Михаил Фридман о Немцове: «Не так много я встречал людей, которые мне близки в жизни»

В 2016 году у нас на сайте вышел проект «Пять друзей Немцова» – фрагменты интервью, которые журналист Михаил Фишман брал у друзей и коллег Бориса Немцова для съемок документального фильма «Слишком свободный человек». К третьей годовщине гибели Немцова мы публикуем интервью с бизнесменом, создателем «Альфа-групп» Михаилом Фридманом из той подборки статей.

С осени 1991 года Борис Немцов работает губернатором Нижегородской области. Областные промышленные предприятия находятся в тяжелом финансовом положении, Россия проходит через кризис неплатежей. К ноябрю 1994 года частично приватизированный в ходе чековых аукционов нефтеперерабатывающий завод НОРСИ (в прошлом «Горькнефтеоргсинтез») относится к наиболее крупным должникам страны.

Мы познакомились году в 1993–1994-м, и, как говорится, не по самому приятному поводу. В ходе приватизации наш чековый фонд «Альфа-капитал» приобрел в том числе и несколько пакетов акций компаний, которые находились в Нижегородской области. И неожиданно с этим процессом возникли определенные трудности: руководству области не нравилось, что «Альфа-капитал» активно участвует в чековых аукционах и получает значительные пакеты. Потому что у руководства области были какие-то другие планы – то ли продать эти пакеты каким-то стратегическим инвесторам, то ли еще что-то. Это казалось несколько странным, потому что у Немцова, на тот момент губернатора, все-таки была репутация либерала, рыночника, в общем, приверженца правил, норм, здоровых подходов к приватизации и вообще к деятельности бизнеса на территории области. Но наше участие ему почему-то не нравилось: то ли директора этих заводов что-то ему транслировали про нас, то ли еще что-то. И в обществе тогда было распространено мнение, что это спекулянты, скупающие активы за бесценок. Наверное, Немцов на это тоже реагировал. В общем, возникли некоторые препятствия со стороны, условно говоря, представителей администрации в осуществлении наших прав как акционеров.

Среди прочих там был важный объект – нефтеперерабатывающий завод в городе, если я не ошибаюсь, Кстово, который тогда назывался НОРСИ. Мы поставляли туда нефть для переработки, была идея создать финансово-промышленную группу, и по всем этим вопросам нам была нужна поддержка или как минимум непротивление со стороны администрации. До этого мы, может быть, виделись с Немцовым на светских мероприятиях, но не более. А тут мы созвонились – кажется, Петр [Авен] просил о встрече, и он нам назначил на какое-то время утром, не помню, ну, часов на 11 утра. И мы полетели к нему с Петром Авеном и Германом Ханом. Была либо поздняя осень, либо зима: снег, ужасно плохая погода. Мы должны были прилететь на самолете, но самолет задержался из-за нелетной погоды: в те времена самолеты были к погоде более чувствительны.

Вы чего, не поняли? Я вам сказал: украсть ничего не получится. 500 миллионов долларов на бочку и все, до свидания. Забирайте завод.

Мы страшно нервничали, потому что мы люди очень дисциплинированные, организованные и пунктуальные: все-таки губернатор нам назначил встречу, мы летим в этот Нижний Новгород. Неприятная ситуация. Мы звонили в приемную, все объяснили: вот, объективные обстоятельства. Но все равно опоздали – не так уж сильно, часа, наверное, на полтора. Сели на машины, примчались в кремль этот нижегородский. Ну и, естественно, у него уже другая встреча. Как обычно, журналисты – любил он это дело – и какая-то огромная группа людей. Из-за дверей слышен его голос, зычный такой, а мы сидим втроем в приемной – в нервном напряжении. Понятно, ждем. Понятно, сами виноваты, что опоздали. И где-то еще через час говорят: губернатор готов вас принять.

