Карта из атласа Ортелиуса. 1570 год.
Давно хотелось сделать цикл про записки иностранцев о путешествиях по России. Штука важная, русские очень чувствительны ко взгляду со стороны. «Цени равнодушье вещи ко взгляду издалека», – советовал нам наш великий поэт, но когда мы слушали своих поэтов?
Русские могут без всякого уважения отзываться и о собственной стране, и, уж тем более, о чужих, но при этом крайне нервно реагируют на любую критику извне. Замечают, обдумывают, опровергают. «Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног – но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство», – написал однажды своему другу Петру Вяземскому Александр Пушкин, главный русский писатель и отец русского литературного языка. Это противоречивое свойство заставляло жителей России следить за любыми текстами, которые публиковали посетившие Россию иностранцы.
Ну, так начнем, пожалуй, и начнем с француза. Это, кстати, не случайный выбор.
В течение двух веков петербургского периода русской истории – восемнадцатого и девятнадцатого – мировоззрение представителей российской элиты формировалось под сильнейшим влиянием французской культуры. Ну, ладно, полутора. Настоящая мода на все французское пришла при Елизавете Петровне, и после уже никуда не уходила. Многие дворяне по-французски говорили лучше, чем по-русски (а некоторые по-русски вовсе не говорили). Франция поставляла в Россию модные наряды и модные идеи. Некоторых это «французское засилье» даже пугало. Сатирики высмеивали богачей, спускавших целые состояния на пудры, помады и парики с Кузнецкого моста – на улице Кузнецкий мост в Москве как раз и располагались модные французские лавки. Драматург Денис Фонвизин предупреждал соотечественников: «Рассудка француз не имеет и иметь его почитает за величайшее для себя несчастие». Но Фонвизину не верили: великая императрица Екатерина вела переписку с просветителями, аристократы рвались в Париж, как в рай, и даже в глухой провинции благородные дамы одевались в соответствии с рекомендациями французских модных журналов. Хотя в некоторые особенно отдаленные города эти журналы попадали с опозданием лет этак в пять – Россия все-таки очень большая страна, а дороги в ней очень плохие.
И, конечно, французские книги о России читались здесь с особенным интересом. Иные вызывали восторг, иные – гнев. Опровержение на одну из таких книг, путевые заметки аббата Шаппа Д’Отроша, написала лично Екатерина Вторая (правда, опубликовано это опровержение было анонимно, императрица скромничала). Иные до сих пор приводят в бешенство квасных патриотов – такова судьба, например, книги маркиза де Кюстина. Да, кстати, и совсем ведь недавно еще могло показаться, что самое влиятельное иностранное издание в России – малотиражный сатирический еженедельник «Шарли эбдо». На карикатуры оттуда обижались и МИД РФ, и депутаты, и сенаторы, и даже сам Рамзан Кадыров.
Но первые попытки понять Россию были сделаны французами задолго до того, как Петр Великий ввел в отечестве моду на все европейское. Мы даже совершенно точно знаем, кто и когда написал первую французскую книгу о России, руководствуясь собственными впечатлениями. В 1586 году мореход Жан Соваж описал свое путешествие в страну московского царя.
Грозный и Ченслер
До середины шестнадцатого века Западная Европа слабо представляла себе, что такое Московия. На географических картах восточнее Польши изображали «великую Тартарию», причем рисовали ее, скорее, по наитию, не опираясь на факты. Или опираясь на сведения, извлеченные из трудов античных ученых, то есть, мягко говоря, устаревшие. В европейскую жизнь, политику и торговлю Московское царство вернулось случайно. Можно сказать – по ошибке, и ошибку эту совершил английский капитан Ричард Ченслер.
