Сергей Шойгу. Фото: kremlin.ru
Идею министра обороны и урбаниста Сергея Шойгу построить пять городов в Сибири, а также перенести Москву куда-то за Урал (в один из новых центров или в старый — пока неясно) можно, конечно, отнести к специфике момента. Причём даже без особой иронии — политик, оказавшийся в первой пятёрке «Единой России», пытается компенсировать масштабной идеей дефицит образа будущего. Люди его поколения часто воспринимают развитие как строительство города и завода, точно так, как молодежь понимает под развитием выпуск нового гаджета. Каждый играет свою роль в своих обстоятельствах места, времени и социального статуса.
При этом Шойгу — человек приказа, то есть верит, что само решение гарантирует его реализацию. «Есть решение — построить город. Значит, город будет. Пять городов — значит, пять городов». Город кажется здесь девелоперским проектом, а не социальной средой — подобно строительству инфраструктуры для гарнизона, а трансфер столицы — переносом командного пункта: связисты проложат кабель, ординарцы перевезут сервизы. И все же, при всей фантастичности этих идей (понятно, что никто никаких городов стоить не будет, столица тоже останется на своем месте) в них раскрывается ряд развилок, перед которыми оказалась сегодня система территориального управления.
Первая — действительно нет стратегического видения, что делать с огромными пространствами Западной Сибири и Дальнего Востока на фоне их депопуляции. Административно переломить этот тренд не получится. Раздача бесплатного дальневосточного гектара на краю света не стала социальным магнитом — дешевой земли достаточно и в более благоприятной Центральной России. Но в чем вообще логика удержания и тем более наращивания населения в отдаленных провинциях? Парадокс в том, что этим регионам сегодня не нужно и нынешнего количества.
Даже если делать ставку на новые предприятия — реальные или гипотетические, численность их персонала будет уже в разы меньше, чем у индустриальных гигантов прошлого. Новые инвестпроекты не формируют вокруг себя городов, как металлургическая «Магнитка» создала Магнитогорск, а нефтяные и газовые промыслы — города Ямала. В лучшем случае они создают жилые кварталы. Сначала надо прояснить, что нужно делать людям в таком количестве на не самых комфортных для жизни территориях. Не обязательно только на Дальнем Востоке, а, например, в Омске с его миллионом человек населения, которые пытается удержать региональная власть. Логика «давайте соберём людей, а уж они найдут, чем заняться» здесь не работает.
Демографические показатели становятся целью в себе, отрываются от контекста, воспринимаются как маркер регионального успеха, в отрыве от новых технологий, особенностей расселения. Что заставляет постоянно возвращаться к теме пустеющего востока страны? Страх потери контроля за пространством, желание сохранить связность пространства? Но тогда население становится не целью, а средством удержания пространства, причем средством иллюзорным — с плотностью населения 4 человека на квадратный километр. Четыре стражника севера. Но даже в демографически более стабильной Центральной России, где средняя плотность населения — 61 человек на квадратный километр, этот показатель в 3 раза ниже, чем в Западной Европе. С учетом более развитой инфраструктуры, рынка труда, климата, близости к мегаполисам этот макрорегион неизбежно будет втягивать в себя потоки из других территорий.
Либо надо признать, что функция двадцати пяти миллионов жителей Сибири и Дальнего Востока, за исключением военных и небольшой части, занятой освоением ресурсной базы, — обеспечивать присутствие как таковое, символически подтверждая факт: «мы еще здесь, мы никуда не ушли» и выполнять сервисные работы по отношению к первой группе. Тогда нужно решить, а сколько реально нужно людей для создания этого ощущения, надо ли его создавать по всей территории или достаточно границ. Или второе решение: стратегически рассматривать эти земли как область совместных проектов с азиатскими странами, хотя геополитические фобии не дадут развернуться этой идее всерьез.
Еще более сложный узел противоречий — Москва, сверхтяжелый центр, который своей гравитацией стягивает регионы. В конечном счете конструкция огромной московской метрополии закрепляется не масштабом города, давно утратившего свои реальные границы, а тем, что Москва выполняет функцию точки принятия ключевых решений и концентрирует финансовые потоки. В этом смысле разгрузить Москву можно только одним образом — децентрализовать принятие решений и бюджет. Передать, например, существенные полномочия регионам и муниципалитетам. Если этого хочет адепт строгой вертикали Сергей Шойгу — есть что обсуждать. Но перенести столицу в ее нынешнем виде — это значит начать воспроизводить этот же ад в другом месте.
Что еще не получится сделать с Москвой? Например, разделить между городами деловой и политический центр, оставить Москве одну из этих функций. Этого не позволит специфика российского бизнеса — с его концентрацией капитала, условным правом собственности, зависимостью от государства и высокой долей неформальных правил игры, которые нужно подтверждать в личном взаимодействии. Примерно по этой же причине не удается вынести из Москвы отдельные управленческие функции — структура власти в стране не предполагает ее формального разделения, автономизации отдельных институтов. Конечно, сейчас интересно наблюдать, насколько органично «Газпром» приживется в Петербурге, но пока это уникальный и довольно специфичный случай.
В начале пандемии было модно говорить, что административную деконцентрацию смогут обеспечить онлайн-технологии. Однако в устройстве принятия решений есть момент, требующий личного присутствия, исключающий посредника. Власть телесна. Идея сделать «распределенную столицу» (как и распределенный онлайн-офис крупной компании) сталкивается с барьером: без постоянных микровзаимодействий провода управления начинают провисать, связи ослабевают, система теряет эффективность.
Вывод: пространственные и демографические изменения не являются автономными сущностями. Они — производные от более глубоких процессов. Самого по себе населения или городов, в которых оно проживает, не бывает много или мало. Бывает — достаточно или недостаточно для задач, связанных с органической жизнью общества. И здесь стоит разобраться: рассматривать ли людей и пространственные формы их жизни в качестве ресурса? Или само государство — инструмент для этих сущностей? Возможно, вместо создания новых суперидей лучше оставить людей просто в покое — дать им самим регулировать свою численность и формы жизни.
