Накануне ноября с какой же теплотой вспоминается август! Но для демографов август-2009, среди прочего, – месяц величайшего события. Отмеченного, к слову сказать, всеми – от министра здравоохранения Татьяны Голиковой до президента Медведева. В разгар глобального кризиса и всеобщих отпусков количество выданных свидетельств о рождении превысило количество свидетельств о смерти.
Такого не было в России долгих пятнадцать лет. И несмотря на тот факт, что 2009 год в целом в плюс не выйдет (есть обоснованное подозрение, что уже в сентябре чуда не повторится, и об этом нам вскоре поведает Росстат) и что данный успех носит скорее конъюнктурный, чем институциональный характер – хочется от всей души поздравить всех тех, кто эти годы боролся и не сдавался, проводя пронаталистскую политику!
Теперь о наболевшем. Российская политика в этой области страдает двумя хворями. Первая – простительная. Она очень молода и потому выводы о ее эффективности или, напротив, неэффективности делать просто невозможно. Вторая хворь – непростительна. Пронаталистская политика осуществляется практически вслепую: ни власти, ни эксперты знаниями, достаточными для принятия решений, не обладают. У нас нет приличной теоретической модели расширенного воспроизводства населения, совершившего демографический переход. У нас нет достаточного числа исследований на эту тему. Правительство движется уверенно, но в потемках. Травмы при таком способе – неизбежны.

* * *

Ключевой гипотезой на сегодня, претендующей на объяснение природы суженного воспроизводства, остается гипотеза «детской сверхценности». Современные семьи ограничиваются одним, максимум двумя детьми, так как отдают себе отчет в том, сколь много они должны дать ребенку: обеспечить качественным (как правило, дорогостоящим) образованием, оплатить участие ребенка в «модных», непременно бьющих по карману родителей, формах досуга; недешево будет стоить карьера в некоторых направлениях профессионального спорта, весьма накладны путешествия, расширяющие кругозор, не обойтись без платного дополнительного образования, придется спонсировать актуальный стиль, достойный уровень в одежде и аксессуарах и т.д.
Напротив, семьи маргинальные, не думающие о будущем детей, легко идут на незапланированные роды, а также непременно соблазняются материальными стимулами, предлагаемыми государством.
Развитием данной гипотезы является «теория сверхпотребления семей с детьми». Современный ребенок «стоит дорого» (так в народе и говорят «дети – дорогое удовольствие», хорошо, что пока еще «удовольствие»), поскольку нынешняя культура потребления стимулирует непрерывно возрастающий поток неконтролируемых, порой избыточных вложений денег в приобретение товаров и услуг для детей и взрослых, стремящихся «качественно» исполнять свой родительский долг.
Зачастую родители оказываются заложниками массированной агрессивной рекламы, эксплуатирующей их родительский инстинкт. Так, например, пару лет назад московский ЦУМ вывесил к первому сентября рекламу детских товаров. Плакаты гласили: «Кто не в PRADA, тот ЛОХ!», «Все люди, как люди, а я в Burberry», «Вот я и в школу. Теперь меня интересуют только шмотки, а вы – два старых урода, мне больше не нужны», «Хочу быть богатым, знаменитым, ездить на Bentley, одеваться только в ЦУМе», «Свет мой, ЦУМ, скажи, я ли в школе всех моднее?». В результате начавшегося скандала одумавшееся руководство ЦУМа вынуждено было заклеить «возмутительные реплики» персонажей, намалёванных на плакатах.
Приведенная история фиксирует новую тенденцию: количество хорошо «упакованных» детей, как и сверхдорогой автомобиль, брендовые часы правильной сборки или наличие недвижимости за границей, сигнализирует о высоком имущественном и социальном статусе их владельцев, то есть родителей. По сути, произошло следующее: выросшие «дети-короли», оставаясь эгоистичными и нарциссичными особями, приспособили собственных детей под свои статусные игры.
В этом ключе легко представить лозунг рекламной кампании обучения за рубежом: «Отцы, помните, brand школы, в которой учится ваш отпрыск, – свидетельство вашего благополучия!».
Итак, есть гипотеза, за которой стоит изначальное представление о «ребенке-короле». Он – находящийся всегда на пьедестале. Он – центр внимания родителей, оправдание их жизни, смысл их существования. Он – альфа и омега нуклеарной семьи. Всякое ценное – редко. Значит, рождаемость падает.
Согласно теории второго демографического перехода, еще большее снижение рождаемости, произошедшее в 70 – 90-е годы ХХ века, имело совсем другие причины. Новая волна снижения рождаемости была вызвана уже не невероятной ценностью ребенка, заставлявшей родителей ради обеспечения двоих отказываться от третьего. Ведь родители времен первого демперехода думали почти по-ленински: «лучше меньше, да лучше!». Действительно, подсказывало родительское сердце, лучше дать все необходимое двоим, доведя их до наилучшего из возможных университета, чем нарожать четверых-пятерых и не дать им большего, чем сами имели.
Новая волна снижения рождаемости вызвана желанием взрослых разнообразить и обогатить свою собственную жизнь, не списать ее на детей, как делали их родители, и не жертвовать собой ради детей. Культурная революция 60-х создала новых родителей, захотевших сохранить свое собственное детство, ведь «запрещается запрещать!». Взрослые дети если и заводят детей, то в качестве игрушки. Игрушки дорогой и редкой. И потому детей не может быть много. Индивидуалисты нового поколения хотели реализоваться не в детях, а сами, радоваться не за детей, а за себя. Они искали продолжительной, богатой на впечатления жизни для себя лично. Если «для себя» нужны дети, значит – они будут. Как правило, «для себя» достаточно одного, максимум – двоих.

