Политические и военные события последних месяцев, несомненно, уже свели к нулю количество людей, всерьез полагающих, что история это что-то такое, что было давно и не с нами. Нет, история творится сегодня прямо у нас на глазах, и мы не просто ее свидетели, но и активные участники, вольные или невольные. А раз так, то актуальной становится задача музеефикации еще горячего, живого настоящего. История и музей – неразлучная пара. Историческая память живет в музеях, и то, насколько качественен музей, очень сильно влияет на формирование адекватного представления о нашей жизни у идущих за нами. Хотим ли мы, чтобы наша жизнь не ушла в небытие, как вода в песок? Хотим ли, чтобы те, кто не был свидетелем сегодняшних событий, разделили наши чувства? Хотим ли мы быть правильно понятыми? Каким предметам, образам и идеям мы готовы доверить миссию сохранения исторической памяти о нашем времени и передачи этой памяти потомкам? Эти вопросы, относящиеся, казалось бы, к узкоспециальной сфере музейного проектирования, применительно к созданию условного Музея современности приобретают значение первых попыток систематического осмысления только что завершившихся и еще происходящих событий не с конъюнктурной, политической, а с исторической точки зрения. И тем они важны.

Рождение Музея современности происходит в муках, и не каждая попытка увенчивается успехом.

Более десяти лет просуществовал народный мемориал второй обороны Белого дома на Красной Пресне в Москве, созданный в 1993-м на местах боев и гибели тех, кого победившая сторона привычно называет путчистами. В этих красных и черных ленточках на деревьях, кустах и заборах, бумажных иконках, крестах, фанерках с короткими текстами и фотографиями убитых было много от наивных придорожных памятников жертвам автокатастроф, но было в них и отчетливо артикулированное требование предоставить другой стороне – пусть побежденной, поверженной, проигравшей – право на то, чтобы произнести вслух: «Мы были!» и так занять свое место в истории.

Пролитие крови всегда взывает к справедливости; история, говорящая лишь о победителях, игнорируя побежденных, неполноценна.

Несколько попыток городских властей «навести порядок» и «произвести уборку мусора» на подступах к резиденции правительства РФ наталкивались на столь яростное сопротивление и возмущение, что в конце концов власти отступились от всего этого траурного убранства, предоставив его действию времени. И время сделало свое дело – стихийный мемориал на Красной Пресне прекратил свое существование, тихо, без сопротивления угаснув вслед за притуплением боли потерь и горечи поражения. Больше Красная Пресня о тех событиях не помнит.

Недавно так же тихо и незаметно исчезли цветы и портреты со ступеней Белых палат на Пречистенке, где в 2009 году были расстреляны адвокат Станислав Маркелов и журналист Анастасия Бабурова. Об этом событии Пречистенка тоже больше не помнит.

Память, не получившая музейного воплощения, рано или поздно угасает.

Но в Киеве приступили к делу серьезно. В апреле 2014 года, едва в районе улицы Грушевского выветрился запах горелой резины, Министерство культуры Украины и Департамент культуры Киевской городской администрации приняли решение о создании Музея Майдана в память о событиях конца 2013 – начала 2014 года.

В проекте «Говорящие головы» феномен становления Музея Майдана обсудили журналист, редактор отдела культуры журнала «Огонек» Андрей Архангельский и журналист, социолог, кандидат искусствоведения Анатолий Голубовский.

Значимость событий на Майдане для национального самосознания граждан Украины была столь очевидна, что музей не мог не возникнуть, и первыми, еще до принятия официального решения о его создании, «в поле» вышли профессиональные музейщики. Они начали собирать коллекцию вещей с Майдана, иногда чуть ли не отбирая будущие экспонаты у тех, для кого они были в тот момент необходимыми предметами быта или оружием. Однако главная роль в этом процессе принадлежала и до сих пор принадлежит художникам. Когда академическая историческая наука пребывает в ступоре, а политология бьется в истерике, именно актуальное искусство первым осмысливает исторические события – в тот самый момент, когда они происходят. И потому попадающие в Музей Майдана предметы, которые сами по себе не являются раритетными (за исключением таких уникальных вещей, как катапульта, тоже, кстати, созданная не инженером, а художником), немедленно становятся частями инсталляций, художественно осмысленных экспозиций, выставок-манифестов, выставок, препарирующих сегодняшнюю историю так глубоко, как сможет сделать это не каждый историк грядущих времен.

Для начала не помешает чуть-чуть теории.

