Ирина Прохорова. Фото: личный архив

Ирина Прохорова. Фото: личный архив

⤢

Кабинет Ирины Прохоровой-младшей находится по соседству с издательством НЛО, и на ее столе лежат стопки книг, опубликованных там. Отправиться на новогодние каникулы, перед которыми мы встречались, Ирина собиралась с чемоданом книжек НЛО и шорт-листа литературной премии «НОС». Оба эти проекта были придуманы в свое время соучредительницей фонда Ириной Прохоровой-старшей. В интервью журналу «Деньги»/Republic исполнительный директор фонда Прохорова рассказывает, как ее семья уже 15 лет поддерживает российское современное искусство, оценивает степень идеологического давления государства на творческие проекты и делится ощущениями о влиянии западных санкций на импорт отечественного культурного продукта.

— Как вы оказались в Фонде Прохорова? Так и предполагалось, что вы войдете в его руководство по праву рождения?

— Наоборот, была даже установка, что я никогда не буду работать с семьей: все равно будут считать, что это место я не заслужила. Хотя можно понять людей, которые думают, что получить такое место можно исключительно из-за родственных связей. Когда я еще заканчивала Финансовую академию, пошла в рекламное агентство и проработала там пять лет — мне тогда это все очень нравилось. Потом ненадолго перешла в «Норильский никель», тоже в отдел маркетинга и пиара. В какой-то момент захотелось найти что-нибудь новое. В это время было принято решение открыть филиал фонда в Москве, потому что его деятельность стала разрастаться, и Ирина Дмитриевна (моя мама, да, но на работе у нас официальные отношения, поэтому — всегда «Ирина Дмитриевна») — предложила мне попробовать. Она сказала: «Будет несколько проектов, ты хороший менеджер, я видела результаты твоей деятельности, и если бы я считала, что ты не потянешь, я бы тебе не предложила эту работу, несмотря на большую материнскую любовь».

Многие в это не верят, но в моей семье действительно так: работа — это работа, и никаких поблажек. Я считаю, что это правильно. И всегда знаю, что с меня двойной спрос.

— А это был какой год и какие проекты?

— 2009 год — я пришла работать в фонд как раз, когда мы запускали литературную премию «НОС». Так что начала именно с подготовки этой премии как главный менеджер и организатор — следила, чтобы машина работала и чтобы мы укладывались в бюджет.

— Какая сейчас ситуация с менеджерами культурных фондов на российском рынке труда? Их где-то учат?

— Очень много действительно талантливых ребят с креативными идеями, но многим недостает именно менеджерской составляющей. Конечно, очень здорово, когда у человека много прекрасных идей, но если у него не точное ощущение времени, это проблема. Из-за этого — постоянная борьба за сроки, за смету.

— Это вообще везде в мире так устроено или только в России, в силу недостаточной развитости частных фондов?

— У нас — в большей степени, мне кажется. Но вообще найти хорошего профессионала везде сложно. Когда мы делали во Франции фестиваль современного искусства «Неизвестная Сибирь», не все отличались профессионализмом, так что у них тоже есть с этим проблемы.

— Правильно ли будет сказать, что вы — крупнейший частный культурный фонд в России?

— В нашем направлении — да. Когда в 2004 году мы создавали фонд, то обратили внимание на то, что именно культуре уделяется очень мало внимания, как со стороны государства, так и со стороны меценатов. Конечно, были какие-то пожертвования, но это не было структурированной ежегодной работой. Так родилась идея создать фонд, который будет поддерживать современное искусство в регионах, чтобы преодолеть культурную изоляцию: большинство мероприятий сосредоточено в Москве и Санкт-Петербурге, ну и отчасти в городах-миллионниках. Год за годом мы планомерно боремся с этой изоляцией, в результате многие — не только благотворительные фонды, но и коммерческие организации — тоже стали делать упор в своей деятельности на поддержку регионов, чему мы очень рады.

300 миллионов рублей в год

— Надежда Толоконникова из Pussy Riot рассказывала в интервью Юрию Дудю, что на ее желание заниматься актуальным провокативным искусством повлиял фестиваль, который Фонд Прохорова устраивал в Норильске. Она там впервые увидела Пригова, будучи еще школьницей, и поняла, чему бы хотела посвятить свою жизнь. Понятно, что появление Толоконниковой на арт-сцене вряд ли входило в миссию фонда. И тем не менее, могли бы вы назвать самые важные вещи, которые возникли благодаря вашему фонду?