* * *

Возможна ли культура многодетности в современном мире?
Оставим в стороне многодетность традиционного общества, обусловленную невозможностью регулярного и массового применения высокоэффективных контрацептивов, особым чадопроизводящим статусом женщины и предопределенным традицией сценарием семейного счастья. И сосредоточимся на семьях, подвергнутых ценностной рихтовке в рамках первого демографического перехода, или, что еще лучше, семей, живущих и плодоносящих в условиях второго демперехода.
Итак, многодетность может быть религиозной. Внутри религиозной картины мира дети – суть благословение Господне. Следовательно, множество детей – есть прямое и убедительное свидетельство многой благодати. Такие семьи помнят и чтят обетование, данное Аврааму – «И вывел его вон и сказал: посмотри на небо и сосчитай звезды, если ты можешь счесть их <…> столько будет у тебя потомков».
Многодетность может быть маскулинной. Отцы семейства состязаются, у кого больше. В данном случае – детей. Можно понять такой взгляд на мир, ведь дети – зримое проявление фаллической силы, способы демонстрации которой в эпоху феминизма и политкорректности сильно репрессированы. Оплодотворение конкретной женщины-самки – один из немногих доступных современному мужчине способов маскулинного самовыражения. 

Многодетность может быть от избытка чувств и здоровья. Есть такие женщины, которым нравится и беременность, и связанный с нею гормональный фон, и детский гомон, и завистливые вздохи подруг. Такие женщины рожают много и честно от одного мужчины (если повезло жить с одним) или от многих (если «единственный и неповторимый» остался только в подростковых грёзах).
Многодетность может быть от недостатка чувств и искренности. Речь идет о женской стратегии пленения мужчины. Мужики ведь – вещь преходящая. Их чувства со временем остывают, а обязательства ослабевают. Потому, чтобы возобновить свежесть чувств и укрепить бастионы обязательств, женщина преподносит благоверному сюрприз – чудного, орущего малыша. В такой момент мужчина снова переключается на женщину и семью. Цель – достигнута. Все – счастливы.
Многодетность может быть от пофигизма, как результат утраты человеческого достоинства. Речь идет о маргинальных слоях, чья многодетность – результат алкоголизма, беспорядочных половых связей и полного отсутствия какой-либо ответственности перед потомством. Именно эта когорта homo erectus легко реагирует на стимулы непродуманной пронаталистской политики. Именно из этой когорты происходит массовое социальное сиротство.

* * *

Легко понять, что названные когорты в современном обществе малочисленны. Потому их, безусловно, олимпийские достижения тонут в общей массе подчеркнутой малодетности. Это и отражают безжалостные цифры статистики: все страны, совершившие индустриальный переход, не имеют уровня рождаемости, позволяющего обеспечивать хотя бы простое замещение поколений. А в тех развитых странах, где увеличение численности народонаселения все же наблюдается, происходит оно за счет опережающего роста продолжительности жизни и раздражающей иммиграции.