«Современный музей – это место, где идет постоянная дискуссия, – объясняет Анатолий Голубовский. – Там могут присутствовать и статуи, и картины, и предметы быта, и все что угодно, но современный музей – это место активной рефлексии. И наши российские музеи выглядят так архаично не потому, что у них плохие коллекции, а потому, что там в экспозиционном пространстве никакой дискуссии не происходит».

Оба собеседника, в разное время побывавшие на Майдане и наблюдавшие художественную жизнь, кипевшую внутри и вокруг него, наперебой приводят примеры того, как художественные акты становились частью общей борьбы и резюмировали ее, возгоняя политическое до степени символического.

Музей Майдана – это памятник чуду народного единства и самоорганизации, потрясшему украинское общество, давно отвыкшее, как и российское, от доверия; и памятник чуду участия простых людей в исторических событиях; и чуду на редкость внятного, этически и эстетически очевидного разделения добра и зла. А еще таким важным вещам, как сознательный цивилизационный выбор общества в целом и жизненный выбор отдельного человека.

«Состояние человека вне истории, которое завязано только на потреблении, ничтожит жизнь, оно лишает ее смысла, – говорит Андрей Архангельский. – Майдан был попыткой, ожизнить жизнь, сделать ее значимой. Очень важно было совершить поступок, как совершали его в прежние времена, тут речь не только о противостоянии с властью Януковича, тут еще речь о том, чтобы состояться самому. <…> Мне кажется, людям важно сохранить эти вещи именно для того, чтобы подтвердить, что история продолжается».

Итак, Музей Майдана – по сути исторический музей. Но по форме это прежде всего музей художественный. В этом – особый взгляд нашего времени на историю. Баррикады Парижской коммуны некому было назвать «тотальной инсталляцией», и потому они не получили осмысления в качестве арт-объектов. Но была одна культура, которая в схожих обстоятельствах проявила себя так же, – это русский авангард, с восторгом принявший социальную революцию. Пусть изменился язык искусства, но в том, какую роль играли русские художники в недолгий период революционного романтизма, очень много схожего с тем, что делают сейчас художники украинские.

Художественному осмыслению истории того явления, которое покрывается собирательным термином «Майдан», и посвящена основная часть диалога, и тут звучит много такого, что способно поразить человека, погруженного исключительно в российскую общественную и художественную жизнь.

Вот, к примеру, речь идет о выставке вещей, найденных в Межигорье, в резиденции сбежавшего президента Януковича. Академично разбитая на разделы, позволяющие рассмотреть феерию пошлости и дурновкусия с разных сторон, как бриллиант, и оценить его шокирующую игру, она погружает зрителя в самые недра «пацанского» сознания людей, еще недавно правивших страной. Эффект ее блестящ: столкнувшись лицом к лицу с этим, невозможно не отшатнуться.

«Каждый раздел огражден желтыми полицейскими лентами, поскольку кураторы считают, что это место культурного преступления. И становится совершенно понятно, что такое европейский выбор, за что боролись люди на Майдане», – рассказывает Голубовский.

«То, что она разграничивает это некультурье, помещая его в пространство культуры, не убивая его, не вульгаризируя его намеренно, а просто ставя ограждение между культурой и антикультурой, дает очень ненавязчивый и точный ответ на вопрос о том, что же такое европейские ценности», – подхватывает Архангельский.

Финал диалога стоит того, чтобы привести его целиком. Он печален для нас, россиян, но рефлексия – первый шаг к решению проблемы. Вот он, этот первый шаг:

Андрей Архангельский: Существование искусства в Украине хорошо именно тем, что оно существует в естественном конфликтном поле. Там ничего придумывать не надо, там что-нибудь брось – и оно зацветет. <…> В этом смысле потенциал украинской культуры очень велик. Я бы даже рискнул сказать, что он выше, чем у российской. <…> А после этих событий, я думаю, художественная жизнь на Украине рванет вперед несравнимо с Россией.

Анатолий Голубовский: Из-за того что художники так оторваны от политики или играют в политику, а на самом деле в ней не участвуют, <…> у нас нет до сих пор музеев современного искусства. Ровно потому, что – а чего тут музеефицировать? Отдельные высказывания – жидковато для музея. Вот музей Шилова или музей Глазунова, между прочим, это вполне себе политические высказывания, идеологические.

А. А.: В месте, где ничего не рождается, ничего не развивается, невозможен и музей в современном понимании.

А. Г.: Конечно.