Подданные королевы Елизаветы искали северный путь на восток, в Китай. Именно в Китай собирался попасть Ченслер, начиная свою экспедицию. Но далеко продвинуться по негостеприимным морям, омывающим северные берега Евразии, англичанин не смог. Он попал в Белое море, примерно туда, где впоследствии будет основан город Архангельск, и наткнулся на русские поселения. Русские – уже по материку, на санях, доставили заморского гостя в Москву, к царю. Иван Четвертый, Грозный, правивший тогда Московией, хоть и прославился разнообразными зверствами, но деловой сметки тоже лишен не был. У России не было на тот момент морских портов. Грозный воевал за выход к Балтике, но без особого успеха. И перспективы торговли с Западом через Белое море царь оценил сразу. Он даровал англичанам исключительные торговые привилегии, установил с Британией дипломатические отношения и вступил в переписку с королевой Елизаветой. Даже пытался жениться – то ли на самой королеве, то ли на ком-нибудь из ее знатных родственниц (здесь данные разнятся). С браком не задалось, но торговля процвела. Более того, царь договорился с королевой, что в случае мятежа в Московии ему предоставят убежище в Англии. Жестокий тиран маниакально боялся своих подданных, и даже собрался перенести столицу из Москвы на север, в Вологду, поближе к Белому морю, чтобы в случае бунта успеть ускользнуть. Помешала случайность: Грозный осматривал свежепостроенный громадный собор в Вологде, и на голову ему свалился кусок штукатурки. Суеверный, как, впрочем, и все люди его времени, царь счел это дурным знаком, и Москва осталась столицей. А собор еще около ста лет пребывал в запустении. Зато сейчас там можно полюбоваться на прекрасные росписи, сделанные уже в семнадцатом веке.
Англичане построили в Москве торговый двор. Он сохранился и находится на территории парка Зарядье, там музей. В Россию через специально учрежденный порт Архангельск потекли иноземные товары – вино, фрукты, ювелирные изделия, оружие и серебряная монета (собственных месторождений серебра русские на тот момент еще не открыли, и в рубли перечеканивали европейские деньги). В Англию – пушнина (экспорт ее сделался таким же важным для России, как теперь – экспорт нефти; или уже неправильно говорить «теперь», надо – спасибо Сечину Игорю Ивановичу – «как совсем недавно еще»?), икра и прочие дары природы – сало, воск, лен, пенька.
Чуть позже разрешение торговать с Москвой получили голландцы. А вот французы в это соревнование вступили с опозданием.
Соваж и водка
Франции было немного не до того – страну раздирали религиозные войны. Кстати, собственные проекты по поиску северного пути в Китай у французов тоже были, и тоже успехом не увенчались. Когда Ивану Грозному ненадолго удалось захватить выход к Балтике, отдельные французские купцы рискнули торговать с Московией через Нарву. Однако Нарву в 1581 году заняли шведы. Единственным «окном в Европу» для державы московитов осталось Белое море.
И все-таки нашелся человек, который не без ревности наблюдал за коммерческими успехами англичан и голландцев, – посол Франции в Дании Шарль де Данзей. Он буквально доставал королевское правительство прожектами по организации торговли с Московией через Архангельск, и в конце концов своего добился. Франция в июне 1586 года снарядила экспедицию во главе с Жаном Соважем. «Экспедиция», впрочем, – слишком громкое слово, из Дьеппа в Московию отправилось одно маленькое судно, которое уже через месяц вошло в русский порт.
О личности Соважа мы толком ничего не знаем, но чтобы остаться в истории, ему хватило короткого – всего в 31 параграф – текста о собственном путешествии. Первого в истории текста, который написал о России побывавший в России француз.
У путевых заметок Соважа нет названия, основное их содержание – рекомендации для купцов. Как добраться, как торговаться, где и какие платить пошлины и на что обращать внимание. Но за коротким описанием путешествия можно разглядеть пытливого человека, не перестающего удивляться новому миру, который перед ним открывается. Соважа поразил полярный день. Солнце, которое не садится (он даже придумал собственное объяснение для этого феномена, правда, абсолютно антинаучное). Удивили «каменные» (то есть сделанные из слюды) окошки в русских домах – в тогдашней Московии стекло было большой роскошью. Его восхитило мастерство русских плотников, орудующих только топорами. Вот как он описывает городские укрепления Архангельска: это «замок, сделанный из массивных переплетенных бревен; и поверьте, что они так хорошо строят из этих бревен, без гвоздей и штифтов, что это совершенно безупречная работа, к которой нельзя и придраться».
