Демонстрация против выхода Великобритании из ЕС. Фото: Darren Staples / Reuters
Во всех сложившихся демократиях Западной Европы происходит падение явки на выборах и неуклонно снижается популярность партий. Тенденция находит отражение в бесчисленных экспертных дискуссиях, работах политологов и публицистов, с некоторыми из которых Republic уже ранее знакомил читателя (см., например, «Против выборов» Давида Вана Рейбрука). В книге ведущего ирландского политического ученого Питера Майра «Управляя пустотой: размывание западной демократии» (недавно вышла в Издательстве Института Гайдара) исследуется та же проблема. Автор с глубокой озабоченностью пишет о выхолащивании демократических процессов в Европе и растущей индифферентности избирателей. Между тем безразличие, как замечает Майр, «всегда было одним из наименее исследованных элементов взаимосвязи между гражданами и политической системой». О том, как в новых условиях меняется суть и форма демократии – в выбранном нами фрагменте.
Возможно, справедливо предположить, что мир сегодня более благоприятен к демократии, чем когда-либо прежде. В 2000 году около 63% от числа всех независимых режимов, при которых жило 58% мирового населения, были демократиями.
Полвека назад, несмотря на непродолжительный оптимизм, связанный с послевоенным восстановлением, только 28% независимых государств, население которых составляло 31% от мирового, можно было отнести к демократическим. Еще раньше, в 1900 году, полноценных демократий не существовало вовсе, а такие страны, как Великобритания и Соединенные Штаты, все еще сочетали распространенные демократические практики в работе государственных учреждений с жесткими ограничениями на использование права голоса.
В результате более и менее устойчивых волн демократизации за последние сто лет демократия смогла прижиться и широко расцвести. Неудивительно, что XX век был назван «демократическим веком». В своей речи по случаю открытия Нобелевского симпозиума Аксель Хадениус высказал мысль: «Принципы демократического правления… торжествуют». Возможно, более важным было то, что к концу столетия эти принципы казались совершенно бесспорными. «После падения Берлинской стены, – как отметил на той же встрече Хуан Линц, – ни одна антидемократическая идеология не рассматривалась ни политиками, ни интеллектуалами, ни религиозными лидерами в качестве альтернативы демократии».
О какой именно демократии шла речь? Еще в 1980-е годы такой вопрос мог бы показаться странным. Тогда, и особенно в самый разгар холодной войны, мир был разделен на три лагеря: страны первого мира, к которым относились капиталистические и в основном демократические государства; страны второго мира, представленные Советским Союзом, Китаем, а также остальной частью коммунистического лагеря; страны третьего мира, которые не были ни демократическими, ни могущественными, однако их обхаживали и за влияние над ними боролись страны первого и второго мира. В подобной международной политической обстановке демократия была «просто демократией». И хотя для ученых и политиков было важно проводить различие между демократическими и недемократическими режимами, особенно в условиях холодной войны,а также выделить типы недемократических режимов, демократический лагерь, как правило, оставался недифференцированным.
Только после 1989 года различия между типами демократических режимов вышли на передний план. Прежняя категория стран первого мира, которая теперь стала как никогда расплывчатой, вскоре была заполнена до отказа, и становилось все более очевидно, что не все демократии похожи друг на друга. К примеру, Ларри Даймонд и Фарид Закария в своих работах указывали на различия между зрелыми либеральными демократиями, давно установившимися на Западе, и более ограниченными «электоральными» и «нелиберальными» демократиями, которые появились тогда в странах бывшего второго и третьего мира. Другие исследователи выделяли популистские или делегативные демократии.
К концу XX века эта область исследований заметно расширилась, так что появилось более пятисот различных интерпретаций демократий.
