половину своей буханки. Сердобольную женщину играла Ванесса Редгрейв, и ей, благополучной англичанке, никогда в жизни не знавшей голода, никак не удавалось разломить хлеб так, как могла бы это сделать только русская женщина из той военной зимы. Снимали дубль за дублем, но каждый раз получалось все хуже, режиссер был в отчаянии, но тут из массовки шагнула вперед какая-то местная пенсионерка – мол, погоди, дочка, дай я – и с первого дубля разломила хлеб точно так же бережно и нежно, как та, настоящая, которую помнил выросший и ставший режиссером (на самом деле, конечно, не режиссером, поэтом; зачем он снимал кино, мы не знаем, но он снимал) мальчик Женя; в фильм вошли именно кадры с руками той местной пенсионерки, Редгрейв вообще не стала сниматься.
Евтушенко действительно не тот мемуарист, которому стоит верить безоговорочно, и все его мемуарные сюжеты – как он плюнул в кофе Сальвадору Дали в ответ на его фашистские речи; или как Давид Сикейрос, когда речь зашла о неизвестном мексиканском ребенке Маяковского, предложил Евтушенко беспроигрышный способ поиска этого ребенка – просто посмотреть в зеркало; или как Евтушенко и Роберт Кеннеди бросали об пол на счастье бокалы, из которых пили, но бокалы оказались пластиковыми и не разбились, – все эти сюжеты стоит делить даже не на два, а на десять, но все же, если предположить, что тогда на съемках «Детского сада» все было именно так, как вспоминал Евтушенко, то просто представьте эту картину: снимается сцена о драгоценном значении хлеба в жизни русского мальчика, пережившего войну, соответствующий пафос зашкаливает, но при этом дубль за дублем в мусорный ящик летят испорченные буханки, которых никому не жаль, и, вспоминая об этом и воспевая женщину, которая разломила хлеб как надо, Евтушенко не вспоминает о тех буханках, им нет места в красивой притче о хлебе, и, значит, их нет вообще. И это уже притча о самом Евтушенко, о Евтушенко как таковом – есть пафос, и есть те буханки, и в сумме получается он.