Губернатор Нижнего Новгорода Борис Немцов на встрече с американскими губернаторами. Юрий Сомов / РИА Новости

А надо сказать, что НОРСИ в то время находился в плачевном финансовом состоянии: система поставок сырой нефти на нефтеперерабатывающее предприятие распалась, а новая консолидированная вертикальная компания еще не сформировалась; как всегда, колебалась конъюнктура – в общем, у НОРСИ были серьезные проблемы, полу- или предбанкротное состояние. Ну, значит, входим мы наконец в кабинет с виноватым видом. Боря долго наши извинения принимать не стал и сразу приступил к делу. Приступил приблизительно таким образом: «Так, ну вы чего приехали? Что, хотите украсть у меня завод?» Только в еще более вольной форме. «Значит так, украсть ничего не получится. Пятьсот миллионов долларов, и можете забирать этот завод к чертовой матери. Ясно? Вопросы еще есть?» Это, так сказать, вместо «здрасьте». Мы такие: «Ну вы там как-то, Борис Ефимович, знаете, вот так сказать, там то-се». Такой робкий лепет… Он: «Вы чего, не поняли? Я вам сказал: украсть ничего не получится. Пятьсот миллионов долларов на бочку, и все, до свидания. Забирайте завод. Так, у меня времени нет. Прием окончен».

Я был в шоке. Я все понимал про то, как устроена жизнь в нашей стране, но у Бори Немцова был экранный образ такого романтического, образованного, яркого, интеллигентного человека, физик опять-таки, да? И тирада, которую он выдал – в лучших традициях советского менеджмента, – она, конечно, произвела на меня сильное впечатление. Не самое лучшее. Я был неприятно поражен. Про остальное разговор даже не зашел; и после этого разговора то, что у нас возникли трудности с акционерными правами на каких-то предприятиях Нижегородской области, у меня уже большого удивления не вызывало. Я уже понимал, что это нормально. Так мы и познакомились.

Буквально через пару месяцев – максимум через шесть – мы хотели снова вернуться к этому разговору: то ли по поводу НОРСИ, то ли по поводу других предприятий, уже не помню. У нас там было много инвестиций: и Борский стекольный завод, и Нижегородский масложировой комбинат. В общем, было много разных тем для общения с руководством региона. Я был в приятельских отношениях с Юликом Гусманом (и сейчас тоже, хотя мы не часто видимся). А его Дом кино был в то время рассадником демократических вольностей, и я увидел в расписании выступлений какую-то то ли лекцию, то ли встречу Немцова с демократической общественностью. Это, наверное, уже 1995 год. И говорю Гусману: «Слушай, а ты хорошо Немцова знаешь?» Он говорит: «Да, я его прекрасно знаю. Замечательный парень, вот такой мужик классный, абсолютно правильный, честный, порядочный». Я говорю: «Слушай, у нас с ним какие-то бесконечные трудности, можешь с ним поговорить?» – «Да что там говорить? Давай приезжай. Он будет выступать, а после выступления я его приведу в кабинет и скажу, что ты помогаешь премии „Ника“». А мы им как-то помогали тогда. Я говорю: «Ну хорошо, конечно, подъеду».

Нижегородская область. Кстово. ОАО «ЛУКОЙЛ-Нижегороднефтеоргсинтез» (НОРСИ). В 90-х испытывал большие трудности с поставками сырья. Сергей Петров / ТАСС

Подъезжаю. Выступает Борис Ефимович, шквал аплодисментов: он вызывал большую любовь у аудитории – держался всегда свободно, говорил хорошо, ярко. Симпатичный парень, молодой тогда, красивый, обаятельный. Особенно, естественно, женщины позитивно реагировали. Хотя и мужчины тоже были, так сказать, очарованы. Заканчивается выступление, Борис Ефимович заходит в кабинет к Гусману. Гусман говорит: «Вот, Борь, Боренька, познакомься, это Миша». Он говорит: «Ну, мы уже знакомы». И скривил такую физиономию недовольную: типа, что это, рояль в кустах? Тут я его понимаю. И опять: «Да, я его знаю, это они, спекулянты…». И повторяется примерно предыдущая сцена, правда, без вот этого: «Проваливайте к чертовой матери». Но тоже на полуповышенных тонах.

Уж не знаю, кто его против нас настраивал. Там, в Нижнем, своя местная жизнь, и, конечно, он общался там с директорами, а красные директора про москвичей говорили, что они ничего не делают – захватывают предприятия, скупают акции, а это считалось чуть ли не преступлением, во всяком случае чем-то неблаговидным. Объяснить, что скупать акции – это законное право обладателей финансовых ресурсов, было трудно. В общем, опять мы поговорили нехорошо, хотя и поспокойнее, чем в первый раз. Не очень доверительная беседа вышла. Вот и все. А потом мы уже с ним начали видеться.