— Мы нацелены на академическую, профессиональную мобильность: у людей появляется возможность поехать на стажировку. У нас есть замечательная программа комплектации библиотек: когда мы начинали, библиотеки были в ужасном состоянии — об интернете речь вообще не шла. Я помню, например, была библиотека, где в последний раз пополнение коллекции произошло аж в 1989 году. В Красноярске — в городе с высокой культурой — мы ежегодно делаем Красноярскую ярмарку книжной культуры (КРЯКК) и фестиваль «Театральный синдром». Сейчас уже заметны результаты этой деятельности в масштабах страны. Для людей, скажем, в Норильске возможность увидеть другой культурный мир — это как камертон, который помогает понять, в каком направлении двигаться, чем в жизни заниматься. Помню, в 2013 году, как раз в рамках фестиваля «Неизвестная Сибирь», мы привезли детей из норильского детдома в Лион, чтобы устроить выставку их работ. Дети подходили ко мне и говорили: «Мы будем учиться, потому что теперь мы знаем, что есть интересная и веселая жизнь, в которую можно попасть».

— Это было разовое мероприятие?

— Да, это было разовое мероприятие. Нам хотелось показать миру, что Россия — это не только кокошники, балалайки, но и интересное современное искусство, прекрасный театр. Мы произвели впечатление, это было приятно.

— Каков годовой бюджет фонда?

— Сейчас это 300 млн рублей. Есть ежегодная основная программа с конкурсами, есть постоянные партнеры, которых мы поддерживаем, есть внеконкурсные заявки. Совместно с учредителями и экспертами мы каждый год собираем программу. Периодически добавляются какие-то партнеры, которые с нами потом остаются на несколько лет, а есть разовая поддержка, когда мы помогаем людям на стадии стартапа, а дальше они уже сами. Например, Канский фестиваль, его все путают с Каннским, но он называется так, потому что проходит в городе Канске в Красноярском крае, они отлично обыграли это созвучие. Их никто не хотел поддерживать, и они пришли к нам. Несколько лет мы им помогали, и они успешно раскрутились. Сейчас у них все в порядке, дела идут отлично.

— Бюджет фонда не меняется год от года? Или сумма зависит от инфляции?

— Сумма может увеличиться, если вдруг появляется какой-то очень интересный масштабный проект. Тогда мы отдельно просим главного учредителя увеличить бюджет, но, как правило, цифра остается примерно той же. Она зависит от объема финансирования, которое мы предлагаем партнерам. Российский национальный оркестр, например, ежегодно получает фиксированную сумму. То есть объем фонда рассчитывается, исходя из количества постоянных партнеров. Еще мы, конечно, оставляем запас для внеконкурсных заявок, для каких-то новых интересных проектов, придуманных молодыми ребятами.

— А в 2004 году сколько составлял годовой бюджет?

— Порядка 30 млн рублей.

— А что с деньгами происходит в течение года? Они могут размещаться в финансовые инструменты?

— Нет, тут все строго. Они просто распределяются по статьям нашей благотворительной программы. Это требование закона о благотворительности: никаких финансовых размещений и никакой прибыли. Каждому партнеру выделяется определенная сумма, за которую он, естественно, отчитывается, показывает, что деньги были потрачены по назначению. И мы никогда не поддерживаем коммерческие проекты — это тоже запрещено по уставу.

— А что еще вы содержательно или идеологически не поддержите никогда?

— К нам приходит очень много заявок с просьбами найти врача, оплатить лечение — мы с радостью бы это сделали, но не можем, к сожалению. Невозможно спасать одним фондом всю страну. Поскольку у нас фонд культурных инициатив, мы поддерживаем современное искусство в Москве и регионах.

У нас есть замечательный экспертный совет: известный театральный критик Дина Годер, которая отвечает за театральное направление; Ольга Синицына, которая отвечает за библиотеки и образование; Лена Ленская — тоже за образование; Алиса Прудникова — за современное искусство. Эти люди — профессионалы, они всех хорошо знают в своей области и могут сказать: «Мы с этими людьми уже работали, они не доводят проекты до конца» или «Их идеи очень провокационные и склоняются в какой-то национализм». Объективное решение легче принять, когда оно вырабатывается коллегиально.

⤢

Ирина Прохорова. Фото: личный архив

— «Артдокфест» вы продолжаете поддерживать?

— Да, это один из наших постоянных партнеров.

— В последний раз — в декабре 2018-го — он проходил в урезанном варианте из-за поправок к закону о кинофестивалях, пролоббированных Министерством культуры. В итоге вместо обычных 120 фильмов в программе было всего 32.

— Да, к сожалению.

— А вы никак не можете повлиять на ситуацию с регулированием культуры? Есть ли у вас лоббистский потенциал или вы не занимаетесь такими вещами?

— Нет, фонд не занимается политикой.

— А на вас, в свою очередь, государство не пытается влиять? Люди из Минкульта пока не осмеливаются вам звонить и говорить: «А зачем это вы поддерживаете "Артдокфест", прекратите немедленно»?

