Годовщина революции 1917 года в Санкт-Петербурге. Фото: Anton Vaganov / Reuters
Октябрьская революция остается одним из наименее отрефлексированных моментов истории. Точно можно утверждать, что это событие нельзя отнести к закрытым – когда оно как бы сдается в архив и становится предметом чисто профессионального интереса. Хотя это особенность России в целом, в отличие от Западной Европы – держать многие ситуации незавершенными, несмотря на серьезную временную дистанцию. Могут пройти столетия, но мы при этом продолжаем чувствовать энергетику действия, будто многое в нем осталось недосказанным. Событие не угасает, но напротив – в определенные моменты начинает актуализироваться.
Так происходило, например, с опричниной Ивана Грозного, когда в 30-е годы прошлого века потребовалось вытащить этот «кейс» еще раз. В последние годы стали часто вспоминать сразу две эпохи – сначала Николая Первого, когда заговорили о сползании в какое-то безвременье, а затем Николая Второго, будто возникло предчувствие какого-то рокового и опасного надлома.
В отличие от прошлого века, у нас, правда, нет сегодня ни искусства, ни философии, чтобы выразить эти настроения в кристаллической форме. Однако любой человек с хорошей социальной чувствительностью улавливает сквозняк из прошлого. В общем, российская история никуда не девается, и в этом, скорее, наш риск, чем преимущество, с учетом всех издержек на поворотах. Нация, как сказал бы профессор Аузан, попадает в колею и вынуждена воспроизводить уже, казалось бы, отыгранные постановки. Но даже в ряду национальных архетипов революция стоит особняком, как наиболее мощный генератор исторических смыслов, образов и напряжения.
В чем основные сложности ее понимания?
Позы и жесты
Во-первых, ошибочно будет думать, что в отношении революции легко определиться: ты за красных, за белых, за зеленых и так далее. Дело отчасти в том, что цветов тогда было слишком много, а сейчас способность различать оттенки утеряна. Октябрьские события были прямым продолжением процессов, которые начались в феврале 1917 года, современники не сильно их разделяли. Поэтому здесь не очень ясно, что брать за точку отсчета, в том числе моральную. Когда началось падение, кто виноват, если вообще уместно говорить о вине? Приходится определяться внутри очень сложного и подвижного периода без четких временных границ.
Сама эта размытость и нечеткость создает много сложных аллюзий, даже на современном этапе. Зеленского, например, на Украине недавно остроумно сравнили с Керенским. Определенная, пусть и скользкая, параллель здесь есть.