Зато некоторые русские обычаи Соважа прямо-таки травмировали. Вот прием у «губернатора», то есть архангельского воеводы: «Он взял большой серебряный кубок и велел его наполнить, и его надо было осушить. И вновь наполнил, и снова надо было осушить. И выпив три столь больших кубка, думаешь, что все закончено, но худшее оставалось впереди: нужно было еще выпить чашу с водкой, столь крепкой, что живот и глотка горели. Когда же и эта чаша была выпита, еще не все кончилось: поговоривши немного, нужно выпить за здоровье вашего короля, от чего не осмелитесь отказаться. Ибо таков обычай этой страны – много пить».
Человек и текст
Соважу повезло – не потому, что гостеприимные русские не жалели водки, а потому, что к моменту его прибытия власть в России сменилась. В 1584 году умер грозный царь Иван, известный англофил. На трон взошел его сын Федор, который делами управления интересовался мало, зато много времени проводил в церкви и особенно любил звонить в колокола. Недоброжелатели прямо называли Федора Иоанновича слабоумным. Страной правил брат царской жены, боярин Борис Годунов, вошедший в силу еще при Грозном. Годунов не умел ни читать, ни писать, но все современники восхищались его острым умом. Никакой особой любви к англичанам Годунов не питал, зато отлично понимал преимущества конкуренции. К неудовольствию британцев и голландцев, французы также получили разрешение торговать с Московией.
Уже в октябре 1586 года Соваж вернулся во Францию, где и написал по свежим впечатлениям свои заметки о путешествии, а также составил краткий французско-русский словарь, тоже, естественно, первый в истории. Примерно тогда же завязалась переписка между царем Федором и королем Генрихом. Федор предлагал «укрепить и умножить любовь и братские отношения», «сделать торговлю купцов свободной, дабы приезжали и уезжали с обеих сторон безопасно и без всяких помех, так, чтобы наши купцы могли покупать всякие товары в ваших землях, а ваши купцы в наших». И добавлял: «Поэтому шлите к нам вашего посла безо всякой опаски, морем или сушей, дайте ему полномочия заключить договоры по всяким делам, дабы утвердить между нами дружбу и понимание лучшим образом, каким это только будет возможно».
Так начались дипломатические отношения между Россией и Францией, и хотя с дружбой и пониманием за прошедшие века случалось всякое, они до сих пор на наше счастье длятся.
Соважу повезло, а вот его тексту повезло меньше – текст просто не заметили. Несколько рукописных копий пылились в Королевской библиотеке, пока одну из них не опубликовал в 1834 году в приложении к своему переводу самой древней русской летописи – «Повести временных лет» ученый Луи Пари. В России на публикацию, естественно, обратили внимание – русские, как выше отмечено, с нервным пиететом относятся к сочинениям иностранных путешественников. Уже в 1841 году текст был переведен и вышел в журнале «Русский вестник». В редакционном предисловии писали: «Предполагая старинные и новые рассказы иностранцев о Poccии, и критическую поверку их сделать одним из постоянных отделений “Русского Вестника”, представляем для начала читателям нашим грубый, но весьма занимательный и оригинальный рассказ старинного Французского моряка. Он замечателен особенно тем, что составляет известие о самом первом путешествии Французов морем в Россию, по крайней мере, самом старинном из всех, какие нам доныне известны». Поводов, чтобы всерьез понервничать, в лаконичном сочинении Соважа не нашлось – ну, разве что обозвал русских пьяницами, но против этого трудно спорить. Ибо таков обычай этой страны – много пить.
С тех пор сочинение Соважа – обязательное чтение для всех, кто интересуется россикой, то есть записками иностранцев о России. Право первородства и в литературе кое-что, да значит.
И странная рифма – в 1944 году в России оказался еще один Жан Соваж, пилот эскадрильи «Нормандия – Неман». Этот Соваж – кавалер ордена Почетного легиона и советского ордена Отечественной войны Первой степени.