— К счастью, пока таких прецедентов не было. Мы поддерживаем те проекты, которые считаем достойными, а Министерство культуры поддерживает то, что оно считает достойным. Надеюсь, что до такой ситуации не дойдет, когда оттуда будут звонить в частные фонды. Не хотелось бы совсем возвращаться в Советский Союз, когда будут указывать, что идеологически правильно, что поддерживать, а что нет.

КРЯКК, «НОС», NET

— Когда речь заходит о финансовой поддержке театра, книгоиздания, современного искусства в России, все в первую очередь идут в Фонд Прохорова. Почему больше особо-то и пойти некуда? Почему хотя бы каждый третий из российского списка Forbes не имеет такой культурный фонд?

— Я знаю, что многие участники списка Forbes занимаются меценатством, просто, может быть, это широко не освещается. Конечно, не все готовы финансировать культуру, а некоторые финансируют какие-то разовые акции, как, например, создание «Гоголь-центра». Идея же наших учредителей была в том, чтобы создать фонд, который концентрируется на ежегодной поддержке культуры. Возникают сейчас похожие фонды, но мы, пожалуй, были новаторами. Если появится еще пять-шесть таких фондов, это будет здорово, потому что не может быть конкуренции в благотворительности. Если бы каждый фонд поддерживал какое-то свое направление, то можно было бы охватить гораздо больше интересных проектов, открыть много новых интересных имен.

— Когда фонд создавался, были какие-то референсы? На какие аналоги вы ориентировались, на чью практику?

— Нет, ни на кого не ориентировались, просто пытались понять, чему меньше всего уделяется внимание в сфере благотворительности, и стало понятно, что как раз культуру задвинули на задворки. Помню, в Норильске ко мне подходили люди и говорили: «Спасибо большое, все говорят, что у нас люди необразованные, ничего не понимают и ничего не видят, а как мы можем что-то понять и увидеть, если раз в год нам привозят Баскова и Лолиту». Ничего не имею против этих артистов, но если людям ничего больше не показывать, у них никакого кругозора и не будет.

Много раз слышала, что сейчас в России перестали читать. Каждый год к нам на Красноярскую ярмарку книжной культуры приезжает более 250 издателей, и на второй-третий день — пустые полки. Потому что часть книг просто не доходит до Красноярска, логистика, к сожалению, не выстроена, а ездить в Москву за книгами — сами понимаете, это огромные деньги. Что-то, конечно, можно купить на «Озоне». Но, возможно, там не все книги, потому что к нам иногда подходят и просят привезти специализированную литературу — детскую, профессиональную. Ну и потом, все равно есть потребность подержать в руках книжку, полистать, прежде чем купить. Издательства привозят в Красноярск лучшее и продают не по московским ценам, по более доступным. А то, что остается, забирает бибколлектор и распределяет по библиотекам.

— Что такое бибколлектор?

— Это специальная организация, которая собирает книги и отправляет их в библиотеки, чтобы издателям не везти обратно.

⤢

Ирина Прохорова. Фото: Денис Вышинский / ИТАР-ТАСС

— Кстати, кто утвердил слово «КРЯКК» в качестве названия фестиваля?

— Ирина Дмитриевна. Получилось и серьезно — просто потому что аббревиатура так сложилась, — и забавно, как все у нас в фонде происходит. Поэтому и литературная премия у нас называется «НОС».

— Рядом с вашим офисом располагается издательство «НЛО», которое выпускает огромное количество литературы нон-фикшн. Что происходит с ее тиражами в стране? Если книжка издается тиражом в 3 тысячи экземпляров, считается, что это много. Как будто мы живем при Пушкине с Достоевским. При этом на книжных ярмарках люди сметают новинки с прилавков, но тиражи по-прежнему не впечатляют.

— Не будем забывать о кризисе: книг стали покупать чуть меньше, потому что это продукт не первой необходимости. Я думаю, что в этом причина. К тому же часто бывает, что издатель не уверен, например, что книга разойдется большим тиражом, и опасается, что книги будут занимать место на складе. Поэтому если первый — маленький — тираж имеет успех, то просто идет допечатка.

— Как думаете, эта ситуация со временем как-то изменится? Что вообще будет с бумажными книгами?

— С книгами-то все будет хорошо, а вот какая у нас в стране будет ситуация (смеется)… Сложно прогнозировать, но я по натуре оптимист, несмотря на некоторые удивляющие меня законы и в целом непростую ситуацию в стране. Если вспомнить российскую историю прошлого века, очень тяжелую, в общем-то, то окажется, что как раз культурная составляющая-то и спасала в самые тяжелые времена. У нас в стране всякое бывает, иногда все может поменяться за один день. Но какие связи остаются самыми сильными? Семейные и культурные. Это — подушка безопасности, парашют на случай каких-то действительно серьезных проблем.

