Хроническое Широкино: война, начавшаяся с перемирия

Широкино, курортный поселок на берегу Азовского моря, всего в 18 километрах к востоку от полумиллионника Мариуполя, уже четвертый месяц остается точкой соприкосновения украинской армии и сепаратистов.

Пока военные действия шли в основном в Горловке и Дебальцеве, в Широкине было относительно спокойно, но после дебальцевского котла и подписания вторых Минских соглашений очаг напряженности переместился сюда. Ирония в том, что для Широкина вторые мирные соглашения и стали началом боев. Поскольку позиции не двигались примерно с февраля, целых домов в поселке почти не осталось.

Попасть в Широкино оказалось слишком легко, ни одного блокпоста на подъезде к линии фронта не было: мы просто подъехали к крайним домам и нашли позиции ополченцев непризнанной республики, встретивших нас вопросом, как мы вообще тут оказались. Дорога, ведущая к поселку, полностью простреливается украинскими военными с высот из противотанковых управляемых ракет (ПТУР) и крупнокалиберных орудий. На подъезде к поселку со стороны Новоазовска нам попались недавно сожженные легковые машины, микроавтобус и башня танка.

Большинство зданий в поселке пострадали от минометного огня; сепаратисты живут в подвалах, во дворах готовят себе еду на огне в солоноватой воде: нормальной воды в поселке нет, да и со снабжением перебои.

Украинские войска хорошо укреплены: блиндажи из бетона и стали с мариупольского завода «Азовсталь» невозможно пробить, стреляя с такого расстояния, да еще снизу вверх.

Сразу после нашего приезда со стороны высот начинается обстрел, сначала из АГС и стрелкового оружия, а через несколько минут ложатся мины. Через полчаса все затихает, и мы можем пройтись по поселку, где до сих пор живут около двадцати человек, в основном это пожилые люди, которым некуда уезжать, их имена написаны на заборах, большинство из них живет как раз между противоборствующими сторонами.

Один из них, 66-летний Юрий Гудилов, не может уехать в Мариуполь, его пенсии, 1500 гривен, не хватит, чтобы снимать там квартиру: за последний год цены в Мариуполе выросли вдвое, в том числе из-за беженцев, которые перебрались с территорий, контролируемых теперь ополченцами. Самая дешевая квартира в Мариуполе стоит не менее 2000 гривен. Юрий не понимает, за что все вокруг него воюют, ему все равно, кто победит, лишь бы в Широкине перестали стрелять.

Младший офицер Дмитрий, с позывным Малыш, ему только исполнилось 22 года, говорит ополченцам не обращать внимания, местные, по его словам, настроены проукраински. Украинская сторона уверяет, что против них в поселке воюет российская армия. Несколько человек и правда выглядят как военные, но еще больше они выглядят как отчаявшиеся и дезориентированные солдаты, брошенные командованием.

Сидящий рядом ополченец жалуется, что штаб присылает сюда «нестреляных бойцов», которые ничего не умеют, а почти треть из них спустя неделю пишут рапорты, чтобы их перевели с передовой, — не выдерживают. Впрочем, это никого не удивляет.

Один из бойцов, с позывным Быстрый, допивает чай и начинает собираться на дежурство на позиции. Все тело у него в татуировках; он рассказывает, что его зовут Артем, ему 28, он из Ростова приехал сюда «защищать русских от фашистов» — он явно верит в то, что говорит. Артем из неблагополучной семьи, его мать в тюрьме, а отец отказался от него; сам Артем работал татуировщиком и уверяет, что добился больших успехов, собирается вернуться к работе, как только война закончится.

Артем уходит на позиции; через 15 минут украинская сторона снова начинает обстрел: сначала одиночные снайперы, потом перестрелка, подствольные гранатометы, за ними гранатометы и «шмели». Через 10 минут уже начинают ложиться мины. Мы с Тенью спускаемся в подвал, начинается плотный обстрел: помимо 82-го калибра начинает падать 122-й.

Тень говорит, крупный калибр — это две ноны (НОНА — новое оружие наземной артиллерии. — Slon), а миномет стреляет из-за здания санатория «Краматорск». Несколько мин ложатся очень близко, все позиции давно пристреляны, а корректировать огонь с высот удобно. Еще через 10 минут из рации звучит: «У нас потери, потери, двухсотый!» Связь очень плохая, скоро кто-то говорит, что есть трехсотый. Еще через минуту подтверждение: «Быстрый — двести». Мина попала прямо в окоп.

На войне смерть не называют своим именем, не говорят «погиб», «труп» или «умер». «Двухсотый», «двести» — это и глагол, и существительное, эвфемизм для убитых; «трехсотый» — эвфемизм для раненых.

Тень говорит, что редкий день обходится без потерь, обычно бывает один-два раненых или убитых. Если так будет продолжаться, добавляет он, то примерно из 50 ополченцев, находящихся в Широкине, до зимы никто не останется в живых.

Ночью пришел маленький гражданский грузовик за телом Артема Быстрого, его командир и близкий друг Дима Малыш решил лично отвезти тело в Новоазовск, чтобы потом поехать в штаб и требовать подкрепление и оружие. Его просят заодно привезти побольше сигарет. «Если не дадут подкрепление и поддержку, то я и мои бойцы напишут рапорты на перевод», — говорит он мне. На следующий день Дима возвращается в Широкино с обещаниями, будут ли они выполнены — неизвестно.

Последние месяцы все говорят, что отряды непризнанной Донецкой республики будут брать Широкино, а следом Мариуполь. Едва ли это возможно сделать в лоб; сепаратистам, которые там сейчас, это явно не под силу.

Фото: Макс Авдеев.