В марте 1997 года Борис Немцов получает пост вице-премьера в кабинете Виктора Черномырдина и переезжает из Нижнего Новгорода в Москву.

Это было в начале 1997 года, буквально за неделю до его назначения на пост вице-премьера. По каким-то причинам мы с моим коллегой Германом Ханом полетели в Нижний Новгород – опять что-то вокруг НОРСИ и переработки нефти. Отношения у нас уже были по-человечески даже дружеские: по стилю общения Немцов был очень демократичным, а по возрасту и ментальности мы были достаточно близки.

И вот мы приехали; а идея, что его могут назначить в правительство, уже активно барражировала в пространстве, обсуждалась как версия. Он был молодой, перспективный, Ельцин явно очень ему благоволил, смотрелся на общем фоне очень хорошо – красивый, высокий, сильный человек, и опять же демократических либеральных убеждений. В общем, был устойчивый слух, что его собираются позвать на помощь Чубайсу, который тогда был главой администрации. И было понятно, что ситуация в правительстве не самая хорошая.

Мы сидели, обсуждали дела (мы от политики далеки, как организация активно в нее не вторгались), а под конец уже, так сказать, в разделе «разное», я его спрашиваю: «А что, это правда, что ты собираешься?» А он говорит, что нет, это все слухи и т.д. Я говорю: «Знаешь, тебе, конечно, виднее, но мне не кажется, что это интересная идея – не первым лицом тебе идти в Москву. Потому что ты (наверное, мы тогда были еще на „вы“, уже не помню) популярный губернатор, и это, мне кажется, очень рискованный шаг». Одно дело быть первым в провинции, другое – вторым в Риме, да? Известная такая коллизия.

Весна 1997 года. Президент Борис Ельцин и первый вице-премьер Борис Немцов. Reuters

Он все это выслушивает и говорит: «Да, полностью согласен, это все слухи, в Москву совершенно не собираюсь, прекрасно понимаю, что здесь у меня есть своя площадка. Я самостоятельный человек, избранный губернатор, у меня большая поддержка, провожу реформы. У меня здесь прекрасные возможности демонстрировать результаты и потенциал». Все это он мне очень уверенно рассказал. И все – мы собрались и улетели.

Ну, ты понимаешь, приехала Таня [Дьяченко]. Она пришла ко мне в кабинет. Расплакалась. Стала говорить, что папе очень тяжело…

Я прилетел в Москву, в Москве разговоры, кого куда назначат, какие перестановки. Я говорю: «Немцова не назначат точно. Сто процентов. Он совершенно четко, ясно мне излагал, почему это неразумно и что он не пойдет». Проходит дня три. И знаменитая сцена по телевизору: Борис Николаевич, Анатолий Борисович и Немцов; Борис Николаевич говорит: «Вот, я принял решение назначить вас первым заместителем главы, значит, правительства и вторым, первым… Немцова Бориса Ефимовича». Чубайс: «Это сильное решение, здорово». Пауза, 32 такта. Полное дежавю. Странно. Буквально три дня назад он мне так уверенно объяснял, что точно не пойдет.

Потом, когда его назначили, он приехал, мы с ним встретились. Тогда мы как раз стали теснее общаться, уже в Москве. Я приехал к нему на дачу в Архангельское. Он только что переехал, и дача была еще нежилая, жена еще не приехала, в холодильнике было пусто.

Помню, что была большая бутылка текилы, подаренная ему какой-то делегацией, которую мы, как говорится, и оприходовали. И говорю: «Боря, вот объясни мне, как так получилось? В чем была идея? Ты же мне сам с таким жаром рассказывал, что это абсолютно бессмысленный поступок». И в этом, конечно, был весь Боря. Он мне говорит: «Ну ты понимаешь, приехала Таня [Дьяченко]. Она пришла ко мне в кабинет. Расплакалась. Стала говорить, что папе очень тяжело, что папа нуждается в помощи, что он плохо себя чувствует, что без опоры на надежных и порядочных людей он не справится. И что я мог сделать? Я не мог ей отказать. Мне так ее жалко стало».