— Вам приходилось как-то переучиваться или доучиваться, чтобы заниматься менеджментом в Фонде Прохорова, смотреть, как устроена работа в других семейных благотворительных фондах?

— Что касается менеджерской работы — нет. Она, в принципе, везде одна и та же. У нас есть бюджет и сроки — мы должны в них уложиться, я всегда за этим слежу. К тому же у сотрудников есть возможность предлагать свои креативные идеи экспертному совету. Единственное, что поначалу было тяжело, это график. Я, конечно, и раньше посещала культурные мероприятия — выставки, театры — но не в таких количествах, как это происходит в фонде. Поначалу просто захлебываешься в количестве информации. То есть это приятная работа, но для многих сходить в театр — это событие, а для меня в хорошем смысле обыденная жизнь.

— А удается побывать где-то на больших зарубежных фестивалях, выставках?

— Очень хочу и надеюсь, что в следующем году найду время. Работа, дети — всегда собираешься, собираешься, а потом выясняется, что опять новый год наступил. Но мы недавно с коллегами обсуждали это и дали друг другу слово в следующем году посетить хотя бы несколько основных, масштабных мероприятий, это необходимо для работы.

— Что в планах? Авиньон? Эдинбург?

— В Авиньоне я, кстати, была несколько лет назад. Посоветуюсь с нашими партнерами, которые знают, куда и когда нужно ехать. В соцсетях буду всех держать в курсе.

— А вы принимаете участие в формировании программ фестивалей, которые поддерживаете, — NET, например?

— Нет, мы просто генеральные партнеры, они сами составляют программу…

— А вы просто им даете деньги.

— Да. Вот как Российскому национальному оркестру.

— Вы не смотрите, какую музыку они играют…

— Ну нет, конечно, зачем мы будем влезать в то, что делают профессионалы? У нас есть свои большие программы — такие как КРЯКК или «Театральный синдром», где мы как раз можем формировать концепцию, решать, кого привозить, кого — нет. А партнеры — профессиональные люди и не хуже нас знают, что показать.

— Что вас больше всего впечатлило за время работы в фонде?

— Наверное, все-таки Красноярская ярмарка. По масштабу это уже международный фестиваль. Пусть ярмарка non/fiction не обижается, но у нас точно не хуже — скажу деликатно… Мы начали с того, что привозили только издателей, в первый год их приехало порядка 60, но когда за два дня там скупили все книжки, издатели по-другому посмотрели на Красноярск. В этом году их уже около 300. У нас круглые столы, где можно обменяться опытом, замечательная детская программа — она и образовательная, и развлекательная. Каждый год играет Российский национальный оркестр, есть выставочная программа, уличные перформансы. Люда Алябьева делает программу по теории моды и привозит каких-то фантастических дизайнеров. Я сама модница, честно говоря, но никогда их прежде не видела. В этом году она привезла израильского дизайнера Коби Леви. У него совершенно потрясающая обувь, после выставки я даже одну пару у него купила — это кроссовки на каблуке в виде жвачки.

— А в других регионах нет у вас желания как-то масштабировать эту историю? Или это вы уже не потянете?

— Конечно, хотелось бы, но опять же, нельзя в одиночку спасти всю страну. Мы будем только рады, если кто-то в крупных городах подхватит идею такого масштабного мероприятия. В последние годы фестивали «Территория», «Золотая маска» стали активно приходить в регионы, и это очень здорово. По отзывам и зрителей, и организаторов в регионах это все проходит на ура, и там этого ждут.

— В мероприятиях, которые поддерживает ваш фонд, часто участвуют западные партнеры. NET в этом году впервые поддержало представительство ЕЭС в России. Французский, Польский и Швейцарский культурный центры, Гёте-институт часто оказываются рядом с вами в списке спонсоров. Что-нибудь изменилось за последние четыре года, после Крыма и санкций, в отношении к российской культуре со стороны западных партнеров?

— Насколько я могу судить, да. Конечно, люди из профессиональной прослойки все понимают. Но институты могут отказать в финансировании, например. Пока вроде бы такого масштабного и резкого ухода партнеров из России не наблюдается, но если мы и дальше будем воевать со всем миром, риск этот будет увеличиваться, к сожалению. Поэтому мы и стараемся делать мероприятия в Европе и Соединенных Штатах — например, фестиваль Бруклинской музыкальной академии, — чтобы наладить культурные связи и опровергнуть стереотипы в отношении России. Чем прочнее культурные связи, тем сложнее людей рассорить.