«50 страниц основного текста, 70 страниц приложений, не менее семи тысяч цифр, использованных в анализе», – суховато, но с видимым удовлетворением описывает итог девятилетнего проекта Андрей Маркевич, профессор Российской экономической школы (РЭШ), а также содиректор совместного бакалавриата РЭШ и Высшей школы экономики. Написанную им в соавторстве с Екатериной Журавской, профессором Парижской школы экономики, статью об экономическом эффекте отмены крепостного права недавно опубликовал авторитетный научный журнал American Economic Review.
Мы встретились с Маркевичем, чтобы обсудить глубину изменений, произошедших в стране в результате «всего лишь одной конкретной институциональной реформы». «Слава богу, рабство сейчас запрещено в мире – по крайней мере, формально. Но вопрос значения рабского, или принудительного труда и последствий отказа от него вы можете исследовать на совершенно легальных архивных данных», – рассказывает Маркевич. В начале беседы о русском крепостничестве слово «рабство» звучит естественно и даже привычно, и все же я заостряю на нем внимание: было ли положение русских крепостных таким уж невыносимым, как принято считать?
– Можно ли вообще приравнивать крепостничество к рабству? Ричард Пайпс, например, доказывал, что нельзя. Значительная часть русских крестьян не отрабатывала барщину, а платила оброк, который нередко принимал форму контрактных отношений с помещиком. В северных губерниях крепостные вели активную предпринимательскую деятельность, контролировали целые рынки – например, хлопчатобумажных тканей.
– Рабство – довольно очевидная параллель. Крепостные были ограничены в своих основных свободах, в праве принятия решений. За них эти решения принимали помещики, так же, как это делали рабовладельцы. Хотя традиции и законы больше ограничивали помещика, чем рабовладельца, допустим, в США. В Российской империи помещик обязан был обеспечить своим крепостным минимальный прожиточный уровень, а в неурожайные годы во избежание голода даже кредитовать их из своих запасов.