И сейчас я думаю, что на эту историю можно смотреть с разных сторон. У него был потенциал политического роста, большой карьеры. И, судя по нашему предыдущему разговору, он хорошо понимал, чем рискует. Но эти человеческие моменты в нем всегда побеждали. Для политика это, наверное, неправильно. А для человека, тем более для друга, это замечательно.

После выборов в Думу в декабре 2003 года парламентская политическая карьера Немцова заканчивается. Он пытается заниматься бизнесом, становится председателем совета директоров в банке «Нефтяной».

Он не был конъюнктурщиком – занимался тем, чем считал правильным. Я был, наверное, одним из самых близких его друзей. И я прекрасно понимал, что строить с ним взаимоотношения в бизнесе абсолютно бесперспективно, потому что он точно продолжит свою политическую линию. Мы тогда общались очень много и очень часто. И я ему сказал откровенно: «Борь, смотри, ты, безусловно, будешь заниматься политикой. Я знаю тебя, ты не сможешь промолчать. Ты точно будешь высказывать свою точку зрения. Не важно, согласен ты со мной или не согласен, я не вправе влиять на твои оценки, но это точно будет наносить ущерб моей работе. Я себе это позволить не могу. Надо смотреть реалиям в глаза». Я всегда это делаю и считаю, что это правильно. Боря всегда хорошо и честно реагировал. Он понимал, что это так. Я не верил, что он может себя поменять. Это было предопределено, что он поедет на Майдан, что будет давать самые жесткие комментарии. Это было понятно изначально, и поменять он себя не мог. Это был бы уже не Боря. Как говорил Наполеон: если бы я умел заключать перемирия, то это был бы не я, а мой внук. Это про Немцова. Он в этом отношении был не гибкий человек. И я открыто ему сказал, что по бизнесу вряд ли могу быть ему полезен. И даже тени обиды у него не было.

Декабрь 2003 года, предвыборный штаб СПС. Идет подсчет голосов на выборах в Государственную Думу. Алексей Куденко / Коммерсантъ

– Он же пытался заниматься бизнесом после работы в Думе?

Эти попытки закончились печальным образом. Не знаю, что было первопричиной, но думаю, что то, что Немцов активно участвовал в этом бизнесе, тоже повлияло на то, что у этого бизнеса начались серьезные проблемы. Хотя и в самом бизнесе было много изъянов, безусловно. Но уверен, что Немцов был отягчающим фактором.

Примерно с 2005 года я с ним встречался крайне редко. Вполне осознанно. И меня это сильно задевает – и эмоционально, и морально. Укоряю самого себя, хотя я сделал это совершенно открыто. Я совершенно четко понимал, что если продолжу общаться с ним в прежнем режиме после того, как он встал уже в явную и жесткую оппозицию к власти, то уже не смогу никого убедить, что я не веду политическую игру, не поддерживаю его финансово – сколько бы я ни клялся на любой святой книге, что я просто дружу с ним как с человеком, люблю вместе с ним в ресторан ходить, мне в его компании интересно и весело, красивые девушки и так далее. Никто бы в это никогда не поверил, и все бы считали, что за его политической позицией стою я, что совершенно не соответствовало действительности. От политики я стараюсь держаться подальше. И если уж откровенно говорить, далеко не со всем, что он говорил, я был согласен – вернее, в основном как раз таки был и не согласен. Ну, это уже мое личное дело, но я понимал, что мое с ним общение становится, я бы сказал, токсичным для моего бизнеса, для моих партнеров, коллег, сотрудников. Пойти на такой риск я не мог. И это, к сожалению, привело к тому, что с человеком, которого я считал и считаю умным, порядочным, честным, интересным и своим другом, я был вынужден провести меньше времени, чем мог, не понимая, не предполагая, что так мало времени ему отпущено в жизни. И я очень горько сожалею, что так произошло. С рациональной точки зрения это был правильный поступок; во мне в отличие от Бори рациональные соображения берут верх над эмоциями, но я буду жалеть об этом до конца жизни. Не так много я встречал людей, которые мне близки в жизни.