На прошлой неделе в МВШСЭН прошла конференция по исследованию труда Labour Studies. Один из спикеров, социолог из Университета Орхуса Джереми Моррис уже несколько десятилетий изучает профессиональные и жизненные стратегии российского рабочего класса, жителей активно деиндустриализирующихся моногородов. Republic встретился с исследователем, чтобы узнать, чем российский рабочий класс отличается от британского или американского, что ему дают неформальная экономика и крестьянское прошлое, и почему он редко решается на открытый протест против власти.

–Начнем с того, что именно вы подразумеваете под словом «постсоциализм», которое постоянно присутствует в ваших работах?

–Иногда исследователям, причем не только в России, становится некомфортно от этого слова. И наверное это правильно, потому что это понятие было навязано западной академической средой. Что оно означает? Все то, что происходит с 1991 года в странах бывшего СССР и социалистического блока. Понятно, что у этих стран в диапазоне от Словении до государств Средней Азии порой совсем немного общего. С этой критикой я согласен. Но лично я в своих исследованиях все же нахожу это слово полезным.

Если сформулировать немножко грубовато, у восточноевропейских и постсоветских стран много общего – в частности то, что они являются частью мировой экономической Семи-периферии, если обратиться к марксистским терминам. Каковы отношения между странами «ядра» глобального Севера и, например, Россией? Это экстрактивные отношения. Но при этом русский контекст существенно отличается от контекста глобального Юга, для него нам нужен особый взгляд. Кроме того, 30 лет это не такой большой срок, поэтому здесь живет полно людей, чьи, как сказали бы антропологи, «космологии» были сформированы в советский период.